***
Трубецкой почти бежал по улице, не думая толком куда именно он идёт, но не замедляя шага ни на секунду. По горячему лицу катились слёзы, было больно и… не страшно, нет. Страх отступил ещё давно, когда он выбегал из собственной квартиры, злой и беспомощный, хватая на ходу с вешалки куртку. Теперь было пусто и… непонятно. Непонятно, куда идти и зачем, что кому сказать, что делать после и… Но Серёжа шёл, шёл, шёл. Остановился он только, когда, миновав школьный двор и площадку, увидел знакомую девятиэтажку на улице Дыбенко. Через дорогу от школы и чуть левее. Не уверенный в том, что делает, подошёл к тяжелой двери подъезда, освященного холодным светом одинокой лампочки, набрал знакомые цифры. Пальцы дрожали. Может, от холода, а может, его просто всего колотило — Серёжа не знал. На ресницах застыли капельки некогда больших пушистых снежинок вперемешку с другими, солёными каплями. Пиликанье домофона.***
— Да? — слегка удивлённый голос Рылеева на том конце. — К-кондратий? — сдавленным голосом непривычно тихо и неуверенно произнёс Трубецкой. — Серёжа? — ещё более удивлённо спросил Рылеев, даже немного вздрагивая. Не каждый день Сергей Трубецкой называл его по имени и не каждый день звонил к нему в домофон в такой поздний час. Не каждый день его голос был такой убитый. — Что случилось? — Я… — Серёжа не знал, что сказать. Зачем он вообще сюда припёрся? — Слушай, ты это, извини, что я так поздно. Я просто, ну… мимо тут был, не знал вообще, к кому ещё можно пойти и, ну, в общем… Не знал, к кому ещё можно пойти. Рылеева как обухом стукнули. Хмурясь, он даже мотнул пару раз головой, пытаясь поверить в происходящее. — К-кондратий? — снова послышался голос Трубецкого. Как же странно звучало имя Рылеева из его уст. — Т-ты меня слышишь? — Подожди, Серёжа, я ничего не понимаю. У тебя что-то случилось? Других объяснений, что забыл Трубецкой возле его дома в десять часов вечера, просто не было. — Д-да, — нехотя выдавил из себя Трубецкой. — То есть, нет. То есть… — Серёж, мне спуститься? Рылеев начинал не на шутку волноваться. Он не был уверен, но, судя по голосу, Трубецкой плакал. Или, по крайней мере, был близок к этому состоянию. Такого на его памяти ещё никогда не было. — Угу… Невнятное согласие сквозь шипение домофона, и Рылеев уже хватает с вешалки куртку, бросая на ходу удивлённой матери, что там, внизу, мальчик из его школы и надо срочно ему что-то передать, и он всего на минуточку, сейчас вернётся. Минуточка эта явно затянулась, потому что, едва Рылеев вышел из подъезда со словами: «Что ты тут делаешь в такое время?», его глазам предстал ответ на следующий вопрос, который Кондратий собирался задать: «Что случилось?» «Чувствуете ли Вы волнение, глядя на него?» Да. Трубецкой стоял в неярком свете подъездной лампочки, не шелохнувшись и не отвечая на вопрос литератора. Кондратий осторожно двинулся в его сторону, и, увидев Серёжино лицо вблизи, замер как вкопанный. Потерянный взгляд мутных глаз, казалось, никак не мог решить, на чём сфокусироваться. На непривычно бледном лице Трубецкого застыли слезы. Но не это привлекло внимание Рылеева и заставило его сердце болезненно сжаться. На левой скуле Трубецкого, так же, как и на лбу, красовалась заметная ссадина. — Серёжа, — севшим голосом спросил Кондратий, делая ещё один осторожный шаг вперёд, словно боялся его спугнуть, — что произошло? Кто тебя так? Серёжа молчал. Казалось, сейчас для него не было ничего тяжелее, чем произнести хоть слово. Перед глазами стояли грузная фигура, нависшая над ним, запах пьяного перегара, взмах тяжёлой ладони, обжигающая боль. Его собственная тень в коридоре, какое-то блюдце, летящее в его сторону, от которого он не успел увернуться (слава богу, не в глаз), ещё одна вспышка боли. В ушах звенел его собственный голос. «Сука, ты заебал! Если бы не ты, у нас всё было бы нормально!» — Серёжа? — Кондратий подошёл совсем близко и осторожно коснулся плеча Трубецкого. Губы его дрожали, по щекам снова побежали мокрые дорожки, и, Рылеев, испуганный и обескураженный его внешним видом, порывисто прижался к его груди, крепко обнимая Серёжу обеими руками и чувствуя, как трясутся его плечи. — Это… — едва ворочая языком проговорил Серёжа, — отец. — Что? — воскликнул, слегка отстраняясь, Рылеев. — Сука… Ненавижу, — продолжал Серёжа сквозь всхлипы. — П-правильно мать решила уйти. Давно п-пора. И хорошо, что сегодня она уехала на пару дней к тётке в Ленинградскую область. — В тот раз, когда у тебя руки были… И нос, — бесцветным голосом спросил Кондратий, не веря своим ушам. — Это тоже… он? — Так-то он п-просто к-козёл, — вытер тыльной стороной ладони глаза Серёжа, — а к-когда выпьет, вообще п-пиздец. «Проявляете ли Вы заботу? Стремитесь ли сделать его жизнь лучше?» Да. — Серёжа, — тихо позвал Кондратий, робко вытирая горячие капли подушечкой большого пальца и заставляя его посмотреть на себя. Глаза у Трубецкого были холодные, как льдинки, а взгляд испуганный, загнанный — и всё равно тёплый. — Ты извини, что я к тебе на ночь глядя, — забормотал Серёжа, — я шёл просто… До Пестеля далеко… я чёт сдуру пол района прошёл, и как-то в общем… Кондратий ничего не понял из его сбивчивых объяснений, кроме одного: сейчас он был нужен Серёже, нужен, наверное, так же сильно, как Трубецкой в последнее время был нужен ему — то есть, больше всего на свете. — Серёж, — лихорадочно шептал он куда-то в шею Трубецкому (выше он не доставал), — всё хорошо будет, Серёж, слышишь? Не плачь… Серёжа… А пойдём к нам домой? — Что? — еле слышно переспросил Серёжа. — Пойдём-пойдём, — настаивал Рылеев и, набравшись небывалой смелости, взял Трубецкого за руку и потянул за собой. — Переночуешь сегодня у нас. Если бы он не был слишком обеспокоен состоянием Трубецкого и не был бы слишком занят тем, чтобы унять дрожь в собственном голосе, Рылеев обязательно отметил бы про себя, как приятно было держать холодную руку Серёжи в своей и как сильно билось при этом его сердце. — А родители против не будут? — спросил Трубецкой, проходя в подъезд вслед за Рылеевым. — Мама точно не будет, она у меня добрая, всё поймёт, — уверенно заявил тот. — А отец? — У меня только мама. — У меня, считай, тоже, — грустно улыбнулся Серёжа в ответ. Кондратий оказался прав. Анастасия Матвеевна, едва увидев мальчиков на пороге квартиры, пригласила их «проходить скорее и греться» и ушла на кухню ставить чайник. — Серёженька, ты не стесняйся, вешай куртку, сейчас будем чай пить. У меня там пирог с капустой как раз подходит. Ты голодный? Серёжа только сейчас понял, что не ел с самого утра, и пробормотал в ответ что-то смущённое так вежливо, как только умел. Рылеев, быстро сориентировавшись, отправил Трубецкого в ванную мыть руки, а сам, зайдя к маме на кухню, полушёпотом объяснил всю ситуацию и попросил позволить Серёже остаться у них хотя бы до завтра. Анастасия Матвеевна понимающе кивнула. Не став донимать Серёжу никакими расспросами, она помогла обработать ссадины и сказала ему, когда они втроём сидели за столом: — Серёженька, ты заходи к нам, когда захочешь, ладно? Мы тебе всегда рады. Трубецкой от неожиданности чуть не поперхнулся куском пирога и, посмотрев на Анастасию Матвеевну, а затем на Кондратия полным благодарности взглядом, искренне произнёс: — Спасибо. На душе потеплело.***
— У тебя классная мама, — сказал он потом Кондратию. — Ты на неё, кстати, похож. — Спасибо, — смущённо улыбнулся Кондратий, — ты, наверное, на свою маму тоже похож? — Не, — качнул головой Серёжа, — мне до неё ещё далеко. Я ж раздолбай конченный. Кондратий хотел было сказать, что вовсе так не считает и пора уже Серёже перестать быть заложником чужого мнения и начать верить в себя, но почему-то не решился. — Мальчики, я вам бельё принесла, — в комнату вошла Анастасия Матвеевна со стопкой чистого, приятно пахнущего стиральным порошком постельного белья в руках. — А это тебе, Серёжа, чтобы в домашнее после душа переоделся, — она протянула ему штаны и футболку. Спортивный костюм Кондратия, который был тому великоват, Серёже пришёлся почти в самый раз. Трубецкой на секунду зажмурился, натягивая на себя футболку. В нос ударил знакомый запах. Так пах Рылеев. Серёжа улыбнулся мысли о том, что в последнее время этот запах буквально преследует его, а он и не против совсем. Хорошо, что его глупую улыбку сейчас скрывает белая мягкая ткань. — Тебе идёт, — хмыкнул Кондратий, невольно заглядевшись на переодевавшегося Трубецкого, и, поймав себя на этом, быстро отвёл взгляд. «Часто ли Вы смотрите на него, когда он не видит?» Да. — Поможешь разложить диван? Квартира у Рылеевых была небольшая: в гостиной спала Анастасия Матвеевна, а в небольшой, но уютной и очень аккуратной (не то что у Трубецкого) комнате на диване, который обычно не раскладывали, спал Кондратий. Сегодня им предстояло спать вместе. — Давай я сам, — сказал Серёжа. — Куда тут тянуть? — За низ потяни на себя и спинку опусти, — подсказал Рылеев, заворожённо наблюдая, как ловко Трубецкой двигает мебель. На этот раз взгляд отвести не удалось. — Так, теперь что, простынь? — Серёжа быстро выхватил из стопки, принесённой мамой Кондратия, нужную вещь и одним взмахом расстелил на разложенном диване. — Подушки… — Кондратий передал ему одну за другой две подушки, которые Трубецкой кинул в изголовье. — И одеяла… Серёжа схватился за пододеяльник, аккуратно расстегнул молнию и стал старательно запихивать в него тяжёлое одеяло, но оно никак не поддавалось: Серёжа перепутал стороны и, в конце концов, запутался. — Давай помогу, — засмеялся Рылеев, глядя на озадаченное выражение лица Трубецкого. «Хочется ли Вам улыбаться в его присутствии?» Да. — Бери за тот конец, а я за этот. Мальчики встали по разные стороны пододеяльника. На секунду их взгляды пересеклись, и оба они замерли. Если бы кто-нибудь из них умел читать мысли, он обязательно рассмеялся бы тому, что в голове каждого из них сейчас вертелось одно и то же: до чего же красивый, сука. — Что? — первым тишину нарушил Серёжа. — Ничего, — вслед за ним опомнился Кондратий, чувствуя, как краска подступает к лицу. — Тогда давай не тормози, — фыркнул Трубецкой, — пихай сюда один уголок, я ловлю. Вместе они быстро управились сначала с одним одеялом, а потом и с другим. Вскоре в комнате погас свет. Они лежали в нескольких сантиметрах друг от друга, и их прерывистое дыхание было единственным, что нарушало вязкую тишину между ними. — Серёж, — почему-то шёпотом позвал Кондратий, — ты спишь? — Нет, — так же шёпотом ответил Трубецкой, — а ты? — И я нет. — Ну так спи, — сказал Трубецкой, — поздно уже. — Серёж, — не унимался Рылеев. — Ну чего ещё? — А ты завтра что делаешь? — Не знаю, — нехотя ответил Трубецкой. — Пошатаюсь где-нибудь по району. Мать только к вечеру вернётся, а до этого времени домой не хочу. — А пойдём завтра, я тебе место одно покажу, — предложил Рылеев, и его сердце забилось быстрее. — Я его ещё никому не показывал. Даже Мишке. Сложно сказать, почему, но от этого «даже» в груди у Серёжи разливалось какое-то приятное тепло. Он был польщён. Мысль о том, что Рылеев делится с ним чем-то личным, грела душу. — Типа твоё любимое? — спросил он, поворачиваясь на бок так, что теперь они лежали практически нос к носу. — Ну да, — прошептал Кондратий. Серёжа почувствовал его горячее дыхание на своей щеке. По телу побежали мурашки. — Как твоя крыша. — Знаешь, кстати, как я её впервые нашёл? — решился вдруг на ещё одно откровение Трубецкой. — Как? — замерев от волнения, спросил Рылеев. — Сбежал на вечерок из дома, когда с отцом поцапался, — рассказал Серёжа. Он говорил тихо-тихо, но Кондратий отчётливо слышал каждое его слово. — Мне тогда лет 15 было, как тебе сейчас. — Теперь можешь сбегать сюда. «Стремитесь ли Вы проводить с ним максимум своего свободного времени?» Да. Так они лежали ещё несколько минут. Молча, стараясь разглядеть черты друг друга в сумраке комнаты, слушая дыхание друг друга и пытаясь унять собственный стук сердца и дрожь по всему телу. — Спокойной ночи, Серёжа, — прошептал Рылеев. — Спокойной ночи, Кондратий, — ответил Трубецкой и, по привычке щёлкнув его по носу, перевернулся на спину. — Эй, литератор, — вдруг позвал его Серёжа. — Что? — Спасибо. — За что? — За всё. Кондратий улыбнулся в темноту. Всегда пожалуйста.***
Посреди ночи его разбудило чьё-то невнятное бормотание сбоку. Кондратий приподнялся на локтях. Серёжа ворочился на своей подушке и что-то говорил, едва шевеля губами. В свете фар проезжавшей мимо машины, отразившегося от потолка, Рылеев сумел разглядеть, что Серёжино лицо было покрыто испариной, а меж бровей залегла глубокая складка. — Серёж, ты чего? — взволнованно позвал Кондратий, легко тряся его за плечо. — Серёжа, проснись! Трубецкой широко распахнул глаза. В его взгляде всё ещё читались отблески страха. — Кошмар приснился? — догадался Кондратий. — Д-да, — запинаясь, ответил Серёжа, — фигня какая-то… Кони какие-то, кто-то бежал, холод, лёд, потом стреляли… Ты там тоже был с пацанами… — Мы тоже стреляли? Или бежали? — внимательно посмотрел на него Рылеев. — Вас повесили, — одними губами прошептал Серёжа. — Это всего лишь сон, Серёж, всё хорошо, — попытался успокоить его Рылеев, и ему вдруг отчаянно захотелось провести рукой по влажному лбу Трубецкого и убрать слипшиеся пряди волос. Кондратий протянул к нему руку. Серёжа не шелохнулся. «Хочется ли Вам прикоснуться к нему?» Да. — Спи давай, — мягко сказал Рылеев. — Опять фигня какая-нибудь приснится, — буркнул Трубецкой, укладываясь. — Не приснится, — пообещал Кондратий. — Я тут буду. Если что — буди. И, подумав секунду, он придвинулся к Серёже так близко, что их плечи стали едва касаться друг друга. Вскоре рядом послышалось глубокое мерное дыхание Трубецкого, а Рылеев, как ни пытался, всё не мог сомкнуть глаз. Он лежал, пялясь в потолок, борясь с желанием обнять Трубецкого, уткнуться носом в его плечо и совершенно не веря в происходящее. «Чувствуете ли Вы волнение, глядя на него?» «Хочется ли Вам улыбаться в его присутствии?» «Стремитесь ли Вы проводить с ним максимум своего свободного времени?» «Часто ли Вы смотрите на него, когда он не видит?» «Проявляете ли Вы заботу? Стремитесь ли сделать его жизнь лучше?» «Хочется ли Вам прикоснуться к нему?» Не выдержав, Кондратий потянулся к лежавшему на тумбочке телефону и, открыв заметки, записал в столбик эти вопросы. Затем скопировал и, открыв диалог с Бестужевым-Рюминым в «ВКонтакте», вставил в сообщение и переслал ему, сопроводив ещё одним сообщением.03:04
Миша, всё очень плохо.
Что ж, может быть, бестужевские тесты — не такая уж ерунда.***
Проснувшись утром раньше Кондратия, Серёжа обнаружил того сопящим у него на плече. Его же, Серёжина, рука аккуратно лежала поверх подушек, обвив плечи Рылеева. Брови сами собой поползли вверх. Серёжа усмехнулся про себя, искренне недоумевая, как они пришли к этой позе, но менять ничего не стал — боялся разбудить литератора. Слишком уж сладко тот спал. Взгляд Трубецкого невольно заскользил по чуть впалым щекам Кондратия к дрожащим ресницам и вьющимся волосам, задержался на тонкой линии губ. Его тёплое дыхание щекотало шею, заставляя приятные мурашки бежать по затылку. Серёжа не смог сдержать улыбку. Хотелось поставить момент на паузу, как какой-нибудь глупый романтический фильм и любоваться спящим Рылеевым, пока не… Пока тот не зашевелится во сне, нахмурившись, и не откроет глаза, глядя прямо на Серёжу до смешного удивлённым взглядом. — Доброе утро, страна! — усмехнулся Трубецкой. — Ты мою руку к подушке прижал, в курсе? Он многозначительно посмотрел на Рылеева, а затем перевёл взгляд на собственную руку, покоящуюся на его плечах, заставляя литератора отчаянно краснеть. — Прости, — только и смог пискнуть он, мысленно ругая себя всеми известными ему (в том числе от Серёжи) словами. Не желая ещё больше смущать Рылеева (хоть это и было ужасно смешно, парнишка уже выглядел так, будто вот-вот сгорит от стыда), Трубецкой с абсолютно невозмутимым выражением лица выпутался из одеяла и ушёл в ванную умываться. Как будто не он обнимал Рылеева во сне. Как будто не у него в груди от этого что-то щемило, тянуло внизу живота и внутри зарождалось новое, невероятно приятное чувство. Анастасия Матвеевна с утра ушла по делам, оставив мальчикам сырники на сковородке и записку, так что завтракали вдвоём. — Чёрный или зелёный? — спросил Кондратий, чтобы как-то разбавить неловкость между ними, хотя и так прекрасно знал ответ. — Как всегда, — улыбнулся Серёжа, украдкой наблюдая, как Рылеев, сонный, смущённый и такой домашний, крутился у плиты, ставя чайник и раскладывая сырники по тарелкам. О том, что было с утра, больше не говорили, старательно пытаясь делать вид, что ничего вообще не было. У обоих получалось чертовски плохо. Пользуясь случаем, пока Кондратий ушёл в другую комнату переодеваться (на самом деле он ушёл строчить полные паники сообщения Мише с кучей орущих смайликов), Трубецкой, то и дело промахиваясь мимо клавиш, напечатал короткое сообщение Пестелю.9:45
Паш пиздец при встрече все расскажу вечером часов в 8 ок?
9:46 пацанов подтянуть? не заставил ждать с ответом Пестель. Трубецкой всегда ценил его за обстоятельность и оперативность.9:46
ага и пива прихвати
Такие вопросы без «Балтики» не решаются. В этот момент на кухне появился литератор, и Серёжа, торопливо пряча телефон в карман, и делая ещё одну тщетную попытку изобразить на лице невозмутимость, спросил: — Ты вроде место какое-то хотел показать? — Ага, — кивнул Кондратий, помня о своём обещании. — Когда выдвигаемся? — Идём прямо сейчас.***
В парке Есенина в субботу утром было мало народу. Узкие занесённые выпавшим за ночь снегом дорожки приглашали пройтись, оставляя за собой вереницу следов. Кондратий шёл чуть впереди и смотрел себе под ноги, лишь изредка поднимая голову, чтобы убедиться, не отстал ли Серёжа, но избегая встречаться с ним взглядом. Наконец они пришли в глубь парка, где около небольшого пруда меж деревьев красовалась одинокая беседка. Оказавшись внутри, они встали плечом к плечу и одновременно уставились на замёрзшую водяную гладь. — Красиво, — сказал Серёжа. В тишине парка его голос звучал инородно, словно нарушая общую гармонию. А может быть, так показалось только ему одному. — Вечером, когда фонари, ещё красивее, — тихо ответил Кондратий, — на льду бывают такие яркие зайчики. — Литератор, — спросил вдруг Серёжа, — ты что послезавтра вечером делаешь? — А что? — впервые за эту прогулку Рылеев посмотрел на него в упор. От этого почему-то захватывало дух, но Кондратий не отводил взгляда. — Хочу тебя позвать на дискотеку, — выпалил на одном дыхании Трубецкой фразу, которую собирался сказать уже давно и которую прокручивал у себя в голове всё утро, репетируя. Правда, у него в голове она звучала немного изящнее, но это было уже неважно. У Кондратия на секунду перехватило дыхание. Неужели Серёжа… Нет, он, конечно же, не имел в виду, что хочет пойти именно с ним, вдвоём. Скорее всего, Трубецкому просто хотелось, чтобы Рылеев составил ему компанию, ведь они оба, кажется, были без пары. Да, пожалуй, именно это он и имел в виду, решил для себя Рылеев, и на душе у него стало как-то тоскливо. — Я же говорил, что мне не с кем пойти, — опустив глаза, сказал он. У Серёжи внутри что-то с гулким звоном ухнулось вниз. Ну конечно, не мог же он, наивный, решить, что литератор воспримет его слова, как… Впрочем, это уже было неважно. — Ну так и мне не с кем, — стараясь придать своему тону как можно больше небрежности, ответил Трубецкой. — Я просто так иду подрыгаться. Но одному беспонтово как-то, погнали вместе, а? — А ребята разве не идут? — вскинул брови Рылеев, имея в виду приятелей Трубецкого. — Ну так чем больше народу, тем веселее, — быстро нашёлся Серёжа. — Погнали, чё ты? Тем более это ж у тебя первый дискач вместе со старшеками, весело будет, отвечаю. Тебе понравится. — Ладно, — скрепя сердце, согласился Кондратий, всей душой желая, чтобы Серёжа оказался прав и чтобы ему действительно понравилось.