***
— Эй, малой, слышь! — закричал Пестель на весь коридор. — Как у него фамилия? — тихо спросил он Муравьёва-Апостола. — Бестужев, кажется, — неуверенно почесав затылок, ответил тот. — Или Рюмин… — Это… Бестужев! — снова позвал Пестель. — Рюмин! Миша обернулся. Пестель поманил его к себе. — Ты же Миша, да? — Ну да, — кивнул Бестужев-Рюмин. — Я Паша. А это Серёга и Петька, — кивнул он в сторону товарищей. — Я знаю. — Ну и заебись, идём тогда с нами. И, не дожидаясь ответа, он схватил Мишу под локоть и потащил в сторону мужского туалета, заталкивая внутрь и закрывая за ними дверь. — Э, ты чего творишь?! Сдурел? — испуганно воскликнул Бестужев, пытаясь вырваться из цепкой хватки Пестеля. — Да хули ты разорался? — шикнул на него тот. — А хули ты меня трогаешь? — Да не боись, малой, — примирительным тоном сказал Муравьёв-Апостол. — Дело есть. Паш, бля, отпусти его реально, хули ты пацана пугаешь? — Сорян, чёт я в самом деле, — пробормотал Пестель, выпуская Бестужева. — Я чесслово не хотел, ты не подумай там чего. Нам это… помощь твоя нужна. — Помощь? — с недоверием в голосе переспросил Миша. — Мы тут спасаем одного придурка, — начал объяснять Муравьёв. — От чего? — От него самого, — усмехнулся Каховский. — И от его тупости. — Трубецкого, что ли? — догадался Бестужев-Рюмин, замечая, что сегодня в их неизменной компании Серёжа отсутствовал. — Его родного, — кивнул Петя. — Ты в курсе, что он, кажись, втрескался в литератора? — без предисловий объявил Пестель. — В кого-кого? — не понял Миша. — В Рылеева твоего, — пояснил Муравьёв-Апостол с таким видом, будто очевиднее этого не было ничего на свете. — Да ладно?! — воскликнул Миша, не веря собственным ушам и уже представляя, как сообщит эту новость Кондратию. Кому-кому, а приятелям Трубецкого в этом вопросе можно было доверять. — Прохладно, — передразнил его Пестель. — Так вот, этот тормоз, ну, то есть, Серёга наш, тупит страшно и вообще как будто все уроки пикапа забыл. А тут дело такое… деликатное. Момент упускать нельзя. — А он долбоёб и тупит, — добавил Муравьёв. — Вот мы и решили, что надо спасать этого придурка, — подытожил Каховский. — Двух, — тихо поправил Бестужев. — Чего? — Двух придурков. — Так ты чё как, в деле? — с надеждой в голосе спросил Пестель. — Ещё спрашиваете, — усмехнулся Миша. — Ну тогда, хули, добро пожаловать в Союз спасения! Начать спасать придурков от них самих и их собственной тупости было решено сразу после уроков. Как только прозвенел звонок, ребята встретились в коридоре и, оккупировав пустующую спортивную раздевалку, принялись за обсуждение. — Для начала, — говорил Пестель, взяв на себя роль главы их тайного общества, — давайте выясним, что мы уже знаем. Мишань, чё там твой литератор? — На лицо все признаки влюблённого идиота, — констатировал Миша. — Но он ни за что Серёже не скажет. Боится, что его… Отвергнутым быть, в общем, боится. — Ага, — задумчиво произнёс Паша, а затем кратко пересказал Бестужеву суть их с пацанами разговора, состоявшегося на детской площадке тем же вечером, когда Серёжа позвал Кондратия на дискотеку.***
Трубецкой в тот вечер матерился больше обычного, во всех красках расписывая парням, какой же он долбоёб и какую странную хуйню он испытывает последние несколько дней, находясь рядом со своим литератором. — Так, бля, Серёг, ты мне по фактам раскидай, какого хуя вообще происходит? — прервал его поток сознания Пестель, раскачиваясь на скрипучей качели и лихорадочно соображая, что теперь делать с той информацией, которую вывалил на них Трубецкой. — Да я ебу, Паш? — взорвался Серёга. — Я, блять, минуты с ним рядом пробыть не могу нормально — так и тянет пялиться на него постоянно и лыбиться. Он мне хуйню какую-то говорит, а я даже не слышу, потому что чуть на него взгляну — и всё, уже потерялся. А он ж, бля, мелкий ещё такой и, сука, не знаю… красивый, наверное. Мне его крышевать постоянно хочется и как-то, ну… чтобы всё ровно у него там было. Бля, да я даже не курю при нём, потому что у него эта астма ебучая. Латте-хуяте этот запомнил его, с карамелью, шоколадки покупаю чаще, чем пивас, хотя сладкое это ненавижу пиздец. И это… ну короче, я бы, чтоб с ним там как-то на подольше задержаться, не то что матешу объяснять, сам готов у него уроки брать — французского или литературы, или в чём он там ещё шарит. Да мне по хую вообще-то, мне просто уходить никуда не хочется, когда я с ним зависаю, понимаете, бля, пацаны? Пацаны понимающе закивали. Каховский раздал всем по сигарете. — Короче, Серёг, давай так, — сказал Муравьёв-Апостол, выдыхая едкий сигаретный дым. — Он тебе это… ну, того самого… — Ну блять, походу, да, — тихо ответил Серёжа и сам удивился своим словам. Это была такая простая и наивная правда, и сказать её оказалось так легко, что он искренне недоумевал, почему не мог сделать этого раньше. Но потом голос подал Каховский, и Серёга вспомнил почему. — Ну так ты его на дискотеку ж позвал? Так там и это… ну, ты понял, хуле. — Не, пацаны, — покачал головой Серёга. — Там хуёво вообще вышло. Он, короче, думает, что я просто за компанию его пригласил. — А хули ты ему не сказал нормально, бля? — воскликнул Пестель. Серёжа глубоко вздохнул и признался: — Зассал.***
— Короче, — подытожил через полчаса обсуждений Паша, — Серёга боится, что литератор пошлёт его с его любовью нахуй. Литератор думает то же самое про Серёгу, соответственно. — Я бы тоже боялся, — заметил Миша, кивая. — Так-то оно, блять, да, — согласился Пестель. — Но нам надо, чтобы они… — Чтобы они не ссали, — подсказал Муравьёв-Апостол. — А для этого… — Для этого нужно, чтобы они оба были уверены, что никто никого не пошлёт, — озвучил витавшую в воздухе мысль Бестужев-Рюмин. — Блять, да, — поднял палец кверху Пестель. — Рубишь фишку, малой, молодец. Вопрос в том, как это сделать. — Пацаны, у меня идея есть, — Каховский встал со своего места и начал ходить из угла в угол. — Бля, Петь, не маячь, а! Выкладывай, чё за идея, — не выдержал Муравьёв-Апостол. — Значит, так, пацаны, нам с вами надо будет в «Пятёрочку» перед дискачём заскочить, подробности я вам, в принципе, по ходу дела могу объяснить. Надо только, чтобы ни Серёга, ни литератор не слились, а то пиздец, весь план коту под хвост. — Рылеева беру на себя, — уверенно заявил Миша, не уверенный, впрочем, что план Каховского, в который входило обязательное посещение «Пятёрочки», был достаточно безопасен и благоразумен. Впрочем, вариантов было немного. На что только ни пойдёшь ради друга. На том и порешили.***
Дискотека, на которой Союз Спасения Двух Придурков От Них Самих И Их Собственной Тупости планировал привести свой блестящий план в действие, проходила вечером, с шести часов. Правда, в шесть туда приходили, в основном, одни только девятиклассники (за исключением Миши и Кондратия, которых пацаны предупредили, что приходить в такую рань — полная лажа), остальные подтягивались позже, тогда и начиналось всё самое интересное. Рылеев, который только благодаря стараниями Бестужева и какому-то чуду не слился в последний момент, растерянно стоял посреди зала, выискивая кого-то взглядом. — Литератор! В дверях мелькнула фигура Серёжи. Он жестом позвал Кондратия в коридор, где было немного потише. — Привет, — робко улыбнулся ему Рылеев, выходя из зала. — Пришел всё-таки, — довольно сказал Трубецкой. — Куда бы я делся, — усмехнулся Кондратий, вспоминая, как около часа назад Миша чуть ли не пинками выталкивал его из квартиры. — Там это… Пацаны какой-то движ намутили, а меня вот за тобой отправили, — Серёжа почесал затылок. — Честно говоря, не ебу, что они там затеяли, но они каждый год чё-нить подобное мутят, так что погнали, покажем тебе, как проходят дискотеки у старшеков. С этими словами он положил руку на плечо Кондратию, мягко подталкивая его вперёд. Так они дошли до кабинета математики, от которого Муравьёв-Апостол и Каховский каким-то чудом раздобыли ключи, предупредив, впрочем, ребят, что предприятие это было не совсем законным и, если их спалят, то пизда будет всем присутствующим, поэтому, в случае чего, придётся драпать. В кабинете находилась уже вся компания, в том числе и Бестужев-Рюмин. — Вот ты куда пропал! — воскликнул Кондратий, увидев друга, расставляющего на парте на пару с Муравьевым-Апостолом бутылки «Гаража», которые последний ещё днём умудрился пронести в школу и заныкать в надёжном месте. Бестужев-Рюмин сделал самое невинное выражение лица, но Рылеев, хорошо знавший своего товарища, на это не купился и был уверен, что что-то здесь точно происходит. Впрочем, сегодня он не был против. — Так, — объявил Пестель, хватая одну из бутылок, — на танцполе пока всё равно разминка, самый движ под конец обещают, так что играем в «Я никогда не…» Правила все знают? Рылеев с Бестужевым похлопали глазами. — Понятно, — кивнул он. — Объясняю для малых. Каждый по очереди говорит, чего он никогда в жизни не делал. Кто это делал — пьёт, — Паша окинул взглядом бутылки. — Тот, кто не делал — делает. А хули вы думали? В жизни всё надо попробовать. Бестужев-Рюмин был в предвкушении, Рылеев — в панике. Из того, что, по его представлениям, наверняка делали практически все присутствующие, он не делал практически ничего. — Да лан, не ссыте, — заметив растерянность на лице Кондратия, хохотнул Каховский. — Мы особо жестить не будем. Серёг, раздавай пивас. Мне лимонный. — Мне тоже, — кивнул Трубецкой и взял себе бутылку. — Паш, ты взял уже? Муравей, тебе какой? — Мне бруснику, — отозвался Муравьёв-Апостол. Серёжа протянул ему пиво. — Миш, тебе? — Мне тоже бруснику, — сказал Бестужев-Рюмин и благодарно кивнул, принимая бутылку из рук Трубецкого. — Литератор, а ты какой будешь? — А какой вкусный? — с любопытством оглядел оставшиеся бутылки Кондратий. — Ну, ты у нас сладкое любишь. Тебе грушевый должен зайти, — подумав секунду, сказал Серёжа. — Держи. Он протянул ему грушевый «Гараж». Их пальцы соприкоснулись. Руки у Трубецкого были холодные, а кожа шероховатая. — Спасибо. Все расселись — кто по стульям, кто на партах. Раздалось негромкое шипение, в воздухе повеяло чем-то фруктовым. Игра началась. — Новички начинают, идём по часовой стрелке, — заявил Каховский, сидевший слева от Миши. — Дерзай, Мих. — Ну, я никогда не играл в «Я никогда не…» — быстро нашёлся Бестужев. Все, кроме него самого и Рылеева, сделали глоток. — Выкрутился, — хмыкнул Каховский. — Теперь я, что ли? Я никогда не… танцевал медляки. — Что, реально? — удивился Миша. — Да он у нас по дискачам не очень, — пояснил Пестель, делая глоток. Муравьёв-Апостол и Бестужев-Рюмин тоже отпили немного. — Так, — протянул Муравьёв-Апостол, — а вот сейчас будет интересно. Оставшиеся, — он кивнул на Каховского, Трубецкого и Рылеева, — сегодня должны станцевать. Хули, зря на дискотеку, что ли, припёрлись? — А чё, кто с кем танцует? — Каховский откинулся на спинку стула, крутя бутылку в руках. — А щас выясним, — хмыкнул Пестель, беря со стола неоткрытую бутылку. — Пацаны, воздуху дайте, пусть в кружок встанут. Паша, Серёга и Миша немного посторонились, а Каховский, Трубецкой и Рылеев обступили парту с разных сторон. — Ну, хули встали, — сказал Пестель, кладя перед ними новый «Гараж», — крутите бутылочку. Сначала решаем, кто танцует. Взяв на себя инициативу, Петя резко крутанул бутылку. Та, прокрутившись три раза, остановилась, указывая горлышком на Кондратия. — О-о-о, — загудели пацаны. — Теперь ты крути, литератор, щас мы выясним, кто подарит тебе этот танец. Кондратий, немного краснея, взялся за холодное стекло и несильно крутанул. Бутылочка задержалась на Серёже. Кто-то сбоку прыснул от смеха, а Кондратию, разглядывавшему Трубецкого в упор, на секунду показалось, что тот был смущён. Рылеев качнул головой, прогоняя наваждение. — Заебись, литератор. Значит, сегодня танцуем, — сказал Серёжа, стараясь звучать как можно более непринуждённо. — Только попозже, окей? Как доиграем. — Ладно, — кивнул Кондратий. — Кто там дальше? Дальше была очередь Пестеля и Муравьёва. То, что сказал Пестель, не делал никто из присутствующих, но было единогласно решено такое не исполнять. Серёга сказал, что никогда не пробовал коктейли. В ответ на это неожиданно для всех глоток сделали Бестужев и Рылеев, оба покраснели и пообещали рассказать эту историю как-нибудь позже, а заодно научить пацанов мешать Апероль. — В тихом омуте черти водятся, — прокомментировал ситуацию Каховский. Все засмеялись. Потом была очередь Трубецкого. Он сглотнул подступивший к горлу ком, медленно оглядел всех собравшихся, обдумывая что-то, а затем, напрочь забыв о том, что хотел сказать в самом начале, выпалил на одном дыхании: — Я никогда не целовался. Кроме него, глоток не сделал только Рылеев. — Я тоже. Все расступились. Трубецкой и Рылеев оказались в центре кружка — друг напротив друга. Их взгляды встретились. От волнения у них обоих перехватывало дыхание. Никто не смел отвести глаза. Наконец Трубецкой сделал шаг вперёд и осторожно, как будто не был уверен, может ли себе такое позволить, положил руку Кондратию на плечо. Горячее дыхание коснулось щеки напротив. Серёжа перевёл испуганный взгляд на губы Рылеева, словно спрашивая разрешения. И вот, умирая от волнения, Кондратий едва заметно подался ему навстречу. Кажется, Рылееву пришлось встать на носочки, а Трубецкому — слегка наклониться, прежде чем их губы соприкоснулись. Что-то одинаково сильно сжималось в груди каждого из них, и они оба были готовы отдать всё что угодно, лишь бы это мгновение никогда не заканчивалось. Где-то на задворках Серёжиного сознания слабо трепыхалась мысль о том, что он пропал. Они оба пропали. Когда они наконец отстранились друг от друга, никто из них не заметил повисшей в классе тишины, внезапно прерванной доносившимся с другого конца коридора криком уборщицы тёти Маши. — А чевой-то дверь в класс не закрыта? — Бля, пацаны, — воскликнул Муравьёв-Апостол, в два шага оказываясь возле парты и сгребая оставшиеся бутылки в рюкзак, — бутылки сюда быстро и бежим! — Куда бежать-то? — спросил Миша, делая последний глоток и отдавая пустую бутылку Серёге. — Похуй, куда. Просто текаем! Рылеев очнулся, только когда его крепко схватили за руку и потащили вон из класса. Трубецкой нёсся по коридору, таща его за собой, так, будто от этого зависела их жизнь — не меньше. Завернув за угол, они остановились возле дверей актового зала, пытаясь отдышаться. — Кажется, оторвались? — выдохнул Кондратий. — Кажется, да, — кивнул Серёжа. Из зала послышался голос кого-то из старшеклассников: «…и в завершение сегодняшнего вечера объявляется медленный танец».И то, что было, набело Откроется потом, Мой рок-н-ролл Это не цель и даже не средство.
— Я обещал тебе медляк, — тихо сказал Трубецкой. В горле у него пересохло. Кондратий кивнул, не сводя с него взгляда. — Я бы сказал тебе по-французски, но ты же знаешь, я во французском не алё, — усмехнулся Трубецкой. — Так что это самое… Господин литератор, мэй ай данс виз ю? * С этими словами Серёжа протянул ему руку, шутливо поклонившись. Кондратий аккуратно вложил в его ладонь свою. — По-французски будет Puis-je danser avec vous? ** — Постараюсь запомнить, — сказал Серёжа, опуская руки Рылееву на талию.Прольются все слова, как дождь, И там, где ты меня не ждёшь, Ночные ветры принесут тебе прохладу. На наших лицах без ответа Лишь только отблески рассвета Того, где ты меня не ждёшь.
До конца мелодии никто из них не проронил ни слова, и, если бы не музыка, наверняка можно было бы услышать их сбивчивое дыхание и биение двух сердец. Ни Серёжа, ни Кондратий не заметили ребят, стоявших в нескольких шагах от них и вскоре тихо удалившихся, решив, что на этом их миссия подошла к концу и теперь эти двое разберутся сами. — Я провожу тебя до дома, — почти прошептал Трубецкой Кондратию на ухо. Когда всё стихло, они не сразу расцепили объятия, отстраняясь друг от друга, но вот из зала начал выходить народ, и Рылеев, коротко кивнув, взял Серёжу за руку, чтобы не потерять его в общем потоке.