23:45 Что-то случилось? Сейчас спущусь!
23:46 да не всё заебись давай топай сюда я жду Кондратий сунул телефон в карман, достал из шкафа оранжевый пакет с подарком для Серёжи, который Рылеев выбирал почти целый день (конечно, не без помощи Бестужева-Рюмина), крикнул маме, что сейчас вернётся, наспех оделся и, игнорируя старый лифт, который обычно приходится слишком долго ждать, побежал вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньку. — Серёжа! Он выбежал из подъезда с пакетом в руках и, торопясь, запнулся о собственные ноги, налетев на Трубецкого и чуть не сбив его с ног. — Тише ты! Хули ты несёшься, как на пожар? — не удержался от смеха тот, хватая Рылеева за плечи и не давая ему упасть. — Хочешь Новый год в травмпункте встречать? Кондратий засмущался и, не зная, что ответить, просто улыбнулся Серёжиным словам, догадываясь, что наверняка выглядит сейчас очень глупо. Впрочем, какая разница? — А ты чего тут? — опомнился наконец Рылеев. — Поднялся бы к нам, мама оливье офигенный сделала. Пойдём? — Да я ненадолго, — мотнул головой Серёжа, — у нас это… родственники из области приехали, а завтра мы к ним на несколько дней. Я там у мамы на подхвате, ну, салаты всякие и прочая фигня к столу. Вот, сорвался буквально минут на пятнадцать, чтобы тебе… Ну, в общем, у меня тут для тебя… Серёжа смущённо почесал затылок и запустил руку в карман. Только сейчас Кондратий заметил, что оттуда что-то торчало. — Ты же это… стихи любишь, — начал Серёжа, протягивая ему маленький сборник Есенина, — ну и я, в общем, подумал… Лицо Кондратия озарилось улыбкой. — Ща, погоди, не перебивай, а то забуду! — Трубецкой поднял ладонь вверх, не давая Рылееву произнести ни слова. — Короче, я сначала думал, что этот год будет вообще пиздецовый. Да он таким и был, на самом деле. А потом на меня ты свалился, и я чёт сначала вообще охуел от такого поворота, а потом… потом я ещё больше охуел, потому что это, если честно, лучшее, что случилось со мной за весь этот год. В смысле, ты — лучшее, что случилось, литератор. И я тебе это… пожелать хочу, чтобы следующий год у тебя был такой же охуенный, как та часть моего года, в которой появился ты. Вот… Серёжа выглядел так, будто только что преодолел целый подъём на Эверест, не меньше. — Сорян, я коряво изъясняюсь немного, — тихо добавил он, но Кондратий этого уже не услышал. Он набросился на Трубецкого, заключая того в самые крепкие объятия, на которые только был способен, и лепеча на ухо слова благодарности вперемешку с собственными пожеланиями и чем-то ещё, что Трубецкой едва мог разобрать в этом бесконечном словесном потоке. — Хорош, литератор, задушишь же, — засмеялся он, мягко отстраняя Рылеева. — Серёж… Теперь настала очередь Кондратия краснеть и смущаться. От волнения он чуть не выронил из рук пакет с Серёжиным подарком, но, собрав в кулак остатки самообладания, сделал глубокий вдох и стал тараторить: — В общем, Серёж, я тоже хотел тебя поздравить и подарить… Ты же любишь детективы… Я сам, если честно, не читал, но, судя по отзывам, этот должен быть классный, с неожиданными поворотами там всякими — ну, как ты любишь. И ещё, знаешь, мы с тобой похожи в том, что не умеем особо говорить речи, так что я там на форзаце написал тебе пожелания. Вот… Рылеев достал из пакета толстую книгу с каким-то страшным клоуном на обложке и многообещающим названием: «Питер Пэн должен умереть» и, раскрыв её в том месте, где ещё днём написал голубым фломастером свои самые искренние пожелания, протянул её Серёже. Трубецкой, склонившись над книгой, прочитал про себя, едва шевеля губами: «Дорогой Серёжа! Хочу сказать тебе спасибо за всё, что ты сделал для меня в уходящем году. В новом году я желаю тебе верить в себя и свои силы и быть уверенным в том, что у тебя всё получится, даже если все вокруг думают иначе. Потому что я в тебя верю. С Новым годом!Твой литератор»
Подпись Серёжа прочитал шёпотом. — Кондратий, — он взглянул на Рылеева и почувствовал, что его глаза вот-вот станут влажными. — Я… это… спасибо тебе! Он крепко прижал его к себе, вдыхая знакомый и невозможно приятный аромат слегка вьющихся волос, и — бог знает, как долго — они стояли, совершенно не двигаясь. — Серёж, — прошептал Кондратий куда-то в шею Трубецкого, — ты когда вернёшься от родственников, каникулы ведь ещё не кончатся? Может быть… Может быть, сходим вместе на каток? — На каток? — эхом повторил Серёжа. — Сходим. Конечно, сходим. С тобой — куда угодно. — Кондратий, — снова произнёс его имя Серёжа, — я тебе хотел сказать… Из приоткрытого окна второго этажа раздался гимн и, словно взрыв, прогремели чьи-то крики: «Ура-р-ра!» Кажется, где-то выстрелила пробка от шампанского, возможно, попав в потолок. Кондратий выжидающе смотрел на Серёжу. Тот машинально глянул на наручные часы (кажется, новые) и, заметив, что была уже полночь, на выдохе произнёс: — С Новым годом! — С Новым годом, Серёжа! — улыбнулся Кондратий ему в ответ и снова прижался к его груди. В небе вспыхнули фейерверки.***
— Серёж, ты чего там копаешься? — весело спросил Кондратий, разглядывая аккуратную шнуровку собственных коньков. В раздевалке проката было полным-полно народу. Зимние каникулы уже подходили к концу, и, видимо, не только Рылеев с Трубецким решили, как следует, насладиться последними свободными да ещё и погожими деньками и куда-нибудь выбраться. — Да бля, я чёт с этими шнурками совсем запутался, — буркнул Серёжа, мучительно пытаясь разобраться, как переплести между собой длинные белые шнурки так, чтобы они не развязались уже через пять минут и не стали причиной его позорного падения ещё до того, как Трубецкой выйдет на лёд. И зачем он согласился идти на этот дурацкий каток? Он ведь даже кататься не умеет. Да что кататься, даже коньки зашнуровать нормально не может уже минут десять! Если бы не литератор, от которого Трубецкой скрыл постыдный факт своего полного неумения стоять на коньках (узнает — расстроится ведь, ещё идти, чего доброго, передумает), ни за что бы сюда не пришёл, ни за какие коврижки. — Давай помогу, — хмыкнул Кондратий, с любопытством наблюдавший за потугами Трубецкого. — Ты что, никогда сам коньки не зашнуровывал? С этими словами он сел на скамейку напротив Серёжи и, закинув одну его ногу к себе на колени, принялся распутывать то, что намудрил там Серёжа, и шнуровать по новой, как полагается. — Нет, — нехотя признался Трубецкой. — Да я уж заметил, — усмехнулся Рылеев. — Вопрос был риторический. Давай другую ногу. Но кататься-то ты умеешь? Повисла неловкая пауза. Конечно, Трубецкой понимал, что рано или поздно его «страшная тайна» непременно вскроется, но всё равно оттягивал тот момент, когда ему придётся признаться Рылееву в том, что он даже на лёд ни разу в своей жизни не выходил (не считая того раза, когда он ходил по краю замёрзшей речки у тёти в деревне, ловя на себе обеспокоенные взгляды матери — но это было давно). Почему? Он и сам не знал. Боялся почувствовать себя глупо, наверное. Впрочем, вряд ли он бы почувствовал себя ещё большим идиотом, чем сейчас. — Серё-ё-ёж? — полушутливо-полунастороженно протянул Кондратий. — Ну да, да, я не умею кататься, — смущённо сказал Трубецкой, — такой вот я лошара. — Да это, на самом деле, не страшно, — мягко улыбнулся Рылеев. — Просто чего же ты раньше молчал? — Ну… — задумался Серёжа. — Не знаю. Просто ты как-то так спонтанно меня позвал, а я сразу не сообразил… А потом до меня как дошло, и я чёт застремался тебе сказать, но не сливаться же! Сорян, литератор, я тип не специально. — Да ладно, — Кондратий пожал плечами. — Научу я тебя кататься, не переживай. Глаза у Серёжи заблестели. — А эт, ну, сложно? — Да нет, — Рылеев махнул рукой. — Это трюки всякие делать сложно, а кататься — вообще нет. — Ну смотри, — неуверенно протянул Трубецкой, — а то я ж не шибко спортсмен, всякие фертили там выдавать не умею. — Ну так и я не фигурист, — засмеялся Кондратий, заканчивая шнуровать Серёжины коньки и завязывая шнурки бантиком. — Тебе главное скользить научиться и не падать. Кстати, можем идти. Посмотри, удобно коньки сидят? — Ага, — кивнул Серёжа, вставая со скамейки и пытаясь привыкнуть к необычным ощущениям. — Ладно, хули, будем надеяться, что домой мы сегодня уедем на метро, а не на скорой, — криво ухмыляясь, добавил он. Они вышли из раздевалки. Серёжа, щурясь на яркий дневной свет, нерешительно оглядывался по сторонам. Каток, который каждый год открывали на Тихорецком, был большой и шумный, народу тьма. Вот так вот грохнешься ненароком, затопчут на раз-два, нервно подумал Трубецкой, но вслух свои мысли проговаривать не стал. А то Рылеев решит ещё, что он зассал. — Давай руку, — сказал Кондратий, уже стоявший на льду, — и спускайся осторожно, боком. Что ж, звучит не так уж сложно. Трубецкой, оперевшись на обе руки Рылеева, стал спускаться, медленно переставляя ноги и чувствуя себя крайне неуклюже из-за отсутствия контроля над собственным телом. Казалось, вот-вот его конечности разъедутся в разные стороны, а сам он пропахает носом скользкую поверхность катка, и на этом всё их катание кончится. А самое главное, Серёжа понятия не имел, как это предотвратить. Успокаивало лишь то, что в этот момент его крепко держал за руки Рылеев. — Молодец, — ободряюще кивнул Кондратий, когда Серёжа поравнялся с ним. Рук Трубецкого он не выпускал. Наверное, боялся, что тот действительно грохнется. — Теперь тебе нужно отталкиваться ногами и скользить. Вот так. Рылеев разжал пальцы и, отъехав от Серёжи на пару шагов, продемонстрировал правильные движения. — Только ни в коем случае не отклоняйся назад, — комментировал он, — а то потеряешь равновесие. Корпус всегда должен быть наклонён немного вперёд, а колени согнуты. — Ага, — машинально кивнул Трубецкой, засмотревшийся на то, как ловко и легко Рылеев скользил из стороны в сторону. Красивое зрелище. — Если чувствуешь, что падаешь, падай тоже вперёд или, в крайнем случае, на бок. Но ни в коем случае не на спину! Это довольно опасно. — То есть, ты думаешь, что я скоро обязательно шмякнусь, раз первым делом объясняешь, куда мне лучше упасть, — обиженно пробормотал Серёжа, что не могло не вызвать у Рылеева улыбку. — Просто объясняю тебе технику безопасности, — смущённо ответил он. — На всякий случай. Не хочу, чтобы ты ударился головой. — Мило с твоей стороны, блять, — усмехнулся Серёжа. — Ладно, давай попробуем. И с этими словами он попытался оттолкнуться левой ногой, как показал ему Кондратий, но тут же почувствовал, что теряет равновесие, и испуганно замахал руками. Рылеев среагировал молниеносно и, едва Серёжа пошатнулся, тут же оказался возле него, крепка хватая под руку и не давая упасть. — Я же сказал, на спину не падай, — кротко улыбнулся он, с облегчением выдыхая, убедившись, что Трубецкой относительно твёрдо стоит на ногах. — Бля, пиздец, — испуганно выдохнул Серёжа, — чёт я совсем это… Хуёво у меня получается, в общем. — Да ты только что в первый раз в жизни на лёд вышел, — усмехнулся Кондратий. — Не переживай, сейчас всё быстро получится. — Да я, как лох, себя чувствую, — насупился Трубецкой. — Хуёвая, наверно, затея была учить меня кататься. Минус на плюс всегда даёт минус, знаешь ли. — Серёж, это каток, а не контрольная. Здесь твоя математика не работает, — засмеялся Кондратий. — Вот, возьми меня под руку. И повторяй за мной. Трубецкой неуверенно обвил рукой локоть Рылеева, крепко держась за него и всё ещё немного нервничая. В голове невольно мелькнула мысль о том, что, если в таком положении он снова попытается грохнутся, то утянет за собой и Кондратия, и тогда лёд пропахают носами они оба. — Давай, не стой, — потянул его за собой Рылеев. — Отталкивайся ногами, поехали. И, к своему удивлению, Серёжа действительно поехал. Сначала медленно и неуклюже, спотыкаясь и крепко цепляясь за Кондратия, словно на буксире, потом немного увереннее. В какой-то момент он даже почувствовал, что уже не заваливается ни на спину, ни на бок, а стоит относительно ровно. — Вот видишь, — улыбнулся Кондратий, — не сложно же. Ускоримся? — Что? — переспросил Трубецкой, но не успел он испугаться, как Рылеев перехватил его руку и, крепко сжав Серёжины пальцы в своих, припустил вперёд, утягивая его за собой. Они катались по большому кругу, ловко огибая других катающихся. Вернее, ловко огибал их Кондратий. Трубецкой же зажмуривался каждый раз, когда они проезжали к кому-нибудь слишком близко, и интуитивно сильнее сжимал руку Рылеева. — Да ты не бойся, Серёж, — смеялся Кондратий, глядя на него через плечо (испуганный вид Трубецкого веселил, как ничто другое), — я же всё контролирую. И держу тебя. Так что не бойся, не грохнемся. — Только не отпускай, литератор, — негромко сказал Серёжа в ответ. — Не бойся, не отпущу. Следующие полчаса катались без происшествий и даже ни разу ни в кого не впечатались — Рылеев в самом деле оказался неплохим рулевым. Происшествия начались чуть позже, когда Кондратий решил, что Серёжа уже достаточно уверенно стоит на коньках для того, чтобы попробовать кататься самостоятельно. Резко остановившись, Кондратий развернулся к нему лицом, так что дистанции между ними практически не оставалось, и, крепко держа Серёжу за плечи, сказал: — Теперь давай сам. — В смысле, блять, сам? — вскинул брови Серёжа. — Да я же это… я же наебнусь на первой кочке! — Нет тут никаких кочек, — фыркнул Рылеев. — Давай, попробуй. У тебя же уже неплохо получается. Он мягко отстранился от Серёжи и, отъехав от него на несколько шагов, поманил к себе, протянув к нему руки. — Давай, езжай ко мне. Серёжа нехотя подался вперёд, делая неуклюжие попытки держаться ровно и просто скользить, не спотыкаясь. Без поддержки литератора он чувствовал себя как-то неуютно, незащищённо, что ли. — Молодец-молодец, — подбадривал его Кондратий, ещё немного отъезжая назад. — Эй, так нечестно! Я к тебе еду, а ты от меня, — воскликнул Трубецкой и резко дёрнулся вперёд, чтобы схватить Рылеева за руку и не дать ему отдалиться ещё больше, как вдруг один из его коньков зацепился за небольшую выемку, не замеченную им ранее, и Серёжа полетел вперёд. — Серёжа! Кондратий еле успел его поймать и с трудом сумел удержать, предотвратив встречу со льдом. — Живой? — выдохнул он, взволнованно оглядывая Трубецкого и пытаясь не обращать внимание на колотившееся в груди сердце. — Не пугай так. — А ты больше не отпускай, — буркнул Серёжа. — Говорил же, грохнусь. Справедливости ради, в конечном счёте, грохнулись они оба — правда, не по своей вине. Под конец дня, когда они, румяные, довольные и вдоволь накатавшиеся (после того недопадения Трубецкого катались они исключительно держа друг друга под руку), направлялись к раздевалкам, на них чуть было не налетел какой-то, как обозвал его Серёжа, полупокер, катавшийся против движения. Ещё бы чуть-чуть, и Рылеев бы точно распластался на льду, ударившись головой или ещё какой-нибудь частью тела, но Серёжа, у которого было в порядке с реакцией, быстро его оттолкнул, повалив Кондратия прямо в снег, а потом долго кричал вслед тому придурку, нарушавшему порядок движения, всё, что он думает о его катании и о нём самом, используя такие обороты, которые Кондратий точно не решился бы повторить, особенно в общественном месте. — Литератор… — Серёжа вглядывался в его лицо, заметно волнуясь, — ты это, как… нормально? Не сильно я там тебя приложил? — Порядок, — усмехнулся Кондратий, отряхиваясь от снега, который набился ему не только в коньки, но и в рукава, и за шиворот. — Только снегу нахватал немного. Холодный… бр-р-р. Белые мягкие комья, соприкасаясь с разгорячённой кожей, тут же начинали таять, и Рылеева передёрнуло от холода и мурашек, разбежавшихся по спине. — Бля, прости, ща пойдём греться, — сказал Трубецкой, разворачивая Кондратия к себе спиной и торопливо вытряхивая снег из его капюшона. — Э, а хули ты без перчаток, а? Серёжа только сейчас вдруг заметил покрасневшие от холода пальцы Рылеева. — Дома забыл, — виновато посмотрел на него Кондратий. — Дома забыл… — передразнил его Трубецкой. — Я те нахуя свои перчатки оставлял, чтобы ты их дома забывал? Забыл он… А затем, смягчившись, добавил: — Холодно? — Не то, чтобы… — уклончиво ответил Рылеев. Серёжа, не долго думая и ни о чём больше не спрашивая, взял его руки в свои и принялся растирать холодные ладони и пальцы, обдавая их своим горячим дыханием. А затем расстегнул куртку и, продолжая держать Рылеева за руки, спрятал их к себе за пазуху. — Серёжа, ты что творишь? — возмутился Кондратий, несмотря на то что это было тепло и невероятно приятно. — Сейчас же застегнись, заболеешь же! Пойдём лучше в раздевалку, там чай продают. — Идём-идём, забывчивый ты мой, блять, — согласился Серёжа, впрочем, не выпуская Рылеева из своих объятий. Так было теплее им обоим.