Я хочу тебя в себе… Хочу всё — тебя! Каждый день…

Он проснулся за полчаса до рассвета. И выспался. Засыпал, помнится, в объятиях — таких сильных, что выбраться из кокона одеяла не представлялось возможным. И теперь рядом постель ещё тёплая. Но пустая. И это было бы больно, если бы не память о том, что недоверие ещё придётся переписывать… Так куда же в такую рань могли запропаститься его писчие принадлежности? Он коснулся белой ленты на запястье и глубоко вдохнул — за прикрытыми веками забрезжил рассвет. Медленный выдох — и струйка тумана повилась вдоль тонкой тропинки над обрывом. О! Он накинул верхние одежды, кое-как влез в сапоги и, на ходу завязывая пояс, заторопился к восточной стороне гор. Свежепримятая трава будто говорила: правильно идёшь, правильно. Туман будто дразнил сандаловым следом, сбиться с которого, опять-таки, не представлялось возможным. И вот оно, облако белой ткани, оседающее в безветрии айсбергом над травой… И падающее в неё внезапной лавиной. Первые лучи солнца касаются кончиков пальцев воздетых к небу рук, щекочут ладони, обвивают локти, льются на запрокинутое лицо, шею, грудь, ласкают бока. Точёная фигура будто парит над обрывом, растворяясь в солнечном свете. Он смотрит, не подходя, остановившись чуть сбоку, затаив дыхание. Может быть, его супруг — не водный дракон, а солнечный феникс? Свет, бьющий в его грудь, отражается таким ослепительным ореолом, что больно глазам. На развернувшемся торсе червонным золотом пылает солнечное тавро. — Не хочешь? Как можно не хотеть? Вышагивая из сапог, распуская пояс и сбрасывая одежды он подходит, становясь в тень широкой спины и щурясь на солнце. Прохладная голубая тень спины резко контрастирует с почти обжигающим теплом груди. Острые соски царапают ладони. — Ни в каких своих самых бредовых фантазиях я не представлял себе тебя, купающимся в лучах рассвета. — Может быть потому, что рассвет ты встречал разве что засыпая? — Я мог представить себе тебя, медитирующим на рассвете. Даже вот здесь. Но не так… — Как? — Так… открыто. Так бесстыдно. И даже не потому, что ты без одежд, а потому, как ты отдаёшься солнцу. Может быть, что-то похожее я чувствую на пике наслаждения… Но ты, здесь, только начинаешь с этого. Может быть так меня пыталась поглотить тьма — но она хотела использовать меня. А солнце берёт тебя, лаская, и одновременно отдавая себя тебе. Это так… невероятно. — Это так элементарно. — Да! У твоих ног стелется туман… Ты стоишь босиком на земле — это запрещено. Ты стоишь без одежд — это запрещено. И обнимать тебя вот так за плечи — запрещено. — Раз познав такую простую и такую мощную негу элементов — как можно забыть о ней, как можно добровольно отказаться? — Не знаю. — Никак. Цель практик в Облачных Глубинах — закалить дух и тело. Это то, на что должно быть направлено всё внимание без остатка — только так есть шанс, не дать тьме захватить себя. Но и это — всего лишь шанс. Поэтому все отвлечения пресекаются на корню. Если бы я, вместо медитаций в ледяном источнике и часов стояния на руках, нежился на солнце, то не смог бы выжить без тебя — моё нежное сердце разбилось бы, как твой лотос. Но, став глыбой льда, я смог противопоставить смерти если не жизнь, то хотя бы нежизнь — замороженное существование, к которому был приучен с детства. — Лань Чжань… — Если бы во мне не было жизни, я бы не смог откликнуться на твою улыбку. Знаешь, сколько всего она взломала во мне? Ты был тем свежим глотком воздуха, тем солнечным лучом, что я чувствую сейчас на моей коже. Я отдаюсь не солнцу, а тебе — тебя я вижу во всём. Всегда. Только тебя. — … — Раз узнав, я больше никогда не смогу отказаться от тебя. Закалённое тело смогло поддержать меня, когда дух был почти сломлен горем, а дух, что стремился к тебе, помог восстановиться телу. Я помнил твою улыбку и твои слёзы, твой смех и твой крик отчаяния, твою радость и твою злость, как ты играл со мной и как прогонял меня — память о тебе давала силу. Если такое чудо, как ты, может существовать — то оно не может не существовать. И, значит, я найду тебя, чего бы мне это ни стоило. — Я никогда не смогу стать и близко таким, как ты… — А кто проснулся сегодня до рассвета? — Но я… — Это было ТВОЁ желание, узнать, каково это… И ты уже узнаёшь. Нас теперь не разлить. Бронзовый слиток двух фигур на мысе над обрывом в солнечном мареве мог показаться миражом — такой необычный здесь и в то же время так органично вписывающийся в рассвет. *** Натягивая сапог и глядя на облачающегося в безупречные одежды нефрита: — Знаешь, люди говорят, что у клана Лань больше слуг, чем у Цзинь. Насмешливо-вопросительно изогнутая бровь. — Наверное это потому, что вы всегда выглядите безупречно — сложно представить себе вас, например, за работой по дому. — И кто же это такой искусный вшивает заклинания против нечисти в наши одежды? Кто готовит нам отвар из кореньев… — А, кстати, кто? — Наши повара — одни из сильнейших заклинателей, в силу характера и личных предпочтений отказавшиеся от борьбы с нечистью в пользу поддержания тех, кто борется с ней. Они же и лекари-травники. Те, кто не переносит вида крови. Те, кто практикует тотальное ненасилие. А те, кто шьёт нашу одежду, вплетая в нити формулы восстановления ткани и отторжения всякого рода чужеродности, будь то слякоть или нечисть — это творцы такого высокого ранга, что их работа не может быть оценена ни в каких деньгах. Поэтому наши одежды не продаются, а смена их на обычное платье равносильна хождению нагишом. — Они все так скромно выглядят… — Ты тоже более чем скромно выглядел на Луаньцзан, когда весь мир дрожал от одного упоминания твоего имени. — А ты уже бьёшь не стесняясь. — А ты уже восстановился достаточно для хорошего спарринга, по которому я тоже уже очень соскучился. — О, Лань Чжань бросает мне вызов. — О, да! Но не сейчас. После завтрака тебя ждёт дядя. — М? — Он хочет с тобой поговорить. — И этим желанием он загорелся, конечно же, не без твоего участия вчера… — Конечно же — его нерешительность была покорена твоей зефиркой. Но его желание грызёт его ещё с… В общем, тебя ещё и в проекте не было. — Так это о… — Да.