Я хочу тебя в себе… Хочу всё — тебя! Каждый день…

— Давай поженимся! Цзян Чэна переполняло. Он хотел всего и всяко, он перенастроил всю Пристань Лотоса, подняв степень гармонии и самодостаточности на уровень почти вечного двигателя, но энергии всё прибывало, и он просто не знал, куда её девать. — Такими темпами Юньмэн скоро превратится в Гусу, и для господина Вэя даже в родном доме больше не найдётся свиных рёбрышек, — Сичэнь как никто умел даже отказом очаровать собеседника. — Хорошо бы он сам ещё хоть раз нашёлся, до того, как… — Не беспокойся, они обязательно заглянут. К нам. — К нам? То есть… — Не сейчас. Я помню, что ты мечтал поставить меня на колени перед всем миром в наручниках, открыть которые можешь только ты, и провозгласить это обоюдным согласием. — Но теперь всё иначе! — Хочешь примерить их сам? — Нет! То есть да. То есть, я готов, если это твоё условие. — Мой мальчик вырос… Цзян Чэн глянул вниз, и ему оттуда качнули головой. Оба. Никакие погодные условия не доставляли больше дискомфорта, а яркости восприятий хотелось всё сильнее — поэтому Цзян Чэн часто оставался без одежды, находясь во внутренних покоях, так как во всём доме в слугах больше не было нужды, а посетители ощущались задолго до их прибытия — по намерению. Сичэнь, казалось, подыгрывал ему во всём, поддерживая, но не направляя. Чэн сначала опасался стать жертвой руки, невидимо и неумолимо мягко ведущей его в нежеланном ему направлении. Однако время шло, а он так и не смог разглядеть подвоха. Личные качества проходили сквозь очищающее пламя быстро развивающегося ядра со скоростью, превосходящей все ожидания, если вообще такой поворот судьбы можно было ожидать. Никто ничего не ожидал от него, ни с кем не сравнивал, и он впервые наслаждался собой — а от этого рождалась такая сила, с которой он понятия не имел, что делать, и если бы не Сичэнь… Вот и сейчас он стоял перед ним в лёгком, едва запахнутом исподнем, между расходящимися полами которого его радостно приветствовал… — У меня для тебя подарок. — Для меня? Пару дней назад Сичэнь отправился на встречу с кем-то из дальних земель и вот теперь вернулся, приведя с собой кого-то, чьё присутствие ощущалось крайне слабо и не мешало — а потому Чэн даже не спросил о том, кто это. Он так соскучился по Сичэню! Но тот явно не торопился с прикосновениями — наоборот, накинув верхнее ханьфу, он направился к двери, за которой находились какие-то люди. Цзян Чэн нахмурился и устроился на кровати, поджав одну ногу. Одеваться не хотелось из принципа. За дверью послышалась возня и мягкий, завораживающий голос Сичэня, от одного только звука которого Чэн готов был следовать за ним куда угодно. И, видимо, не он один, потому что на пороге появились и замялись явно не желающие входить фигуры — но стоило Сичэню пройти вперёд, как они потянулись за ним, как привязанные. Впрочем, они и были связаны — только между собой. От талии каждой, как оказалось, девушки в обе стороны тянулась полутораметровая верёвка, оплетающая талии двух других. Примерно посередине каждой соединяющей части верёвки висело по колокольчику — и все три позвякивали на разные лады. Поначалу девушки тесно жались друг к другу, отчего звон казался одним целым звуком. Лишь когда любопытство взяло верх, и они стали восторженно разглядывать убранство комнаты, несколько отойдя друг от друга, Чэн смог их рассмотреть. — И что мне с ними делать? — Приручать. — Вот только кроликов мне не хватало! Да, не хватало. Очень не хватало этой шёлковой ласки рук, окутавшей теперь его спину, этого бархата чарующего голоса, от которого все спазмы в теле уходили в небытие. — В их землях идёт война, их селение разрушено, а самих их растили и продали как товар. Им некуда возвращаться, а тебе полезно попрактиковаться во взращивании душ. Они не понимают ни одного из языков наших земель и не знают наших обычаев — тебе придётся научить их всему… — Да почему мне? — Потому что тебе также нужно научиться терпению. А ещё — принимать благодарность. Пока он говорили, стайка приблизилась к столу и девушки потянулись к винограду, опасливо косясь на хмурящегося Чэна. Тот коротко кивнул, и они накинулись на виноград, словно не ели несколько дней, а когда тарелка почти опустела, одна из них отцепила колокольчик и поднесла на раскрытой ладони Чэну. — Верёвка в их землях означает их привязанность друг к другу и желание, всегда и во всём быть вместе — поэтому продавали их как одно целое. Колокольчик — символ души. Чэн, уже протянувший было руку, резко одёрнул её. Сичэнь улыбнулся. — Она так или иначе отдаст тебе его — ты теперь их хозяин. Но можешь стать другом и… кем захочешь. Девушки подошли совсем близко. Первая, с протянутым на ладони колокольчиком, поклонилась. — Дзинь. — Дзянь. — Дзюнь. Судя по последовавшим поклонам, это были их имена, прозвучавшие как перезвоны их колокольчиков. Голоса были мелодичны — их хотелось услышать снова. — Цзян Чэн. Дзинь просияла совершенно ослепительной улыбкой и снова поклонилась, на этот раз не опуская головы, смотря прямо в лицо и вверяя свою душу доброму хозяину. — Дзян Член, — счастливо проворковала она. Чэн дёрнулся, девушка испуганно отшатнулась, колокольчик упал на кровать между его ног и печально звякнул, коснувшись. Девушки снова прижались друг к другу, и Дзинь, собравшись и слегка нахмурившись, старательно произнесла: — Цзян… Чэн услышал за спиной всхлип и понял, что руки Сичэня уже некоторое время не прикасаются к его спине. — Ты сейчас же забудешь об этом, — прошипел он, полуобернувшись… и понимая, что они оба этого никогда не забудут. — …Чэн. Глаза Дзинь были полны надежды и… гордости? Она, несомненно, была уверена, что в этот раз произнесла правильно. Чэн кивнул, и надежда сменилась радостью. — Цзян Чэн, Цзян Чэн, — повторили Дзюнь и Дзянь. Он снова кивнул, а Сичэнь обнял его спину и почти зашептал: — Их язык очень мелодичен и память на звуки превосходна. Однако воспроизвести звуки, не свойственные их языку, может получиться не сразу. — Я заметил. — Также важно, чтобы они понимали, что говорят. — Да неужели? — У вас всё получится. — У нас?! — Я верю в тебя. *** После отбытия Вэй Ина Цзян Чэн был не в себе. Вернее, он чувствовал то, что никогда прежде не переживал, и ему казалось, что он был не в себе, хотя в этот раз именно он в себе и начинал быть. Всё вокруг казалось непривычным — вернее, всё привычное вокруг вдруг оказалось другим. Всё, что он мог сказать или подумать, приходилось формулировать заново — прежние формулировки не отражали нового. Оказалось, что, чем больше истинного можешь, тем в меньшем внешнем нуждаешься. Поэтому сначала он сократил штат слуг, а потом и вовсе распустил их. Свободное пространство не сковывало рост и вскоре поле Цзян Чэна распространилось на Юньмэн целиком. В его резиденции было тихо, но вниманию, охватывающему все подопечные земли, было не до скуки. С приходом Дзинь, Дзюнь и Дзянь в доме снова стали появляться люди, которые учили их всему, а те с радостными воплями носились по всей резиденции, оглашая её новоузнанным. Обо всех своих успехах они старались сообщать Цзян Чэну незамедлительно, и, хоть они и были весьма шумными и постоянно отвлекали, со временем он перестал прятаться от них — избегать их было бессмысленно, так как они всегда находили его. Сичэнь, сославшись на дела клана, которыми Ванцзи перестал заниматься в силу восстановления Вэй Усяня (ага, ну понятно), покинул Юньмэн, предварительно удостоверившись, что «его мальчик таки вырос и способен сам о себе позаботиться». Однажды вечером, когда осенние ветра стали выхолаживать дома и во всех комнатах, кроме спальни Цзян Чэна, стали подогревать полы, к нему пробралась Дзинь. Одна. Она двигалась совершенно бесшумно, а её колокольчик Чэн с того самого дня, который, к сожалению, не только он никогда не забудет, носил на своём поясе. Ему не нужно было слышать её, чтобы чувствовать её приближение — присутствие девушек становилось ярче с каждым днём и их местоположение ощущалось им не менее явственно, чем их звонкие голоса. Поэтому он не открыл глаза ни когда она вошла, тихонько прикрыв за собой дверь, ни когда приблизилась к нему почти вплотную. Медленно, чтобы не напугать, он сделал чуть ярче свечение талисманов по периметру, но вспыхнувшая на столе свеча заставила её тихонько вскрикнуть и отшатнуться, зажав рот ладошкой. В спокойные периоды спать не хотелось, и Цзян Чэн ночами медитировал, поддерживая благосостояние и наполняя силой всё вокруг. Время от времени он ментально спускался в пыточные подземелья и прислушивался к откликам своего тела. В этот раз от тоже был там, поэтому не торопился открывать глаза, чтобы хорошо чувствовавшая его Дзинь не увидела в них тень чудовища. В его комнате было холоднее, чем в других, и она, видя, что он сидит неподвижно, снова приблизилась и протянула ладони к пламени свечи. Согревшись, стала оглядываться, и вдруг заметила, что он пристально смотрит на неё. Вздрогнула, открыла было рот, чтобы что-то сказать, но он приложил палец к губам, и она послушно кивнула, так ничего и не сказав. За время пребывания девушек в Юньмэн Чэн научился понимать их без слов — вернее, до того, как слова были произнесены — ведь они были частью мира, о котором он заботился. Сегодня она чувствовала себя виноватой, хотя никакого ущерба в поместье не наблюдалось, и он старался понять… но не понимал. Дзинь села поближе, почти с мольбой заглядывая ему в глаза — ведь он велел ей не говорить, и она не знала, как объяснить иначе. Поколебавшись, она, наконец, решительно подалась вперёд и накрыла тёплой ладошкой его пах. При всей прозорливости Чэна это было более чем неожиданно. Он схватил её за запястье и она, не удержав равновесия, повалилась на него, ткнувшись лбом в его грудь. Тесный контакт вызвал образ вереницы картинок прошедшего дня, а второй волной — озвучку. Сын местного травника, оказывается, открыл ей значение слова «член». Каким демонам нужно принести жертву во имя забвения событий того самого дня? Но это был день, когда она пришла в его дом — так что вряд ли… Она чувствовала себя виноватой не только потому, что сказала неправильно, а из-за значения, понял Чэн и решил показать, что не оскорблён, поскольку считает это достоинством, а не недостатком — что он ей с гордостью и продемонстрировал. Впоследствии он не раз задавал себе вопрос об истинных мотивах своего тогдашнего порыва, но так и не смог ответить однозначно. Очевидно было только, что причин было много и все они были достаточными для неизбежности. Недосчитавшись подруги, вечером следующего дня Дзюнь и Дзянь нерешительно скреблись в дверь его спальни. А спустя ещё пару дней от четы Лань-Вэй прилетела бабочка-вестница, передавшая сердечные поздравления со столь удачным подарком. Ах, да, брат — он ведь такой брат. Теперь три колокольчика позвякивали на поясе Чэна, а дни его и ночи сопровождались переливчатым щебетом, который прекращался только после поднятия к губам пальца и снова возобновлялся самое позднее после пробуждения. И всё же он скучал по Сичэню, казавшемуся заоблачной снежной вершиной, далёкой от цветущих долин и озёр.