Я хочу тебя в себе… Хочу всё — тебя! Каждый день…

Всю зиму птички-колокольчики ткали разноцветный полог в Пристани Лотоса. Подруги оказались прекрасными рукодельницами и заботливыми хозяйками — каждая в отведённом ей крыле и все вместе — повсюду. Ни одно новое слово, ни один навык не оставался непристроенным — всё вплеталось в канву уюта их нового дома. В пределах резиденции каждый день пахло новыми сочетаниями — то цветов, то трав, то кореньев — то для лечебных мазей, то для еды, то для духовных практик. Старая ткачиха, отчаявшись отвязаться от трёх молодых, но непреклонно настырных хозяюшек, перебралась жить в большую пристройку в пределах резиденции, обзавелась дюжиной помощниц и всё возрастающим количеством учениц и учеников, желающих обучиться мастерству чарующей пряжи. Она всю жизнь спокойно ткала незатейливые полотна, но вот пришли три ничего не ведавшие молодухи, собрали все Юньмэнские истории и сказки, слова и заговоры, рисунки и узоры — и стали творить из них… Старушка далеко не всегда понимала, что. Удивительно, как одна и та же ткань, но с разным цветом и узором, могла то согреть, то остудить, то успокоить и усыпить, то разбудить и даже привести в ярость. А сочетания разных типов тканей и узоров превращали прежде обычные одежды в надёжные инструменты — она не знала, что и как работает, но её сыновья и их жёны, их дети и дети их детей становились всё более радостными и здоровыми. Особенно заметно это стало зимой, когда от холода не приходилось больше прятаться под многими слоями, затруднявшими движения, и даже благородные господа меху и коже предпочитали узорчатые мантии. И самым удивительным было то, как рождались новые узоры — это не было чужое знание, это были части того, что всем в Юньмэне было известно, наверное, всегда, но что до сих пор никто не пробовал так сочетать. Эти трое были похожи на реку из трёх ручейков — такой звонкой и текучей была их речь, такими плавными и неумолимо настойчивыми были все их движения. Дзинь слышала новое слово и тут же старалась узнать всё о его значении, а также о значении производных от него слов. Если это было именем растения, Дзянь, почти не отпускавшая от себя сына травника, вынимала из него всю душу, заставляя поведать в доступной форме о всех изученных и неизученных свойствах этого растения, а также его близких родственников, и показать, где растёт, как собирать... Она обзавелась собственным садиком с теплицей, где экспериментировала с растениями, многие из которых потом можно было увидеть и в тканях, и на столе. Дзинь же, после памятного случая, долго ещё старалась с не пересекаться с сыном травника, поэтому больше помогала Дзюнь, которая порхала между лавками книг и каллиграфии, портных и вышивальщиц, сапожников и… кондитеров. Да, в Юньмэн стали открываться лавки, продающие эмоционально настраивающую еду. Из одних и тех же ингредиентов в зависимости от формы можно было получить разный результат воздействия, что на ура тестировали на себе все местные жители. Разумеется, всё это всегда влияло, но никто до сих пор не обращал должного внимания на нюансы, не старался разобраться в результатах их слияния — и уж тем более возвести это в ранг бытовой магии. А ведь колокольчики не были родом из семей заклинателей — в их землях даже не слыхивали о таковых — они просто… любили Цзян Чэна. И так уж случилось, что предмет их любви оказался таким необъятным, что невольно приходилось расти. Или, точнее, вольно. Поэтому к началу весны, когда Усянь с Ванцзи буквально вломились в его покои, комната Главы Цзян изобиловала расшитыми пуфиками и подушечками, а весьма и весьма просторное ложе, как и пространство вокруг — разнообразными покрывалами. — Мы ненадолго, — будто запыхавшись пробормотал его шисюн, каким-то диким взглядом озираясь, явно в поисках места для посадки. Места было много, мягко было везде, но он всё вертелся перед столиком, за которым сидел Цзян Чэн — до тех пор, пока Ванцзи просто не взял и не отнёс его в сторону. Тогда разом обмякший Усянь плюхнулся прямо в ноги брату, уложив голову буквально к его стопам и блаженно глядя на него снизу вверх. — Вы… откуда? — Чэн переводил взгляд с одного на другого, пока не остановился на значительно более вменяемом Ванцзи. Тот сел в ногах у Вэй Ина с прямой спиной и тем самым знаменитым спокойствием, которое Чэн уже и не чаял увидеть вновь. Затем он так же сосредоточенно наклонился, снял сапоги с ёрзающих ног и, поглаживая голени умиротворённо затихшего Вэй Ина, заговорил. — Мы отправились в относительное будущее одной из альтернативных реальностей. Сейчас персонажи спят и будут в некоторой изоляции несколько дней — в этот период во время их сна мы можем присутствовать здесь. Вэй Ин очень хотел… — Я просто больше не мог! Я шесть лет — шесть грёбаных лет этого их линейного времени! — жил без него! Вообще. А он, понимаешь, ждал, чтобы удобнее было встретиться. Да, да, я помню и всё понимаю. Наверное. Но это не помогало! А я ведь старался… Я так хотел быть послушным, любящим и заботливым сыном на радость родителям. Там, понимаешь, пришлось все забыть к моменту рождения, но всё — это только факты, а качество фиг забудешь. И там вроде бы как всё есть — но всё неправда. Вернее, какая-то хитровыебано перекрученная правда… — Вэй Ин. — Что?! Он не растает. Зато поймёт. Цзян Чэн кивнул, Ванцзи приподнял левую ступню Вэй Ина и стал аккуратно массировать, а тот, остывая, продолжил. — Когда Госпожа Юй прикладывала меня Цзыдянем, я понимал. Это была ярость, горечь, обида, злость на меня за конкретные проступки или на меня как на символ всего, что… В общем, было за что. Я мог быть не согласен, но понимал. А там… Там меня били просто так — для профилактики. Причём я им даже благодарен, потому что иначе я бы таки умер там в каком-нибудь глухом офисе или по дороге… Хуже всего было первые шесть лет — я до такой степени ненавидел мир, в котором нет… что даже возжелал не видеть его. Благо, на минимуме сил, это желание и реализовалось минимально. При этом родители наверняка любят меня… по-своему, как могут. И дело даже не в них, а в самом мире — там как-то иначе не получается. Когда всё так… много раз наизнанку — вроде и правда, но не непосредственно, а как-то через… Ну, я догадывался, мы же и искали такие условия. В общем, когда мне было шесть, я нарисовал падающую звезду, а потом мне нравилась одна сказка… По сути, я услышал вхождение в мир Лань Чжаня — и с тех пор стало гораздо легче. Не в смысле, что что-то фактически изменилось, но у меня появилось чувство, что меня слышат. Не родители, на которых я орал, а где-то дальше… Я кричал в подушку, чтобы не беспокоить тех, кому этот крик не был адресован. И я знал, что услышан — и становилось легче — настолько, что я мог не просто быть, а улыбаться и даже полюбить тот мир. Ванцзи опустил левую стопу Вэй Ина, обнял её коленями и принялся массировать правую. — Знаешь, а я ведь красивый. Цзян Чэн хмыкнул, лёгким прикосновением убирая с его лица прядь волос. — Честно, я самый красивый мужчина того мира. — Мгм. И женщина. Ни намёка на улыбку на ледяном лице. Он это серьёзно? — А-ха-ха, Лань Чжань имеет ввиду, что ни одна женщина не сравнится со мной по красоте! Да, Лань Чжань? — Мгм. Раньше после таких слов Чэн закатил бы глаза и… Но не теперь. — Так как вы встретились? Ванцзи бросил короткий взгляд на лицо Усяня и снова сосредоточился на стопе. — Ну, — Усянь поморщился. — Представляешь, я его не узнал. Ну то есть я его, конечно, заметил, но не понял… Вообще не понял. Я к тому времени только начал учиться двигаться и звучать. Я ведь теми задушенными криками и голос свой запер так, что… Хотя, может это и к лучшему, потому что даже на самых малых оборотах мы там срываем крышу — раскрываться в полную силу там явно не следует, да и вряд ли возможно. Ну, нам. Им-то, существам того мира, нормально — это их мир. Но там весело — особенно теперь. — Почему ты не приходил раньше? — Я не мог, я не помнил, кто я. — А …? Ванцзи аккуратно пристроил обе ноги Усяня меж своих бёдер и, приподнимаясь и опускаясь, стал длинными движениями проводить ладонями от его плеч до коленей. — Я. Не мог. Оставить. Его. Там. Одного. Затем он переместился на бёдра и взялся за кисти рук. — Я с раннего детства был моделью, мои портреты были на обложках журналов… Это такие тонкие книги с оповещениями, которые читают… или смотрят многие. Я делал всё, чтобы быть заметным, оповещал мир о себе так, как мог это делать без применения магии. Меня знали почти все молодые люди Поднебесной. Но когда он меня не узнал, я понял, что этого не достаточно. Даже испытывая симпатию, он не мог вспомнить — и только теперь, в эту нашу встречу… Мелкая дрожь прошлась по телу Усяня — казалось, он стремительно засыпал. — Они просыпаются. Нам нужно место… — В его дом. Я помогу. Они подхватили ставшее вдруг тяжёлым тело и спешно понесли его по длинным помостам над водой. Примерно на полпути по одеждам Ванцзи стали искриться сполохи, а его тело местами стало казаться прозрачным. — Быстрее! — Навстречу с несвойственной ему торопливостью шёл только что спустившийся с меча Лань Сичэнь. Он протянул руки и едва успел подхватить начавшего уже было оседать Ванцзи. Вместе с Чэном они донесли свою такую разную ношу и уложили на узкую кровать в любимом некогда домике Усяня. В немом вопросе Чэн обратился к верховному заклинателю. — Судя по всему, Ванцзи помнит себя там… Насколько это возможно… И использует свою силу для переноса — для этого его дух в значительной степени должен быть там. Дух же господина Вэя был, можно сказать, изгнан им самим и запечатан в теле здесь. Когда он вспомнит… По телу Усяня, больше похожему на мебель, чем на живое существо, прошло едва заметное кольцо алого пламени — как в еле тлеющих прозрачных угольках. Затем его выгнуло дугой, и он застонал. Чэн кинулся было к нему, но Сичэнь остановил его, сказав, что пробуждение — личная задача Усяня. Следующий стон отозвался крупной дрожью в теле Чэна, а в глазах его была такая мольба, что Сичэнь понял, что помощь Вэй Ину была нужна Чэну больше, чем самому Вэй Ину — тогда он молча кивнул и отошёл. Глава Цзян опустился на колено у кровати, и по всей территории Юньмэн прокатилась волна мигнувших огоньков. Перепады напряжения могли привести к излишней суете — нужно было стабилизировать генератор — поэтому Сичэнь снова приблизился и обнял дрожащую спину Чэна. Золотисто-сиреневый поток устремился к ядру Усяня, но оно будто отталкивало его. После нескольких тщетных попыток Чэн устремил поток к сердцу, куда тот влился мгновенно. Усянь ахнул и застонал, но теперь в его голосе не было больше той боли, которая так резанула по Чэну. А через пару долгих мгновений из области сердца заструились ало-сиреневые с голубыми сполохами узоры, завораживающе оплетающие всё тело, которое вскоре стало таким же полупрозрачным, как у Ванцзи. — Пойдём. — Сичэню стоило больших усилий сдвинуть с места Чэна, будто жаждущего слиться с манящими узорами. — Пойдём. У них уже всё хорошо. Всё хорошо. — Тёплая Ланьдонь легла между лопатками, мягко и неуклонно направляя к выходу. Выйдя наружу, Чэн подставил мокрое от слёз лицо вечернему ветру, запрокинув голову и раскинув в стороны руки. — Ты знаешь, что у Дзинь будет двойня? — А? Да. Я-то знаю. А ты откуда? — Встретил их у причала. Хотел прогуляться по твоим владениям, сам посмотреть на то, о чём только и говорят во всех близлежащих землях. Они встречали купцов как настоящие хозяйки Юньмэн. А ведь всего несколько месяцев назад это были дикие пичужки… Ты самый лучший глава из всех, кого мне доводилось встречать или о ком доводилось слышать. — Признаёшь? — Признаю. — Когда свадьба? — Ты самый лучший и самый нетерпеливый глава! — А вот этого не надо. Не настолько уж мы с шисюном похожи. — Да. Теперь — нет.