Я хочу тебя в себе… Хочу всё — тебя! Каждый день…

— Истеричка. Усянь снова лежал на полу, в этот раз развалившись на горе подушек, заботливо собранных для него Ханьгуан-цзюнем, и подбрасывал крохотную розовато-голубую с золотистым, похожим на лилию, цветком посередине. Подушечка вертелась в воздухе, лепестки цветка сливались и делали его похожим на солнце. — Лилия горизонта. — Что? Ты меня вообще слушаешь? — Вообще — да. Но в частности твои слова не имеют значения. — А лилия горизонта — имеет? — Конечно. Причём огромное! Усянь резко сел и, сделав большие глаза, подался к Чэну. — Представляешь, они считают, что живут на поверхности шара! Где-то из-за спины Чэна раздалось приглушённое хихиканье. — А у тебя забавные кролики. — Не отвлекайся! — Как скажешь. Так вот, у них невъебенно сложные технологии… — Гкхм. — …Но они до сих пор не разобрались в природе так называемого ими искривления пространства. — Ты, умник, сделай лицо попроще и следи за выражениями — особенно в присутствии дам. — А они, что …? Раннее утро если и заставало Усяня бодрствующим, то скорее ещё, нежели уже. Поэтому видеть его бодрячком в такое время было несколько непривычно. Ещё более непривычной была его небрежность относительно окружающих, не участвовавших в диалоге — особенно девушек. Чэн наблюдал за шисюном и ему казалось, что несколько смертей, смена тел и алгоритмов восприятия значительно меньше повлияли на него, чем относительно недолгая ещё жизнь в том, другом мире. Он повёл рукой, и девушки выстроились в ряд справа от него. — Дзинь. — Дзянь. — Дзюнь. Поклоны следовали один за другим, сменяясь ослепительными улыбками. — Вау. Но это ещё ни о чём не говорит. — Усянь подхватил с витого блюдечка пёстрый ароматный шарик и закинул в рот. — А вот повара у тебя отменные! — Затем, не глядя, нащупал новую подушечку и стал подкидывать её. Мятно-зелёный бархат с одной стороны и бирюзовый шёлк с другой отзывались тонкой прохладой на кончиках пальцев. — Хватит! — Крепкий удар тяжёлой руки, опустись он на хрупкий столик, разнёс бы его вдребезги. Чэн уважал труд своих людей, поэтому удар пришёлся на пол — не так зрелищно, зато ощутимо — даже через подушки. — В чём дело? — Обратился он уже спокойнее к Ханьгуан-цзюню, подпиравшему стену и печально взиравшему на своего единственного во всех мирах возлюбленного. Ванцзи оттолкнулся от стены, прошёл в центр комнаты и, аккуратно подобрав полы ханьфу, чинно сел перед главой. — Диссонанс. — Чего? В смысле, чего с чем? Ванцзи покосился на Усяня и… вздохнул? Это казалось действительно пугающим. — В том мире нет места магии. Её истребляют. Повсеместно. Заменяя на фальшивки. По строению мир ничем не отличается от нашего, за исключением стратегии жизни актуального большинства населения. Вероятно, поэтому множество магических существ, пришедших туда по своим делам, не распознаются как таковые. У них с этим проблем нет, так как они приходят и уходят осознанно. В основном. А мы… — А я! — Гм. — Я — не ты. — Да. — Так и говори! — Вэй Ин. — Что Вэй Ин?! Я Вэй Ин! Я уже сколько жизней Вэй Ин! И что? — Вэй Усянь! Успокойся! Сейчас же. Таким грозным своего главу колокольчикам видеть ещё не доводилось. — Окей, я спокоен. Вот ты назвал меня истеричкой… А сам помнишь, каков был, потеряв своё ядро?! Уже не помнишь? Я тоже не помнил. Я даже, оказывается, и не знал — не подозревал, даже представить себе не мог… Только там понял. Вернее, я даже не знал, что понял. Дзянь, уже некоторое время сидевшая неподалёку, подошла к столику, налила из нефритового кувшина в крохотную пиалу густой тёмно-красной жидкости и с поклоном, придерживая рукав, поднесла Усяню. Тот выхватил пиалу и выпил, не смакуя. Жидкость оказалась крепкой, терпко-сладкой, вяжущей. Второй волной накатило лёгкое онемение, быстро сменившееся плавно разливающимся мягким теплом, которое обволакивало язык и что-то делало со зрением — оно будто рассеивалось в тумане, одновременно пронзительно чётко выхватывая отдельные детали. Затем яркость восприятий притупилась, но присутствие внутри чего-то, будто взявшего нервную систему под контроль, осталось. Слова стали сами собой складываться в предложения — Усяню оставалось только наблюдать. А Сичэня это почему-то развеселило. — Мы с Ханьгуан-цзюнем хотели найти мир, где могли бы протестировать жизнь без применения магии и со сценарием, практически прямо противоположным тому, который был здесь — хотели посмотреть, куда приведёт такой осознанно выбранный путь. Предполагалось, что необходимое забвение будет частичным и не затронет память о сути — так у него и получилось. А у меня — нет. Я нашёл идеальных родителей, способных создать оптимальное для моих целей тело, и был уверен, что этого будет достаточно. Однако условия развития желаемого характера оказались неожиданными — невообразимая мелочность якобы причин с неоправданной амплитудой перепадов настроения и внезапной сменой состояний. Я чувствовал себя беспомощным не столько потому, что ничего не мог сам, сколько потому, что эта беспомощность всячески поощрялась и считалась нормой. Отсутствие смысла жизни — норма. Отсутствие поиска смысла жизни — норма. При этом сознание постоянно захвачено вещами, образами вещей, мыслями о вещах и целями, связанными вещами. Самые продвинутые там говорят: мысль — вещественна. Не существенна, а вещественна. И так во всём. И в то же время на каждом углу говорят о магии, играют в магию. И даже выигрывают… Усянь снова откинулся на подушки, будто обессилев. — Сколько у нас есть времени? — Чэн надеялся, что этот разговор что-то прояснит. — Думаю, ещё час-полтора. Минимум. — Стремившийся к предельной точности Ханьгуан-цзюнь неохотно давал такой расплывчатый ответ. — Ну конечно! — Усянь снова зачерпнул каких-то диковинок. — Они ж там трахаются, как кролики, а потом выпадают в забытьё как минимум на три-четыре часа, а то и на всю ночь. — То есть парное совершенствование утомляет? — Сичэнь таки решил вмешаться в беседу. — Да какое там совершенствование? Они даже не понимают, почему их тянет друг к другу. — Но вы-то понимаете? — Мы? Усянь запрокинул голову и уставился на Ванцзи, смиренно рассматривающего свои покоящиеся на коленях руки, пока Дзинь и Дзюнь кружили вокруг него, тщетно пытаясь подобраться поближе. В радиусе около метра они натыкались будто на стену собственного нежелания двигаться дальше, ближе, хотя любопытство их прямо-таки распирало. Они были похожи на мотыльков, порхающих у фонаря, тонкая ткань которого удерживала их на безопасном расстоянии от горячего пламени. — Последние несколько лет он был для меня как воздух. Но, что бы мы ни делали друг с другом, в той канве нет смысла подниматься выше, если есть желание взаимодействовать с людьми. Наоборот, это как постоянное опьянение, которое мы поддерживаем друг в друге. Иначе мы не смогли бы заниматься всей этой ерундой… А так — норм, даже весело. Главное — не оставлять себе времени на раздумья. — Ты не прав, — взгляд Ванцзи тяжёлый, голос низкий. — Миллионы людей, глядя на тебя, испытывают то, что не могли бы испытать иначе. Твоя сила поднимает их из самых глубоких ям и даёт надежду на то, что в мире, где существуешь ты, всё ещё может быть хорошо. — Ага, из глубоких ям в облачные глубины фантазий и иллюзий. Им не надежда нужна, а желание выбраться из их дремучего невежества! Они же смотрят на нас, как на домашних зверушек, буквально как на кроликов. Которых они, кстати, едят. — Ты тоже ел. — Так то когда было! — Вообще-то по здешнему времени чуть более полугода назад. — Чэн, чего ты от меня хочешь? Я проснусь там и снова буду сиять своей ослепительной улыбкой. И снова буду есть кроликов. И свиные рёбрышки. С корнем лотоса. — И снова будешь орать в подушку. — Зачем? У меня там теперь есть мой нефрит… Правда, не каждый день… Далеко не каждый день. Так что, да, может и в подушку. Отчаявшись подобраться ко второму нефриту, девушки решили заняться первым. Сичэнь оказался на удивление доступным и позволял трогать себя где угодно, обнюхивать, осматривать одежду — даже прикосновения к лобной ленте оставили его безучастным. Лицо его светилось мягкой улыбкой — об это тепло нельзя было обжечься, но и согреться особо не получалось. Утолив тактильное любопытство, обе вернулись на прежнее место, устраиваясь на большой кровати за спиной Чэна. — Может мне кто-то объяснить, почему у второго молодого господина Лань получилось остаться вменяемым, а героя из Юньмэн будто Вэни переломали? — Потому что он не был там без меня, а я был без него и без какого-либо представления о том, что такие как он вообще существуют. — Но ты же говоришь, что там есть истории о магии… — Я её не чувствовал. Сказки казались просто сказками. — А как же другие люди? — Не знаю. Может у них просто нет чувства утраты, потому что они никогда не знали, каково это. — Но теперь ты не только знаешь его, но и свой дух вернул… — И это вынесло мне мозг окончательно — если раньше я только чувствовал, что что-то не так, то теперь с полной ясностью увидел… — И? Ты же можешь выйти, когда угодно. — Не знаю. Я ещё не понял. — Он проследил взглядом за Дзянь. — Да всё там нормально. Просто эмоциональные качели. Разберёмся. Да, Лань Чжань? — Он снова посмотрел на Ханьгуан-цзюня. — Мгм. — Самое, наверное, странное то, что они массово кричат о любви, а ведут себя так, будто ненавидят. И ведь там возможно всё то же, что и здесь. — Усянь поднялся, прошёлся по комнате и остановился у окна, за которым уже совсем рассвело. — У тебя здесь так хорошо… — У нас. — У нас… Что? — Пора.