Возрождение

       В глазах Агаты застыл самый что не на есть ужас.       «Начало конца».       То, что сломало ее, те события, которые повлияли на ее жизнь настолько, что ей пришлось все бросить, уехать в другой город, закрыться в себе и навсегда забыть о том, что такое душевная идиллия. И их описание, каждая строчка, которая ранит, словно кинжал, были прописаны в нем..       В этом чертовом дневнике. — Агата, отдай.       Тихий, но очень взволнованный голос Александра не заставил девушку и шелохнуться. Харрис крепко вцепилась пальцами в потрёпанный, темно-коричневого цвета кожи переплет дневника, не намереваясь его отдавать.        Она, вздохнув, положила его на стол.        Зелёные глаза лихорадочно пробежали по всей комнате. Ее пухлые, розовые губы задрожали, а на лбу выступила капелька пота.        Александр привык.       Привык к ее порой бурной реакции, к ее характеру, который подразумевал в себе тихий, заикающийся голос, вечно опухшие от слез глаза, дрожащие, ледяные руки и в то же время жуткую эмоциональность и страх.       Страх того, что когда нибудь с пережитым придется столкнуться вновь. — Давай я.. Я положу его на место. — рука Александра скользнула по дорогой, лаковой обложке дневника плавно и невесомо. Он очень боялся нервировать Харрис. Парень уже сотни раз про себя пожалел, что позволил себе предложить помощь привести шкаф в порядок.       Он виноват.       Во всем.       Однако ответ Агаты его удивил: — Нет. Пускай он здесь лежит.       Нильсен навострил уши.        Харрис добавила: — И ты.. Останься.        Шорох.       Щёлкнула металлическая кнопка дневника, и кожаная обложка с еле слышным глухим звуком открылась.       Шелест старых, потёртых страниц.       Испуганное дыхание Агаты. — Прошло так мало времени. — она внезапно снова стала спокойной, и при свете лампы было видно, что румянец припал к ее щекам. Тонкие пальцы девушки судорожно переворачивали страницы. — Когда Фредд.. Фредд бросил меня.       Нильсен поёжился, словно от пощечины.       Имя «Фредд» он терпеть не мог. И дело здесь не в отнюдь ужасном произношении, а дело в личности, которая скрывается под этими пятью буквами.        Высокий, статный, красивый.        Но какая же гниль в душе.       И как он, Александр Нильсен, мог доверить этому ублюдку Агату? — Агата.. — парень очень не хотел, чтобы она вспоминала об этом.       Невыносимо больно было обоим. — Перестань. — на ее щеках появилась еле заметная ямочка, но усмешка получилась такой грустной. — Когда перечитываешь.. Уже не так больно.       Нильсен молчал.       Задумчиво смотрел в окно.        Странно, но сейчас он уже не слышал и не видел той оживленной атмосферы на границе городов. Там, где заканчивается тьма и начинается рассвет.        Сейчас он не видел тех обнадеживающих огней ночного города, не ощущал в душе света чего-то наступающего прекрасного, словно то, что они ощущали с Агатой, сидя на креслах возле огромных окон было лишь сном.        А может, это потому что тьма наступила сейчас? С открытием этого дневника.        С шорохом страниц, на которых расписан конец. Конец душевной идиллии.       И это ощущение неизбежного поглощало Нильсена с каждой секундой все больше и больше. — Я нашла, — Агата по прежнему горько усмехалась. Александр резко повернулся к ней. — Я зачту, ты не против?       Только если тебе станет от этого легче, Агата Харрис!        Нильсен, прикусив нижнюю губу, прошептал: — Не против.        Девушка удовлетворённо кивнула, и набрав в лёгкие побольше воздуха, начала: «      Август.       Мне некому об этом говорить и писать. Абсолютно.       Я чувствую себя очень подавленно, дневник. И я чувствую себя глупо. Мне давным-давно за двадцать, но я до сих пор пишу эти дневники, и ещё обращаюсь к ним. Наверное, это и есть полная безысходность.        Я не писала сюда такое огромное количество времени, сразу же после того, как встретила его, Фредда Стюарта. А нужно ли было вообще писать? Я была счастлива!       Счастлива так.. до того времени.       У меня было много отношений, начиная со школы, но именно эти мне так запомнились, знал бы кто! Я чувствовала себя так, словно хочу любить все, что есть на этом свете.        Мы с Фреддом каждый день проводили вместе. Мне стыдно об этом говорить, дневник, но я даже не звонила месяцами своим друзьям. Я ощущала полную самодостаточность.        Даже сейчас я помню абсолютно все, помню каждую минуту его проявленного внимания ко мне. Помню брелок в виде бантика, букет маргариток, клубничные палочки лакрицы и небольших плюшевых зайчиков.        После нашего разговора, тогда, когда я ушла в отпуск, в небольшом ресторане, мы решили пожениться.       И это было самое неправильное решение в моей жизни.       После того момента моя жизнь разделилась на «до» и «после». Так же можно говорить, верно?       День свадьбы навсегда останется в моей памяти как что-то разрушительное. Как мечта, о которой думаешь постоянно, и которая ломает тебя наперекор.       Ты получил свое счастье, но плата за него слишком дорогая. Как дыра в груди.       Невероятно больно.        Свадебная музыка. Я позвала абсолютно всех, кого знала.        Мне хотелось кричать от того, насколько я была счастливой.       Белоснежный подол платья переливался под лучами солнца, но мне было все равно даже на свой внешний вид, а ведь тогда я ещё выглядела гораздо лучше, нежели сейчас.        На моём лице так и читалось:       «Я так счастлива! Ну же, все, посмотрите на меня!».       Тревожный стук сердца усиливался с каждой минутой все быстрее подходящего назначенного времени.       Фредд не приходил.       Гостьи все порядком заждались, а тревожные волны накрывали меня и держали в своих объятьях до ломки в суставах.       Ко мне подошла сестра моего двоюродного брата, Берг.       Она мне сказала, чтобы я пошла и позвонила Фредду, спросила, где он, ведь опаздывать это неприлично, особенно для таких событий.        Я вышла во двор.       Свадебная музыка по прежнему эхом стояла в ушах, а в нос ударил запах грейпфрутового сока.        Я стояла прямо возле столика, на котором возмещалась вся «церемонная» еда.       Дрожащими пальцами набрала номер Фредда, и не успела подложить телефон к уху, как я его увидела.        Фредд стоял передо мной, с какой то злобной усмешкой наблюдая за моей реакцией.        За растерянной улыбкой, обеспокоенными глазами. — Повелась, да?        Эту фразу из нашего разговора я запомнила сильнее всего. Наверное потому, что я тогда ещё и не подозревала, что она означает, а с пояснением, которое озвучил он мне позже, она добавляла ещё больше боли.  — Я не понимаю, о чем ты. — единственное, что я могла сказать, как тут Фредд рассмеялся мне прямо в лицо: — Какая свадьба? С тобой? — Но ты же сам мне сделал предложение в ресторане.. — щебетала я.       О, дневник, знал бы ты, как противно мне сейчас от самой себя! Как, просто как можно было быть такой наивной? — Люблю разводить всяких дур. Я никогда не любил тебя, Агата. Но твоя реакция на мои ухаживания, свидания, доставляла мне такое удовольствие, что я решил: интересно, а как пищать от счастья ты будешь, если я зайду чуть дальше? Если предложу помолвку, например?        После этих слов что то во сне сломалось.        Хотя нет, даже не так.       Что то во мне умерло.       Трагически, напоследок оставляя истошный крик.        Я уже и не помню, что ему ответила, помню только как дрожал мой голос, как липкий, противный комок отвращения подкатывал прямо к моему горлу, не давая вымолвить ни слова: — Ты настоящий козел, Фредд!       Я хотела..       Хотела сказать что-нибудь ещё, но не могла. Помню, как я толкнула его, хотела дать пощечину, и только потом внезапно поняла: я слишком слабая для этого.        Я — маленькая, наивная, глупая, и верящая в сказки девушка. Он прав. Разводить меня было одно удовольствие. Может быть, будь я мужчиной, я бы тоже развела себя так?       Шли недели.        Знаешь, говорят же: «время лечит». Нет, оно не лечит. Оно либо придает равнодушие, либо вызывает ещё большую боль.       Второй случай был как раз таки для меня.       У меня словно был утерян весь смысл жизни. Я перестала хоть как-то наряжаться, перестала есть. Начались проблемы со здоровьем на психологическом фоне. Я стала более уязвимой. Но это ещё не всё.» — Агата.       Голос Александра заставил Харрис вздрогнуть. — Тебе точно.. не больно это читать?        Девушка промолчала. Опустила глаза, рассматривая что то на столе. — Нет.       Нильсен мотнул головой, нервно пряча руки в карманы фирменных брюк. — Позволь мне продолжить.       Молчание — знак согласия. «      Конец сентября.       Меня срочно вызвал директор нашей компании, обсудить кое-какие дела.       Когда спустя месяц он услышал в трубке моей безжизненный и усталый голос, я на себе прочувствовала, как он поёжился.       Неприятно.       Да, люди меняются, и что с того?! *Прочерк*.        Меня уволили с работы.       Конец своего счастья я представляла несколько другим, несколько менее беспощадным.       Основная причина: моя депрессия и вечная хандра, которая препятствует хорошей работе.       Они словно смеялись надо мной.       Все сотрудники.       Смеялись с того, как я могла запустить себя до такой степени. Ведь раньше я подавала такие большие надежды.       Жизнь, зачем?        Почему ты бросила меня на такую опасную тропу, не оставив за спиной и надежды на то, что что-нибудь все-таки измениться?       С меня довольно.       Теперь я сдаюсь.       Борьба никому не нужна.       Я долгое время была сильной, ибо свет счастья, которое есть и будет, светил в моей душе ярко и не давал мне опустить руки.       Теперь этого счастья нет.        Ровно также как и нету теперь моей веры в себя, веры в то, что все наладится.».  — Хватит. — Агата достаточно громко захлопнула дневник, да так, что стол слегка дрогнул.        Она положила ладони на стол, опустила голову.       Просвечивающие сквозь одежду ребра вздымались и опускались, а она сама выглядела так, словно была готова броситься куда нибудь и убежать.       Агата смотрела в пол, беспокойно кусая губы. — Жизнь.. Жизнь добивает с особой жестокостью. — Я же говорил тебе, лучше это не читать. — Нильсен говорил как можно более успокаивающе, боясь причинить Агате ещё большую боль.        Нужно было отобрать у нее этот дневник и все! — Лучше бы ты тогда сказал мне, что Фредд мутный человек, и с ним нужно держать ухо в остро! Но нет, ты, как заботливый друг, уехал в Швецию, и срать тебе на меня было! Я писала тебе письма. Ты же знал Фредда с детского сада, и когда я написала тебе, что мы встречаемся, ты ответил коротким письмецом: «Да, он хороший человек». На свадьбу ты припёрся тоже, с улыбочкой! — Но откуда я мог знать, что он не тот, за которого себя выдаёт? — Нильсен в глубине души был полностью согласен с Агатой. Он — идиот, ведь тогда, если бы он не сдал Харрис Фредду, они могли бы быть вместе. И это с учётом того, что у Нильсена всегда к девушке были нежные чувства. Но он испугался этой ответственности, и даже радовался такому быстрому шансу уехать в командировку в другую страну, прямо во время накала всех страстей. — Но при этом я ведь нравилась тебе. — Агата слегка успокоилась, и ее дыхание стало более равномерным. — Но ты предпочел, чтобы я была с ним.        Нильсен отошёл от окна, посмотрев девушке прямо в глаза: — Не напоминай. Это было самое ужасное и необдуманное решение в моей жизни.       Агата помолчала, ещё раз просверлила взглядом дневник, вновь убрала его, но на этот раз не далеко, а просто положила рядом с остальными книгами. — Через час наступит ночь. Тебе лучше уже уходить, автобусы здесь в такое позднее время не ходят, надеюсь, метро получится найти.       Александр с удивлением посмотрел на часы.       Он просидел здесь пять часов!        Да как такое возможно?       И он не заметил этого.        Опять.  — Спасибо, что все-таки открыла дверь. — улыбнулся Нильсен, закидывая сумку на плечо.       Агата ничего не ответила.        Он уже собирался выходить, как она неожиданно сказала: — Александр? — Да? — Я не выпроваживаю тебя. Просто хочу, чтобы ты нормально доехал домой.       Нильсен улыбнулся, но ничего не ответил, и молча вышел из дома.

***

      Александр направлялся в подземный переход.       Остановился, уже хотел достать сигарету, чтобы закурить, но его взгляд впервые привлекло ночное небо.        Звёзды горели серебряным огнем, растираясь кучей маленьких точек на огромном, синем покрывале. — Одни тернии, тернии. Когда уже будут звёзды? — подумал Александр, еле сдерживаясь, чтобы не задать этот вопрос вслух.