Убивая Еву

Настолько темно, что дышать было физически больно. Тот самый фокус пространства, когда, предлагая тебе довольно места для длительной прогулки, оно сжимает тебя, разрывает изнутри. Ночью не так страшно. Тогда, как бы странно это ни звучало, можно найти больше света, чем самым ясным днем. Ведь ночью свет люди создают сами, спасаясь от страхов, ища убежища от дурных мыслей, которые тащит за собой мрак. В 1971 году на юге Польши, на красочной улице Семи Домов, (той, что расположилась в городке Ченстохова) в доме номер шесть совершались ужасные вещи. Маленькая рыжая девочка не старше 12 лет оказалась в ситуации, в которую сама она попадать не собиралась. В кромешной тьме, без единого источника света она была отправлена в подвал на традиционное наказание за один из самых страшных проступков — она родилась абсолютно ненормальной. Такая уж мода была, есть и, к сожалению, будет еще несколько веков, что человек восхищается чем-то необычным. Будь то музыка, стихи, идеи, картины. Человек рожден преклоняться перед тем, что выходит за рамки его понимания и возможностей. Но такая уж его природа, что восхищаться он может только на расстоянии. Когда же в жизни, подле себя, находится белая ворона… — тут уж не до упоения ее талантами. Тут уж все более прозаично: переделать, подбить под один эскиз, ну или загнобить, если первые два пункта не сработают. Одним из обычных представителей человеческой натуры был Якоб Петровских. Жизнь его была тяжелой с самых первых шагов и не становилась легче до самого его последнего вздоха. Он стал одним из тех несчастных отцов, жена которых посмела с высоты своей глупости и непрактичности умереть во время родов. От Микалины Петровских, горячо любимой супруги, из души которой Якоб всего за несколько месяцев супружеской жизни смог выбить мечтательность, искренность и чистоту, остался лишь маленький пожелтевший портрет в серебряной рамке и две дочери-двойняшки. От присущей ему жестокости отец долго выбивал из еще юных девочек извинения за то, что они посмели родиться и сесть ему на шею. Как бы сильно малышки не жалели о том, что так поступили, изменить свою судьбу они не могли. Казалось, все немного успокоилось в семье Петровских, дочери, которым повитуха дала имена Рут и Ева, росли очень смеренными и работящими. В глазах их всегда светилась любовь к отцу, который иногда давал им деньги на еду, чтобы они не умерли с голоду. За такую покорность Якоб даже нанял более проворной из двойняшек, Рут, учителя музыки. Ведь единственной вещью из тех, что он почему-то не хотел продавать, было старое фортепиано Микалины. А так и из него можно было бы выручить какую-то пользу. Рут была бы прекрасным музыкальным сопровождением для вечерних попоек мистера Петровских и его друзей. Рут была очень старательной, музыка давалась ей легко, и уже спустя несколько месяцев она играла простые веселые мелодии для гостей своего отца. Время шло, девочки подрастали. Становились более женственными. Они были очень похожими и совершенно разными одновременно. К десяти годам Рут заметно вытянулась, тогда как Ева оставалась низенькой. Ева любила свои рыжие кудри и полный беспорядок на голове, Рут же хотела побыстрее от них избавиться, они ей мешали, лезли в рот, когда она играла на фортепиано. Несмотря на разные вкусы в музыке, одежде, внешнем виде, девочки были очень близкими. Каждый вечер они рассказывали какие-то глупые истории, что, то ли сами придумывали, то ли ловили где-то на рынке, когда бегали за продуктами и другими важными для содержания дома вещами. — Я слышала, как Агнешка говорила, что отец хочет выдать тебя замуж. Он уже ищет партию, — голос Рут был шутливым и взволнованным одновременно. Ева рассмеялась, игнорируя нотки тревоги в голосе сестры. — Единственная партия, о которой я мечтаю в свои двенадцать лет, — хорошая партия в покер. А то мне надоело смотреть, как отец и его гости играют, а я смотрю только. Смотрю и приношу выпить. Сегодня я точно брошу вызов этим старперам. Выиграю деньги. Все, что у них есть. И мы уедем далеко и навсегда, — девочка картинно вздохнула и положила голову на плечо сестры. — Тише, — испуганно прикрыла рот сестры девушка, — он может услышать. Того же вечера, 22 октября 1970 года случилось то, что навсегда изменило теплые, почти что нежные отношения между отцом и его дочерьми. В этот злополучный вечер в гостях у Петровских было как никогда много людей. По всей видимости, Якоб действительно был в поисках партии для дочери. Правду сказать, выбирал она из далеко не лучшего контингента. Азартные игроки, воры, алкоголики. Самый сок общества. Ева сразу поняла, в чем причина ажиотажа, но не расстроилась. Все лучше, чем жить под одной крышей с отцом. Шли часы, было уже за полночь, а гости все не собирались расходиться, даже в мыслях не было. Они все играли, Ева все подносила новую и новую выпивку, а Рут неугомонно играла своими тонкими длинными пальцами, которые уже немели. — Отдохни, — голос Евы как всегда успокаивающий. Сестра прикасается к плечу Рут и смотрит на нее с сожалением, видя какая та замученная и уставшая. — Пусть играет, только начало вечера, малышка, — незнакомый мужчина берет Еву за руку и отводит немного в сторону. От него так сильно несло табачным дымом и дешевой водкой. Этот едкий, противный запах Ева долго не могла забыть. Вспоминала его теми вечерами, когда отец запирал ее в подвале, днями, которые проводила в руках у священника. Все случилось так быстро, что сама Рут не смогла понять что, как и куда. Мужчина отпустил руку Евы и подошел к ее любимой сестре. Положил одну руку той на плече, другую — на талию, потом начал поднимать ее вверх, прикасаясь к груди еще маленькой девочки, еще совсем ребенка. Рут перестала играть. Она замерла, не решаясь закричать или пошевелиться. Глаза наполнились слезами, но никому до этого дела не было, особенно Якобу, который впервые за многие годы выигрывал партию в покер. Ева не была в силах сдерживать себя. — Ты, мерзкий ублюдок, убери свои грязные руки, — с криком девушка набросилась на мужчину, но тот был гораздо выше и сильнее. Одного легкого движения руки было достаточно, чтобы рыжая полетела на пол. Потом же случилось то, чего не ожидал никто. Ева взмахнула рукой, отмахиваясь от незнакомца, и тот с сумасшедшей скоростью отлетел в стену, пробив ее своим телом. Его шея была сломана, из ран сочилась кровь. Весь в пыли и грязи труп наглеца лежал среди обломков кирпичной стены. Все взгляды были прикованы к Еве, глаза которой стали темнее самого черного цвета. Якоб был столь глуп, сколько же религиозен. Сначала он посчитал, что в его дочь вселился демон. Это сулило печальный конец для Евы, ведь знакомый священник отца пробовал изгонять дьявола из ее тела самыми нетрадиционными способами. Дни проходили медленно, ее привязывали к кресту, заливали в рот святую воду, когда девочка начинала плакать или кричать, — это считалось присутствием демона. Но год подобных практик не принес никаких результатов, и отцу стало жалко денег, что он стабильно тратил на священника. — Все, что я просил у нее, — нормальные дети… Нормальные, Ева. Что ты такое? — он тряс дочь за плечи, этот вопрос девушка слышала несколько раз на день, потому научилась игнорировать подобные выпады в свою сторону. А что было отвечать? Она и сама не знала, кто она, и почему она может двигать предметы. Одного движения пальца было достаточно, чтобы поднять с пола огромный диван. Это пугало ее до дрожи в коленях, но вместе с тем и нравилось. Теперь она чувствовала себя сильнее. Словно кто-то охранял ее и мог за нее заступиться в любой момент. И этим «кто-то» была она сама. Довольно странно чувствовать себя сильной и униженной одновременно. После той ситуации отношения между сестрами не изменились в худшую сторону, а наоборот, они стали еще крепче. Рут относилась к Еве с таким пониманием, что иногда второй казалось, что сестра что-то явно от нее скрывает. Ева терпела все издевки отца над ее телом и душой, ведь верила, что теперь, с ее силами, они с сестрой будут в безопасности и смогут сбежать. Им не нужно будет выходить замуж за богатых стариков, они смогут сами постоять за себя. Втайне от отца Ева практиковала свои силы, пыталась двигать вещи, которые были все тяжелее и крупнее. У нее получалось. Получалось до тех пор, пока отец не зашел в комнату в тот момент, когда девочка подняла к потолку огромное фортепиано. Якоб закричал так сильно, что дочь опустила руку, и любимая вещь ее сестры с грохотом упала на землю. После данного инцидента исправления дочери в «нормальную» стали еще изощреннее. Отец ненавидел и боялся ее, боялся того, что она может сделать легким движением руки. Темные ночи девочка проводила в еще более темном подвале, наполненном сыростью и мерзким писком крыс. Так ужасно. Так страшно и одиноко. Отец практиковал подобное каждую ночь с надеждой лишь на то, что девочка сойдет с ума, и у него появится блестящая возможность отправить ее в лечебницу и больше никогда не видеть. Это было бы такой горой с плеч, но разум Евы и не думал поддаваться. Однажды Ева зашла в комнату к сестре. Было раннее утро, она возвращалась после наказания. Рут не спала. Обычно Ева никогда не жаловалась на то, что с ней делает отец, но в этот раз не могла сдержать слез. Ночь выдалась особенно холодной и особенно долгой. Девочка села на кровать к сестре и разрыдалась, как ребенок (которым она и была). Ее грязная после подвала одежда оставляла следы на белой постели Рут. Сестра обнимала ее, говорила, что скоро все будет хорошо, нужно только потерпеть, но Ева все никак не успокаивалась. — Я могу сделать кое-что ради тебя. Я могу… — глаза Рут блестели от слез, говорила она очень-очень тихо, — я могу сделать так, что тебе не будет больно. — Ты уже помогаешь мне, — хныкая, ответила Ева, не понимая, о чем именно говорит сестра и какой план предлагает. Рут выпрямила спину, отстраняя девочку от себя, начала хрустеть пальцами и что-то тихо проговаривать себе под нос. — Что ты хочешь сделать? — в недоумении спросила Ева. — Пообещай, что будешь молчать. — О чем молчать? — Ева, — голос ее стал более строгим, — пообещай молчать и ни под каким страхом, даже под страхом смерти, не раскрывать никому мою тайну. — Обещаю. — Я могу… — девочка снова замялась, — стереть плохие воспоминания из твоей головы. — О чем ты? Как ты это сделаешь? Ева встала на колени возле Рут, глядя на нее с интересом и полным непониманием. — У меня есть силы. Как и у тебя. Я узнала об этом два года назад. Помнишь, я погнула рамку с портретом мамы? — Не помню. Рут, какая рамка? — брови девочки были сдвинуты, она изо всех сил копалась у себя в голове в надежде найти хоть какую-то информацию. Но тщетно. — Ты не помнишь, потому что я стерла это из твоей памяти. Убрала это. Вырезала. Но не специально. Ты так любила эту рамку, эту фотографию мамы, что пришла в бешенство, когда увидела, что я ее погнула. Начала кричать и плакать. Ты хотела идти, но я погналась за тобой, коснулась руками твоей головы и увидела все. Понимаешь? Все. Твоя память, все события были предо мной, словно открытая книга. Я просто стерла то, что делало тебе больно. Ева озадаченно смотрела на сестру, не зная, как реагировать на подобное. Радоваться, что теперь не только она «ненормальная»? Или грустить, потому что сестру может ждать подобная судьба? Но что, если отец узнает о способностях Рут? Он ведь ее любит больше, может, он тогда смирится с ситуацией и перестанет истязать менее любимую дочь? — И часто ты так стирала мне память? — Ева, всего лишь раз, прости. Я бы никогда не посмела манипулировать тобой. Ева отказалась убирать это из памяти, ведь хотела помнить о способностях сестры, и одна мысль, что она, Ева, может забыть об этом! От нее тело дрожью пробирало. 23 сентября 1972 года Якоб Петровских выпил намного больше, чем обычно. Придя домой, он заставил своих дочерей раздеть его, сложить верхнюю одежду в шкаф и сделать ему чай. — Что? Что ты смотришь? — обратился он к Еве, которая убирала его пальто в шкаф, — Твой демонический взгляд всегда полон презрения и ненависти. Что это? Черт в тебе? Или же дух твоей проклятой мамаши, что бросила меня со своими ненормальными детьми? С кем она совершила эту ошибку? Со мной? А ведь ты не выглядишь, как мой ребенок. Он хотел задеть ее, обидеть, ведь слезы своего дитя всегда давали ему огромную дозу блаженства и эмоциональной разрядки. — Единственной ее ошибкой было выйти за тебя замуж, — Ева сказала это под нос, но достаточно громко, чтобы он услышал. И, да, о да! Он таки услышал. Под руку попался обломок металлической кочерги. Якоб зажал девочку между ног и вытянул ее руки на письменный стол. Ева кричала, брыкалась, пыталась вырваться, но безуспешно. Краем глаза девочка заметила, как в комнату вбежала Рут. — Помоги, сестра! — голос ее дрожал. Отец все никак не мог правильно взять кочергу, и та то и дело выскальзывала из его рук. — Нету рук — нету сил, — с сумасшедшей улыбкой приговаривал отец, прижимая ее все сильнее, — Замуж тебя будет выдать сложнее, но я справлюсь. — Рут! Скажи ему! Скажи, что ты тоже можешь! — Ева кричила сквозь слезы, все еще пытаясь забрать хотя бы одну руку. После слов девочки пытливый взгляд отца упал на бледную Рут. — Сказать что? — его голос дрожал от злости. — Что ты можешь, моя девочка? — Отец… Я не знаю, не знаю, о чем она, — девочка опустила глаза. Эти слова были последние, что она сказала сестре вплоть до 15 сентября 1989 года, когда Ева, которую Рут считала мертвой уже как восемнадцать лет, неожиданно появилась на пороге ее дома в Лондоне. В тот вечер, когда родной отец сломал родной дочери все пальцы на обеих руках с целью сделать ее нормальной и «безопасной» для него и общества, находясь в темном подвале, Ева Петровских сказала «да» странной женщине, что возникла из ниоткуда и пообещала ей, маленькой заплаканной девочке, спокойную жизнь в обмен на десять лет верной службы. Это необдуманное «да» дало Еве столько возможностей и столько же беспощадно забрало.

***

— Я никогда не врывалась в чужой дом, знаете. У меня это впервые, — блондинка нервно хихикнула, — простите, что так получилось. — Эта рыжая нам жизнь спасла, — трезво оценил ситуацию Диего, смотря на Рут с недоверием и подозрением. Девушка мелкими шагами подошла к сестре, которая уснула, опираясь на руку, и легонько коснулась ее плеча. Все семейство Харгривз наблюдало за ними с неким интересом. Кроме Пятого. Он сжимал кулаки. Лицо его говорило о том, что в любую минуту он готов вступить в бой с этим экспонатом наглости и жестокости. Столь искусно агентов не резал даже он. Номер Пять слишком много знал о ней, чтобы не бояться. Ева никак не отреагировала на движение сестры, казалось, она очень устала и безумно хотела спать. — Мы можем убить ее во сне, — тихо, как он сам думал, произнес Лютер на ухо Диего. Диего отмахнулся. — Как мы можем отблагодарить вас за спасение, прекрасная леди? — картинно спросил Клаус в стиле шекспировских героев. На нем было длинное платье зеленого цвета с рюшами возле шеи. Рут оглядела его сверху вниз и одобрительно улыбнулась. — А у вас есть стиль, — попыталась сделать комплимент. И получилось, ведь Клаус обожал, когда люди обращали внимание на необычные решения из его гардероба. — Меня зовут Клаус. Клаус Харгривз. Я разговариваю с мертвыми, ношу платья, люблю сэндвичи и абсолютно свободен этим вечером, — он размахивал рукой, игнорируя то, как Пятый раздраженно закатывал глаза. Рут не успела что-то ответить. Ева резко открыла глаза и окинула взглядом комнату. — Сколько я спала? — Полминуты от силы. — Черт, я надеялась, они уйдут, пока я вздремну, — рыжая потянулась, выпрямляя спину, словно спала целые сутки. — Вообще-то мы все здесь. И слышим тебя, — подкинул Клаус. — Если бы вас здесь не было, у меня бы не возникло потребности это говорить, — спокойно ответила девушка, открывая папку, которую ей передала Куратор. Она быстро пробежала глазами по страницах, цепляясь только за интересные, дурацкие или важные факты из биографии семерки. «Тебя действительно отец заслал на Луну? Это ж как ты его достал, боги!», «Ваша сестра внушала свои желания ребенку? Чертова манипуляторша, но она мне уже нравится. Чем-то Рут напоминает», «А ты у нас просто меняешь направления ножей? Прости, друг, мне кажется, это далеко не все, что ты умеешь. Не могла же природа так обделить тебя. Ну ты задумайся, один твой брат путешествует во времени и пространстве, второй разговаривает с мертвыми, а ты что? Не хочу обидеть, но ты явно проиграл в генетическую лотерею», «Да, ох. Мне грустно, неужели действительно думаешь, что наркотики что-то исправят? Тогда ты очень глуп. Научись контролировать свои силы, когда ты в трезвом уме. Иначе они убьют тебя», «А ты русская? Я разговариваю на русском. Да, хороший язык, хотя и грубоватый немного. Можем попрактиковаться. Время еще есть. О, отец был недобр к тебе, мне жаль. Я убила своего, печально, что ты своего не смогла. Мне это помогло», «Бен. Я полагаю… с нами сейчас? Да, Клаус? Он был хорошим бойцом. Вы многое потеряли с его уходом. А может и не потеряли вовсе… Да, Клаус? У него в профиле хотя бы красивое фото. Остальные что-то как-то никак», «И ты. Ты. Ты. Номер Пять. Мой коллега. Да… С манекеном? Это смешно и грустно одновременно, прошу прощения. Можешь отдохнуть, теперь я здесь буду раздавать всем пиздюлин». Казалось, о такте и манерах она не знала вообще. Или же просто игнорировала эти рамки приличия, не желая выходить из зоны комфорта. — Мы же все здесь. Ты могла просто спросить. Поговорить с нами, — обратилась к рыжей Ваня, разговаривая на русском языке. — Да, ты права. Но это было бы долго. Вы бы дали мне слишком много ненужной информации и слишком мало информации по делу. Прошу прощения, — она поднялась с дивана, немного поклонилась и поправила пиджак. — Красивое платье, — не удержалась от комплимента Клаусу, ведь выглядел он действительно шикарно, — платье вполне во вкусе моей сестры. Ева собиралась куда-то идти, как раздался голос Эллисон. Она спускалась по лестнице, держа за руку маленькую Клэр. — Ты спасла мою дочь, — голос Эллисон был твердым, но в нем слышались нотки благодарности. — И вашу племянницу, так, между прочим, неблагодарные вы утки, — саркастически бросила в сторону остальных из Харгривзов Ева. — Могли бы спасибо сказать, не знаю, или там… дать мне вздремнуть полчасика? — Знаешь, Мэджик. Это довольно опасно. Опасно оставлять у себя в доме киллера без присмотра, — заметил Пятый, разглядывая запекшуюся кровь на руке. — Во-первых, мне при тебе отдали приказ защищать вас. Защищать. А не убить. Я понимаю, тебе уже за пятьдесят, но я не собираюсь делать возрастные скидки. Ведь я тоже не первой свежести, так что здесь мы равны, мальчик. А во-вторых, — Ева подошла к Пятому вплотную, показывая, насколько высокой ее делают каблуки, она наклонилась и добавила шепотом, — во-вторых, можешь присматривать за мной столько, сколько хочешь. Не ослепни только. Долго смотреть на солнце — глаза заболят. — Может, съедим по сэндвичу и как-то по сути дела разберемся, что да как? — предложила Рут, перебирая волосы. — А она мне нравится, — довольно добавил Клаус, — Если у тебя есть машина, чтобы ты могла довозить меня по делам, то я готов жениться. — Клаус, куда тебе ездить-то? Работы нету, семьи нету, личной жизни тоже нету, — раздраженно выпалила Ева, — сиди дома, я не хочу тебя по всему городу искать. Ваши живые жопки принесут мне свободу. Заметьте, Куратор сказала «живые», а слово «невредимые» не прозвучало. Так что советую вам не испытывать меня и мое терпение. А сэндвич… это можно. Моя сестра изумительно готовит. Фразу рыжая закончила на позитивных тонах, но осадок остался. Харгривзы переглянулись. — А кофе умеешь варить? — устало спросил Пятый. — Да, конечно, — задумчиво ответила блондинка, — кому какой сэндвич? Я полагаю, малышка хочет что-то сладенькое. Рут посмотрела в сторону Клэр и мило помахала ей рукой. Эллисон не решалась спускаться по лестнице с дочерью, потому что понимала, какая кровавая бойня представится глазам ребенка. Ева, казалось, поймала этот ее взгляд и тотчас пообещала позвонить какой-то Эстер, она, мол, приедет и все уберет. Все медленно прошли на кухню, а Клаус, подождав Рут, подставил ей плече, словно настоящий джентльмен, что улыбнуло девушку. — Рут, где мой телефон? Нужно позвонить Эстер, — Ева пыталась найти ее любимую вещицу в карманах, но ее там не было и близко. — Ты всегда роняешь его. Сейчас найду, — Рут отпустила руку Клауса и пошла помочь сестре. Спустя секунду девушка вытащила телефон из дивана. — Тут у тебя сто один пропущенный вызов. — Посмотри, кто там, — крикнула, не оборачиваясь, Ева. Все из семейства Харгривз расселись за барной стойкой. Напряжение где и делось. Возможно, добрый тон Рут или насмешливость Евы помогли девушкам за несколько минут влиться в коллектив. Возможно, это случилось потому, что все были уставшими, замученными. Их вид так и говорил: «Убейте. Пусть это все уже наконец закончится». — Сто один вызов от «Ланы-Бананы», еще пять смс. Кто это вообще? Взгляд Евы показывал, что она понятия не имеет, кто это такая. — Сколько ты выпила вчера? — Рут повысила голос, вспомнив, что сестре пить вообще ничего нельзя. — Много. — Что ты пила? — Вообще все. Я бы даже сказала... все плюс! А сейчас я совершенно ни черта не помню и хочу спать. — Ну вот смотри. В четыре утра ты пишешь абоненту «Лана-Банана»: «Эта ночь была самой лучшей за последнее столетие. Детка, найди меня. Или я тебя найду». Ева немного покраснела и залилась громким смехом. — Да, это мой почерк. Вот только интересно, последнюю фразу я писала с желанием убить ее или с другим, понимаешь, желанием. — Ты отвратительна, — добавляет Рут и тоже смеется. — Я прекрасна. Не спорь. Но ты во мне интерес зажгла, это да. Что же я так жаждала повторить в четыре утра? Дай телефон. Рут отдала телефон сестре, та искала что-то, перечитывала, немного смеялась, а потом набрала кого-то. — Да, малышка. Ты помнишь меня? Рыжая длинноногая красотка, — задорно смеется, — Ты обещала кое-что сделать со мной. В своих грязных сообщениях. Что же? Ммм… Даже так?.. Куда?.. О, боги, расскажи еще, впервые слышу о подобном, — Ева прикрыла микрофон рукой и восторженно прошипела: — Мне сегодня нужно отлучиться П.О. Р.А.Б.О.Т.Е. Присмотришь за детьми. Не влюбляйся только ни в кого, возможно, нам еще придется их убрать. А то я тебя знаю. Еще немного переспрашиваний по телефону и Ева договорилась с кем-то увидеться вечером в одиннадцать. За это время Рут успела сделать каждому по сэндвичу и заварить кофе. Все молчали. Было очень неловко и некомфортно. Ева подлетела к Диего на всех парах и склонилась над ним. — Что такой грустный? Жизнь прекрасна, дорогой. — Я боюсь спросить, что же эта девушка тебе пообещала, раз ты бросаешь работу, что совсем не в твоем стиле. Да и встречаться с кем-то больше одного раза — тоже не твой стиль. Быть веселой — та же история. — Я не думаю, что стоит говорить о подобных вещах среди людей, которые по возрасту могли бы быть моими внуками, — Ева оставила в покое Диего и провела пальцем по воротнику Пятого, от чего он поморщился, схватил ее за руку и картинно отстранил от себя. В комнату вошла Грейс, ее улыбка сияла. Как всегда. Опрятное платье, идеальная прическа. — Прекрасно выглядите, мисс. Очень утонченно, — сделала комплимент рыжая, — вы второй андроид, которого я встречаю. Это честь. — Вы... девушка моего сына? — мило спросила мать семейства, показывая взглядом на Пятого. — О, понимаю Ваше заблуждение. Мы действительно одного возраста во всех смыслах, но все же нет. Хотя, кто его (точнее, меня) знает? Посмотрите, какие милые у него щечки. Я не отвечаю за свои поступки, — вогнать Пятого в краску была задача не из легких, но ей удалось. Он в который раз снова закатил глаза, тяжело вздохнул и взялся за сэндвич. Ева обменялась несколькими приятными фразами с Грейс, пожала ей руку и убедила, что с приготовлением еды они сами справятся. — Ты никуда не уйдешь без ответов, — грубо отозвался Номер Пять, когда Грейс покинула комнату, а Ева собралась подняться наверх. — Я никуда не уйду, пока не приму душ и не переоденусь, — девушка перевела взгляд на остальных Харгривзов, — За вами присмотрит Рут. Вон та блондинка, что сделала вам сэндвичи. Она может, когда хочет, да? А ответы, Пятый? Можешь зайти в свою комнату через двадцать четыре минуты. Я у тебя ее, кстати, арендую на несколько дней, пока, знаешь… пока весь мир не «пуффф», не взорвется. Ты мне пока больше всех нравишься. И, может, я расскажу тебе что-то. Не вижу смысла объяснять остальным. Это как заставлять гуманитариев понять квантовую физику — скучно, долго и, в большинстве случает, безрезультатно. — Прошу прощения, моя сестра бывает слегка импульсивной, — извинилась Рут, когда Ева покинула комнату. — Я все еще не понимаю, кто вы в черта такие и что здесь происходит, но вы, мисс, делаете потрясные сэндвичи, — добавил Клаус, укладывая рюши на воротнике.