И смех, и слезы

      Когда из-за особенно неловкого движения Сириуса спину словно обжигает, и я закусываю губу, он принимается сбивчиво извиняться. Но стоит мне только заикнуться о том, что все в порядке, как тут же раздается знакомое «как это все в порядке? Ты себя едва на куски не порвал! Почему ты делаешь вид, что все нормально, когда все ни черта не нормально?!» Я пытаюсь улыбнуться и молчу, потому что уже давно привык к тому, что жизнь без боли просто невозможна. По крайней мере, моя.       Когда моя рука сама собой тянется к палочке просто потому, что где-то хлопнула дверь или окно, Лили заглядывает мне в глаза и, положив руку на мое плечо, говорит, что здесь и сейчас безопасно, что причин волноваться нет. Я киваю, правда, не очень уверенно. Она не убирает руку и встревоженно спрашивает меня, почему я постоянно как на войне, какого удара я все время жду. Я принимаюсь убеждать ее в обратном, может быть, слишком бурно, потому что уже давно привык к тому, что даже если я переживу эту войну, останется еще одна. В которой мне не победить.       Когда Гарри поднимается ко мне в кабинет и замечает почти собранный чемодан, в его голосе звенит возмущение, точь-в-точь как у отца. Он спрашивает, почему я ухожу, и я с другого конца кабинета вижу, как сверкают его глаза за стеклами очков. Он не согласен со мной и пожалуй, начал бы спорить, будь он немного постарше. Каждое его слово, каждый жест — все напоминает о Джеймсе. Мне нестерпимо хочется опустить глаза, но я продолжаю смотреть прямо на него, доказывая, что все было вовсе не зря, а мне не привыкать. И я не вру, потому что и на самом деле уже давно привык к тому, что мне среди нормальных людей места нет. Особенно после того, что случилось ночью.        Когда Сириус исчезает за этой чертовой занавеской, во мне вспыхивает безумное желание броситься за ним, и не важно, что тогда будет, лишь бы не терять его. Снова. Но разум требует оставаться на месте самому и остановить Гарри, который тоже рвётся к занавеске. Я снова пытаюсь убедить его, но он не верит. Да по правде говоря, я не верю и сам в то, что говорю. Не верю в то, что Сириуса. Больше. Нет. Что он исчез навсегда. Надеюсь, что он вот-вот выскочит и снова ринется в бой. Но секунда проходит за секундой, а он не возвращается. И внезапно я понимаю — не вернётся. Пальцы разжимаются сами собой, и я тут же теряю Гарри из виду, продолжая стоять как парализованный. Я смотрю на эту чёртову занавеску и сглатываю слёзы, не позволяя им навернуться на глаза, потому что уже давно привык к тому, что всегда буду один. Или только думал, что привык.       Когда Дора опять спрашивает, нужна ли мне помощь, я отрицательно качаю головой. В ответ раздаётся сердитое пыхтение, а затем она силком усаживает меня на стул и помогает стащить мокрый, прилипший к спине свитер. Бинты она накладывает с непривычной для себя аккуратностью, то и дело спрашивая, не больно ли. И я вру, что совсем не больно, хотя спина вся словно горит. Похоже, за все эти годы я так и не научился убедительно врать — на все мои заверения она только фыркает и продолжает перевязку с ещё большей осторожностью, ворча, что нельзя всю жизнь геройствовать и молчать, нельзя отказываться от помощи, когда она необходима. Пару раз от избытка чувств она даже хлопает меня по затылку, восклицая: «Дурак, ты, ну дурак! Ну как так можно жить?» Я стараюсь отогнать другой образ, встающий у меня перед глазами, и молчу, потому что давно уже привык, что со всеми своими бедами должен справляться сам. И не имею права впутывать в это остальных, как бы она ни убеждала меня в обратном.       Когда среди всполохов заклинаний, стонов, грохота и проклятий передо мной как из-под земли вырастает криво ухмыляющийся Долохов, я чувствую, как ёкает сердце, и понимаю, что это конец. Он меня убьёт. Я не знаю, почему он, почему сейчас, но знаю — он это сделает. Его палочка смотрит мне прямо в сердце, однако он явно не торопится. До моего слуха доносится: «…повешу её на стену, как охотничий трофей. Твою голову и головку твоей очаровательной женушки. Надо признать, вы неплохо смотритесь вместе, хотя тебе совсем не место рядом с ней…» В эту секунду где-то позади меня раздаётся громкий вскрик Доры. Она кричит не то от боли, не то от страха. И я понимаю, что не дам этому мерзавцу тронуть её. Первый раз в жизни мне по-настоящему хочется убить кого-то. И плевать, если я сейчас сдохну — главное, что я утащу его с собой. Я вскидываю палочку, но не успеваю произнести заклятье до конца — ярко-зелёный луч слетает с кончика его палочки и бьёт меня в грудь. И прежде, чем провалиться в темноту, я понимаю, что даже не удивлён этому, потому что уже давно привык, что мне в этой жизни очень редко везет. Вот и сейчас не повезло.