Между вдохом и выдохом

       Йольский бал 1939 года не отличался от множества других посещенных мною ранее подобных мероприятий. Если бы не одно, но очень важное «НО»…        Сейчас для меня не имели значение ни прекрасно украшенный бальный зал, ни фуршетные столы, ни музыка, даже ни иллюзии бабочек, что помогали гостям Ноттов ориентироваться в замке.        За спиной неожиданно раздается насмешливый голос отца:        − Мне стоит начинать переговоры о помолвке? Мой сын наконец-то созрел?        Он всегда все замечает. Сегодня я в очередной раз готов с ним согласиться.        − Да, − не знаю, как звучит мой голос, но отец лишь хмыкает в ответ.        − Если ты своим взглядом подожжешь ее чудесное платье, сын, я буду крайне огорчен. − Хоть мне и не видно его лица, но я знаю, что он улыбается. — Твой интерес слишком очевиден, я бы сказал, даже недопустим в приличном обществе.        Мимо проплыл поднос с напитками, с которого я с огромным удовольствием подхватил бокал с легким пуншем.        − Согласен, но где приличное общество, отец? — Подняв руку с напитком, как бы невзначай обвожу часть зала. — Я тоже умею замечать и слушать, даже если все мое внимание сосредоточено на одной прекрасной юной особе.        − Дома поделишься соображениями. И да, Августус, если ты сейчас не поторопишься, то предмет твоих воздыханий уведут — наследник Эйвери выглядит крайне решительным.        Даже не пригубив напиток, без сожаления отставляю на стоящий рядом столик бокал и, насколько позволяет мордредов этикет, быстро приближаюсь к прекрасной нимфе, опережая наследника Эйвери буквально на пару шагов.        − Не откажете мне в удовольствии танцевать с вами вальс, Леди Гвендолин? − Предлагая руку, чуть кланяюсь ей и всем остальным девицам в «женском кружке».        На долю секунды сомневаюсь в положительном ответе, вдруг этот танец оговорен, но от сердца отлегает, когда кончики ее пальцев едва касаются моей перчатки. Ловлю ее смущенный взгляд и понимаю, что пропал. Дурацкая, до неприличия довольная улыбка непроизвольно появляется на моих губах.        Встав в круг для танца, ни на мгновение не могу отвести взгляда от ее голубых, как ясное небо, глаз. Забываю все на свете, надеясь лишь на моторную память, начиная тур вальса.        Леди Гвендолин довольна, я вижу это по ее легкой улыбке и сверкающим глазам. Ее длинные белые волосы сегодня уложены в прекрасную высокую прическу, откуда выбилась прядка, подчеркнувшая тонкую девичью шею. Она двигается так легко, словно всю свою жизнь только и делала, что танцевала.        Прекрасно понимаю, как мы смотримся, играя на контрастах, и как много внимания сейчас приковано к нашей паре. Разного внимания: от любопытства до зависти, так всегда было и так будет.        Отец давно говорил о браке, но не торопил, позволяя выбрать даму сердца. Все же я не наследник и у меня множество послаблений, поэтому не завидую Октавиусу — скорее, сочувствую, ведь его брак был заключен по политическим причинам. То, что моя, даже не могу представить, что будет иначе, Гвендолин окажется из младшей ветви Шафиков, так это лишь приятный бонус.        «Вы выглядите чересчур довольным, Августус, так и хочется предложить вам лимон».        «Я влюблен, мне простительно».        Кажется, мне удалось смутить прекрасную нимфу, потому что она начала рассказывать мне про популяцию австралийских бабочек.        Отец сдержал слово, добившись согласия главы рода Шафик, и я начинаю ритуал официального ухаживания: цветы, переписка, подарки, прогулки, знакомство с родителями — все, что предписывают традиции. И вот, спустя три месяца, надев помолвочное кольцо на палец любимой, я, наконец, могу назвать ее своей невестой.        Еще четыре месяца пришлось ждать, пока моей чудесной Гвен не исполнится семнадцать. Но если бы потребовалось, я ждал бы всю жизнь. Моя влюбленность за прошедшее время переросла в любовь.        Само таинство, связанное с обменом клятвами и заключением магического брака, проходит только в присутствии родителей, а вот на прием, устроенный в эту честь, традиционно приглашается весь высший свет. Как обычно, это не просто способ заявить о себе, но и завести полезные и нужные знакомства.        После заключения брака отец выделяет нам западное крыло — в восточном обосновался Октавиус со своей супругой и моей пятилетней крестницей. Почему-то Аурелия невзлюбила Гвен, но надеюсь, со временем она поймет, что моя супруга ей не враг.        Разница в шесть лет нам с Гвендолин абсолютно не мешает, наоборот, уравновешивает нашу молодую семью. Я питаю самые нежные чувства к своей супруге, а она воодушевляет меня на написание научных работ и усовершенствование уже имеющихся зелий. Нам всегда не только есть о чем поговорить, но и приятно просто помолчать в компании друг друга.        Торопиться со своим ребенком мы не стали, все же у нас нет таких обязательств перед родом. Гвендолин, занимавшаяся ранее дома, настояла на своем обучении на мастера чар. У меня к этому моменту уже было мастерство по зельеварению, и я не смог ей отказать. Пришлось поднимать все связи и искать мастера на территории магической Англии, а не ехать в гильдию, что обосновалась в Польше — выезжать сейчас куда-то за пределы страны стало опасно, так как не только в маггловском мире началась война.        К сожалению, нашу семью она все же зацепила — отец погиб в начале 1943 года, случайно столкнувшись с несколькими приспешниками Гриндевальда, а Сайрус Принц никогда не был боевым магом. Ранняя смерть для волшебника — ведь что такое шестьдесят три, когда у тебя в запасе еще столетие.        Все обязанности по роду на себя взял брат, оно и понятно, его с пеленок к этому готовили. Я не вмешивался в его дела, взяв на себя заботу о матушке.        − У нас будет девочка, − говорит мне довольная супруга однажды перед сном, положив мою ладонь на едва округлившийся живот.        − Значит, она будет такой же прекрасной, как и ты. − Ощущаю тепло, представляя дочку, и, кажется, мое собственное сердце готово вырваться из груди.        В конце июня 1944 года, когда приходит время родов — как назло, все начинается поздней ночью — я готов лезть на стену. Мордеров колдомедик посчитал, что будущий отец слишком эмоционален и что я могу, как подросток, разнести все стихийной магией. Ему легко говорить, не его же жена рожает. Почему-то нельзя использовать какие-нибудь облегчающие роды зелья. Если таких нет, сказали бы сразу, зельевар я или кто? Ведь всю беременность Гвен спокойно принимала витаминные, значит, что-то же можно употреблять. А от того, что на комнату с рожающей супругой повесили заглушающее, мне совсем не легче.        Когда в абсолютной тишине раздается скрип двери — Мерлином клянусь, она никогда не скрипела — то у меня чуть не останавливается от испуга сердце.        − Проходите, мистер Принц, и поздравляю, у вас девочка. − Но я уже не смотрю на колдомедика, заходя на нетвердых ногах в спальню.        На белых свежих простынях, которые, видимо, успели перестелить домовики, лежит моя драгоценная супруга. Уставшая, но счастливая.        Визуально убедившись, что с ней все в порядке, не могу удержаться от диагностического — видимо, врач уже сделал все нужное, но восстанавливающее не повредит.        Лишь во вторую очередь обращаю внимание на крохотный комок у нее в руках, который она прислонила к груди.        Не знаю, что чувствуют новоиспеченные отцы, но это было странно. Странное чувство — понимать, что этот маленький, сморщенный, опухший ребенок, похожий на китайца, сможет когда-нибудь превратиться в прекрасного лебедя.        Переведя недоуменный взгляд на супругу, встречаюсь с ее укоризненным выражением лица. Что-то даже совестно стало.        − Дай мне время, и я полюблю ее так же сильно, как ее уже любишь ты, − нахожу в себе силы улыбнуться и нежно поцеловать любимую, − спасибо за дочь.        Как же я хочу спать. Кажется, это я рожал, а не Гвен.        Ложусь рядом, и не замечаю, как проваливаюсь в сон, когда меня будит ощутимый толчок под ребра. Моя любимая тихо смеется:        − Августус, нашей дочери нужно имя.        − Аманда как «достойная любви», и Шерон как «принцесса». Люблю тебя, Гвен. − Целую жену в плечо и снова уплываю в сон.        Я не виноват, это все нервы.        Обстановка в доме накаляется постепенно. Я и раньше мог подмечать детали, заранее предвидя зарождающиеся проблемы. Октавиус, кажется, упивается властью, не замечая, как превращается в тирана. Постоянные упреки посыпались как из рога изобилия не только в мой адрес, но и в сторону моей драгоценной Гвендолин. В чем моя вина? В том, что мои зелья пользуются спросом, пополняя родовой сейф суммами вдвое больше, чем сделки самого Октавиуса? Или тем, что Эйлин ищет родительского тепла у нас с Гвен? Тогда почему вы, родители, не можете дать ей этого?        Последней каплей стал август 1948 года. Умершая от неизвестного проклятья матушка, видимо, унесла с собой в могилу остатки благоразумия старшего сына.        Дверь в кабинет брата открывается сама при моем приближении.        − Октавиус! — Как же я зол, еще никогда в жизни я не позволял настолько сильно этой эмоции преобладать надо мной. — Мне нужны объяснения! Почему я узнаю от совершенно незнакомых людей, что ты договорился о помолвке Эйлин с наследником Айварисов!        Брат сидел в кресле возле окна, читая какую-то старую книгу, и даже не посмотрел в мою сторону.        − Какое тебе дело, Августус? И с чего вдруг я должен обсуждать что-то с тобой касаемо моей дочери, — меланхолично отозвался он, переворачивая страницу. — Не советую впредь повышать на меня голос, братец, не дорос еще до главы рода.        − Он чертов извращенец с садистскими наклонностями, он уже дважды вдовец в двадцать два. Его жены и года не выдерживали рядом, накладывая на себя руки! − Кажется, что мои слова не находят никакого отклика, ведь не может же быть, что… − Ты знал! Сволочь! — Чувствую, как от клекотавшей внутри ярости меня начинает потряхивать. — За сколько ты продал мою крестницу?        Наконец он поднимает на меня свой насмешливый взгляд, даже его вечно равнодушная маска сегодня дает трещину: я отчетливо вижу в его глазах злорадство.        − Дорого.        − В чем она перед тобой провинилась? — Даже не стараюсь понять этого сумасшедшего, не в силах найти его поступку разумное объяснение. − За что, она же твоя родная кровь?        − О, дорогой братец, это станет ей хорошим уроком. Надо было любить отца. — Он растянул губы в безумной улыбке. − Айварисы даже согласились отдать первенца нам в род, так что радуйся, что Аманда слишком мала для брака. И да, правом главы рода я запрещаю тебе рассказывать кому-либо все, что связано с помолвкой Эйлин и родом Айварис.        Наверное, именно тогда я отчетливо понял, что относительно безвредный выход для моей семьи только один. Глава наложил вето, но при этом оставил мои руки развязанными. Это его ошибка.        − Себастьян. − Домовик откликается сразу, едва я выхожу из кабинета брата, − собери все вещи, принадлежащие мне и Гвен с Амандой, и перенеси все в мой загородный дом. Исполняй.        В голове пустота.        − Августус, что… − начинает Гвендолин при моем появлении в наших покоях, но осекается.        − Он сошел с ума, родная. Собирай Аманду, я заберу наши личные артефакты и портреты родных. Октавиус так ни разу за все время не навестил картинную галерею и не пообщался с предками. Как будешь готова, позови Себастьяна, он перенесет тебя с дочерью в наш летний дом. — Притягиваю мою фею к себе и вдыхаю ее запах. — Я хочу провести ритуал выделения в другой род.        «Хорошо».        В ритуальный зал я не спускался с момента заключения брака. Иду с тяжелым сердцем, но ясным разумом. Я обязан защитить свою семью, даже Эйлин − непременно найду способ спасти ее.        Короткий ритуал, и вот на алтаре появляется свиток: «Род Принс». На все воля Магии. Либо так, либо я могу навлечь на себя печать Предателя крови, не удержавшись и убив родного брата. В качестве компенсации все мною заработанные деньги остаются Принцам. Мне не жалко, заработаю еще.        Вечером из нашего дома в Хогвартс улетает письмо. Пусть Октавиус теперь и не глава моего рода, но его вето я все еще не могу нарушить. Да и зачем маленькой девочке знать, что родной отец продал ее, как… вещь. Нет, сейчас надо было приоткрыть лишь часть правды, поэтому я не скрываю факт ссоры с ее отцом и проведения мной ритуала, выделившего меня с супругой и дочерью в другой род.        Мордредовы яйца! И ведь никто не станет связываться с небогатыми Принцами и выступать против Айварисов. Тут стоит либо помочь Эйлин скрыться за границей, либо затеряться в маггловском мире.        Отец, хоть он и слепок личности, а не живой человек, почему-то говорит про обычный мир. Что ж, раз уж сложились так обстоятельства, то неплохо будет обновить кровь.        Похоже, что Октавиус решил до самого выпуска не говорить дочери про помолвку или умолчать имя жениха, все же фамилия этого чистокровного рода достаточно известна. А прихожу я к такому выводу потому, что при встречах в Хогсмиде в начале седьмого курса Эйлин все так же весела и жизнерадостна. Ненавязчиво интересуюсь ее успехами и подбрасываю мысль посетить Лондон, прогуляться по его улицам и посетить Гайд-парк.        О том, что крестница сбегает из магического мира в маггловский, узнаю из ее письма на следующий день после ее выпуска. Не просто сбегает, а с очень громким скандалом. Только что окончившая Хогвартс Эйлин оказалась беременной и, понятно, что не от своего официального жениха.        В начале июля 1953 года, можно сказать, в тесном семейном кругу отмечаем свадьбу Эйлин и Тобиаса. Живот еще не выделяется, но диагностическое заклинание однозначно показывает текущую беременность. Мы с Гвен понимающе переглядываемся: Биас не отводит глаз от моей крестницы, и та отвечает ему абсолютной взаимностью.        − Мне все равно. − Спокойно откладывает письмо Эйлин, узнав об отсечении ее от рода Принцев, − в сам магический мир возвращаться я не планирую, а моему ребенку ничего не грозит, он уже никак не будет связан с родом отца.        − Давай я приму вас всех младшей ветвью?        − Спасибо, крестный, но меня пока все устраивает. Да и я подставлю тебя своим решением, зачем настраивать против тебя и так злого, как стая мантикор, отца? − Она тепло улыбается, поглаживая еще плоский живот.        − Тобиас — сквиб? − Я смотрю на спину стоящего в другом конце комнаты Тобиаса. Хоть я и хотел сказать утвердительно, но получилось вопросительно.        «Да, крестный, я знаю».        Адалинда родилась в полдень третьего января 1954. Теперь внешним видом ребенка меня не удивить, и я с удовольствием нянчу внучку.        За доработку нескольких зелий министерство выдает солидную премию и, посоветовавшись с супругой, я решаю большую часть отдать крестнице — Адалинда оказалась волшебницей, а деньги на обучение в Хогвартсе, живя обычной жизнью, собрать не так легко.        Вернувшись после очередных посиделок у Снейпов, моя супруга просит расчесать ей ее необыкновенные волосы.        − Августус, − шепчет она, − видел, как Аманда возится с малышкой Адой? Как думаешь, может, нам стоит подумать еще об одном ребенке?        Подаюсь вперед, целуя молочную кожу на ее шее, скользя кончиками пальцев по спине моей феи.        Почему бы и нет. Дочка совсем взрослая, да и наследник не помешал бы.        О том, что наша маленькая затея удалась, можно было понять по диагностическому на пятый день, а на пятнадцатый день у Гвен начался токсикоз. Ее, казалось, рвало от всего: от запахов, воды, еды и даже цвета. Поначалу помогали укрепляющие. Недолго.        После обморока из Мунго вызвали колдомедика, который вел еще первую беременность и принимал роды в уже далеком 1944 году. Список зелий был внушителен даже для меня, и не все ингредиенты было легко достать. По ходу приема большую часть зелий пришлось адаптировать и индивидуализировать специально под Гвен.        Начальство вошло в положение и, выплатив все полагающиеся деньги, отпустило меня на все четыре стороны — все средства ушли на недостающие ингредиенты.        Порой приходилось стоять рядом с котлом по тридцать часов — были в перечне такие составы, на которые нельзя наложить чары стазиса. Я забыл про здоровый сон, отдых и нормальную еду: стоило увидеть худую и бледную, как Госпожа, жену, как я снова шел за котел. Мне казалось, что я недостаточно стараюсь, что надо сварить лучше, идеальнее…        Гвен… Утреннее диагностическое уже на седьмом месяце показало, что сердце нашего малыша не бьется. И если я думал, что маггловский Ад был раньше все эти месяцы, то я ошибался.        Поначалу это были беззвучные слезы. Непрекращающиеся слезы, что как лава разъедали мое сердце. Ночами супруга, закусив кончик подушки и свернувшись калачиком, подолгу выла, иногда на короткое время проваливаясь в беспамятство. Я чувствовал, что совсем немного, и она сойдет с ума от душевной боли, перестав абсолютно воспринимать окружающую реальность.        Укрепляющее и успокоительное приходилось вливать по очереди с интервалом в шесть часов, чаще было просто нельзя.        В конце лета, распродав большую часть артефактов и накопив огромную сумму, я нанял из Франции мастера менталистики, который работал с сознанием супруги долгие шесть часов, затирая ее воспоминания о второй беременности.        Не знаю, что послужило снятию блока, но относительное спокойствие продлилось едва полтора месяца, которые я старался проводить рядом с набирающей силы любимой.        Надежда, что все наладится, разбилась вдребезги. И новые истерики никак не способствовали начавшему помогать лечению.        Стоя над бессознательной супругой, в которой сейчас едва угадывается моя нимфа, я держал палочку, готовый произнести Обливиэйт. Рука предательски дрожала, а глаза застилала пелена. Какова вероятность, что, если не помогла ментальная коррекция, поможет обычное заклинание? Сколько оно уничтожит, если все ее мысли и воспоминания подернуты болью и перемешаны? Опустив палочку, я сел на кровать, не зная, что еще сделать для Гвен.        Провозившись полночи с одиннадцатого на двенадцатое октября 1959 года без сна, я спустился в подвал варить новые составы укрепляющего и успокаивающего, витаминного и питательного. Придя утром со свежим зельем, я сразу понял, что ее больше нет: Гвендолин лежала, раскинувшись на кровати, с закрытыми глазами. Впервые за последние месяцы она счастливо улыбалась.        Дни похорон прошли как в тумане. Из прострации меня не вывела даже полная ненависти речь дочери.        Я потерял свою опору, и весь мой мир, будто карточный домик, рухнул. Внутри поселилась абсолютная пустота. Как умалишенный, я вспоминал свою волшебную Гвен: ее мягкий смех, тепло прикосновений, сладость поцелуев…        Никогда. Я никак не мог понять, как так, сколько это никогда? Никогда больше не танцевать, не обнимать, не носить на руках, не видеть, как мило она краснеет, как хмурится, как закусывает губу, читая какую-нибудь научную статью, как расчесывает белый водопад волос, как сладко сопит, прижавшись ко мне ночью.        Какой-то частью разума я понимал, что Аманде сейчас тоже плохо, но физически не мог заставить себя поговорить с ней — она так похожа на мою фею: те же длинные светлые волосы, то же лицо, только цвет глаз мой. Может, чуть позже, когда будет не так больно, тем более она вернулась в школу.        Мне дали побыть наедине с самим собой едва ли месяц. Вольт просто встряхнул меня, как щенка, и велел выходить к нему на работу, видите ли, у него штатный зельевар отравился, а, кроме меня, у него свободных знакомых мастеров нет. Уже позже я нашел в себе силы поблагодарить его за то, что он не дал мне и дальше разрушать свою жизнь.        − Каждый из нас делает то, что должен, Августус. Тогда я почувствовал, что должен вытащить тебя из той задницы, в которую ты превратил свою жизнь. — Директор Школы зельеварения недовольно отодвигает очередной отчет и массирует переносицу. — Теперь твоя очередь работать: над жизнью, над отношениями. Никто не заставляет тебя искать замену супруге. Поговори с дочерью.        Это оказалось проще сказать, чем сделать. Директор Хогвартса пошел навстречу и несколько раз приглашал Аманду в кабинет для разговора, но дочь, только завидев меня, менялась в лице, полностью отключая все эмоции. Казалось, что я не ненавистный отец для нее, нет, меня не существовало в ее новом мире. Аманда тогда впервые не приехала на рождественские каникулы. Хорошо, что Дамблдор подтвердил ее присутствие в школе.        Февраль 1960 года начался с поисков Снейпов. Когда я аппарировал по прежнему адресу, меня встретила совершенно незнакомая семья магглов, которая не знала, куда съехали прошлые собственники дома. Отправляемые совы возвращались обратно, единственной работоспособной теорией был Фиделиус, ну, или, как вариант, версия о том, что они уехали за пределы континента. Мне очень стыдно перед крестницей за то, что я так неожиданно выпал из ее жизни. Надеюсь, что в ее глазах я не найду пустоты и она хотя бы выслушает меня, ведь Эйлин тоже любила Гвендолин.        Последующие годы я еще несколько раз предпринимаю попытки поговорить с Амандой, но нет. И я снова и снова возвращаюсь ни с чем.        Закончив Хогвартс, дочь уезжает из страны с парнем и, если верить данным, то в США. Похоже, что дедушка расщедрился на старости лет. Нанятый человек будет присматривать за ней издалека. Мне не надо знать, что она делает, будет достаточно иногда писать, что у нее все хорошо. И пусть трагедия разделила нас, это совершенно не значит, что она перестала быть моей дочерью.        Вспоминая про контракт Ады с Хогвартсом, изыскиваю выходы на Попечительский совет, в который мне удается пробиться в сентябре 1963 года.        Каково же было мое удивление, когда среди первокурсников нашей школы, набора 1965 года, я в актовом зале вижу маленькую копию Эйлин. Да, внешнее сходство, несомненно, есть, только волосы коротко отстрижены, да взгляд не наивный и восторженный, как у остальных. Тяжелый такой, как у ребенка с очень трудным детством.        − Она умерла. Почти шесть лет назад, — спокойный голос внучки ошеломляет и лишает надежды на воссоединение с крестницей.        Неужели я снова потерял родного человека?        − А Биас? Тобиас? Как он с этим справился? — Невольно вспоминаю себя до того момента, пока не появился Вольт.        И, услышав: «Он не справился», понимаю, что Биасу тоже нужна встряска, как и мне в свое время. У него есть дочь, и еще наверняка не поздно взять себя в руки.        Воспоминания о малышке-Эйлин проносятся перед глазами, пока иду в поисках кабинета, чтобы узнать хоть что-то от внучки. Каково же мое удивление, когда оказывается, что Ада заблокировала память. В детском возрасте это вполне возможно, а стихийная магия непредсказуема. Поэтому аккуратно расспрашиваю, чувствуя исходящее от внучки напряжение. Оно и понятно, она меня не помнит, оттого сейчас главное — не сделать ошибку. И робкая надежда появляется, когда она соглашается на воскресенье, приглашая в гости.        − И, Ада, мне жаль, что меня не было рядом, когда не стало Эйлин.        Мне на самом деле жаль, что я потерял всех. И если бы я мог, то непременно бы позаботился о девочке. Думаю, что Тобиас не отказал бы мне в посещении их дома.        − Спасибо, мне… это важно.        От меня не укрываются выступившие на глазах девочки слезы. Неужели у них все так плохо?        Воскресенья жду с какой-то внутренней тревогой и надеждой. Кровь — не вода, а я — не Октавиус, отказываться от родных не собираюсь.        − Проходите в гостиную, я хочу вас кое с кем познакомить, − вполне дружелюбно встречает меня Ада.        Неужели Тобиас женился повторно?        Вставший рядом с Адалиндой мальчик стал полной неожиданностью для меня. Как же так?        − Мистер Принс, позвольте представить вам моего брата — Северуса Снейпа. Северус, это твой двоюродный дедушка — Августус Принс.        − Здравствуйте, сэр. − Ребенок медленно кивнул, не сводя с меня таких же черных глаз: принцевская кровь.        − Добрый день, Северус, рад познакомиться с вами. — Мое сердце охватывает радость, поэтому с удовольствием жму его ладошку. — А где ваш отец, молодой человек?        − Папа вместе с мамой, на небе.        Не понял? Неужели ребенок может шутить такими вещами?        А вот дальнейшая история повергает меня в настоящий шок. Приходится приложить все силы, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица. Теперь многое становится понятно.        Например, напряженность Ады. И пусть ей всего одиннадцать, но я даже боюсь представить, чего ей стоило выживание. Всегда одна, да еще и с маленьким ребенком, оказавшимся тоже волшебником.        Сейчас мне дали возможность войти в их маленький мир, стать своим, и я просто не могу упустить этот шанс, раз уж с дочерью я не смог помириться.        Рассказываю все как есть; все, что могу рассказать, выуживая все самые теплые истории, видя горящие жаждой информации глаза сидящих рядом детей. Трогать воспоминания о Гвен больно, но передо мной дети, которые явно почувствуют ложь. Ада успокаивается, даже расслабляется после того, как я произношу клятву; кажется, что она приняла меня.        А объятья Северуса становятся полнейшей неожиданностью — похоже, ребенок тоже согласен на мое присутствие в их жизни.        Как завороженный, я следую за мальчиком в подвал. Похоже, что он здесь частый гость, чего не отрицает внучка. Сердце немного сбивается с ритма, когда просматриваю записи по приему зелий, но, кажется, здесь и без меня давно знают, как надо жить. Открывшийся шкаф с батареями качественных зелий уже не удивляет. Да и в принципе, если есть лимит по удивлению, я явно его достиг.        Понимаю, что Ада недоговаривает, но принимаю это как должное — несмотря на то, что я желаю им только добра, отношения будут строиться долго. Сейчас мы лишь заложили фундамент.        − Ада, − не могу удержаться от вопроса, хотя прекрасно понимаю, что тороплюсь, − как ты смотришь на то, чтобы вам с Северусом переехать ко мне?        − Давайте прежде привыкнем друг к другу, может, для начала вы так же раз-два в неделю будете приходить к нам?        − Хорошо, в следующую субботу в час. И я закажу у мастера порт-ключ, чтобы вы тоже могли прийти ко мне в гости в любой момент, − соглашаюсь я.        − Спасибо, сэр. За то, что принимаете нас и не торопите, я ценю это. Мне бы не хотелось резко срываться с места. Северусу нужно учиться в начальной школе и общаться со сверстниками.        Очень взрослый ответ, и я принимаю его, как и то, что девочка передо мной, взвалившая на себя бремя ответственности за себя и брата, не поймет и оттолкнет, если я начну давить или решать за нее.        Мелкими шагами, но я буду двигаться навстречу, и, возможно, однажды эти дети помогут заполнить ту пустоту, с которой я живу после смерти Гвендолин.