Янтарные чётки

Хабибулла всегда просыпался рано, с первыми петухами. Тихо поднявшись, чтобы не потревожить жену и сынишек и дать им досмотреть утренние сны, он одевался и выходил во двор. Солнце в тот час как раз выплывало из-за окутанных чадрой тумана вершин, по небу разливалась румяная заря. Хабибулла слушал, как шелестит листвой свежий ветер, перекликаются, задрав головы, горластые петухи, как шумно вздыхает в хлеву корова. На сокровища царя Соломона не променял бы он, бедняк среди бедняков, те благостные мгновения! С детским восторгом наблюдал Хабибулла, как начинается новый день, и, сколько ни любовался им, постоянно открывал в нём что-нибудь новое. Он любил распускающиеся цветы, росу на травах, принесённый ветром запах чабреца, облака в розовой дымке. Привычку встречать рассвет он пронёс сквозь года, не изменяя ей ни в невзгодах, ни в довольстве. Скоро хрупкая тишина нарушалась. Заливался пастуший рожок. Вставала Ашура, чтобы подоить корову и выгнать в стадо, потом спешила за водой к роднику. Тщательно начищенный мелом кувшин пускал солнечные зайчики. Коровы, овцы и козы, соскучившись за ночь в хлевах, топали на пастбище. Вскакивали дети, поднималась, кряхтя, старуха-мать. Наставало время завтракать и приниматься за работу: земля ждать не станет, особенно поля Нуцала. Но вот однажды привычный распорядок нарушился. Барабанный бой всполошил весь Хунзах ни свет ни заря. Люди, наспех одеваясь, выскакивали на балконы, спеша припрятать вывешенные там колбасы, выбегали во дворы, высовывались из окон, не понимая, что за светопреставление приключилось в час, когда дрёма самая сладкая. Набег неприятеля? Обвал? Беда? Целый отряд маршировал по улицам Хунзаха, направляясь в ту часть аула, где проживала сплошь голытьба. Возглавлял процессию долговязый барабанщик Кривоног. От роду, разумеется, нарекли его как-то иначе, но прозвище накрепко прилипло к нему, затмив настоящее имя. Уж очень примечательны получились у музыканта ноги: колесом, кажется, ходить на таких тяжело, но шаги печатал их обладатель весьма ловко, да ещё с вывертом. Бешмет бы подлиннее, чтоб прикрыть этакую красоту — и вышел бы молодец хоть куда. — Раз-два! Раз-два! — отсчитывал Кривоног, выколачивая из инструмента задорную дробь. Уследить за мельканием его рук не представлялось возможным: казалось, они и вовсе не соприкасаются с кожаным барабанным боком, а звуки рождаются сами собой. Да, Кривоног хорошо знал своё дело! За ним шагал старший нукер Нурулла по прозвищу Паппатачи — в честь лихорадки, подхваченной им некогда в Хиве. Лекарь-чужестранец, занесённый в Хорезм ветрами странствий, лечил Нуруллу хинным порошком и объяснял, что хворь с мудрёным названием приключилась от комариного укуса. Болезнь прошла, а прозвище осталось. Грубый Нурулла, равно как и его хвастливый сын Омар, был всецело предан Нуцалу. И, кстати, терпеть не мог комаров. Кроме Паппатачи любопытные насчитали ещё с десяток нукеров, вооружённых кинжалами и саблями. Хунзахцам оставалось только гадать, что понадобилось посланникам Нуцала среди сирых саклей. Может, кто из бедноты не уплатил оброка? Но зачем хватать его с таким шумом? Или где-то скрывается разбойник? Так ведь вспугнёт его барабан. Нукеры меж тем свернули во двор Хабибуллы. Соседи вздохнули с облегчением: не к ним. Замерли в полёте руки Кривонога. Барабан умолк. Нукеры ждали, полагая, что хозяева не замедлят появиться перед ними. — Сам старший нукер здесь, — пошатнулась Ашура, побледнев в страхе. — Чем мы прогневали Всевышнего? Не ходи к ним, не ходи, — зашептала она, видя, что Хабибулла сейчас откроет дверь, — меня не жалеешь, так мать пожалей, детей пожалей! Несчастная женщина, совершенно обезумев, вцепилась в мужнин локоть, повисла на нём всей тяжестью, пытаясь удержать. Заплакали перепуганные мальчишки, тесно прижавшись друг к другу, тоже умоляя отца не впускать страшных гостей. Старуха-мать, забившись в угол, шептала молитву, прося у Аллаха защиты. Хабибулла мягко отстранил жену, заговорил ласково, скрывая собственное волнение. — Как не ходить к ним, глупая, куда денешься? Паппатачи тогда всю саклю разорит, по миру нас пустит. Да ты не трясись, ничего они мне не сделают. Ну, какие за мной водятся грехи? И с тем вышел во двор. — Чем могу служить воинам светлейшего Нуцала? — спросил Хабибулла, кланяясь гостям. — Ты будешь Хабибулла, сын Сабура? — рявкнул Нурулла-Паппатачи и потребовал, не дожидаясь ответа. — Ступай с нами, Нуцал срочно требует тебя! — О, Аллах всемогущий! Что же понадобилось от меня повелителю, коль он едва дотерпел до восхода солнца? — Во дворце узнаешь! Топай давай! — высокомерно прервал нукер, считавший излишним пускаться в разъяснения. А, возможно, сам знал не больше Хабибуллы. Ведут — значит иди, да не болтай попусту о том, что тебя не касается. Хабибулле пришлось удовлетвориться лаконичным, ничего не проясняющим ответом. Что ж поделаешь, повелителю всяко виднее, когда и какого подданного затребовать пред царственные очи! Кое-как успокоив семью, собрался Хабибулла к Нуцалу. А всех и сборов, что со двора выйти. Чарыки на ногах, бешмет на плечах, завтракать не стал, чтоб не задерживать Нуцала своими мелкими потребностями: так и пошёл, не то в гости, не то под арест. Процессия выступила обратно в прежнем порядке: впереди всех Кривоног исправно молотит в барабан, что твой заяц, за ним старший нукер, а следом стражники, кольцом окружившие Хабибуллу. Люди глядели кто равнодушно, а кто с сочувствием, не без оснований опасаясь однажды разделить участь несчастного. С почётным эскортом миновал Хабибулла годекан с мечетью, жилища богатеев, пересёк дворцовую площадь — и вот оно, родовое нуцальское гнездо. Распахнулись ворота, обитые листами бронзы, готовясь проглотить бедолагу. Грозные стражи с секирами в руках замерли на посту: жили в них одни настороженные глаза, изучающее всякого пришедшего. Хабибуллу впустили. А выпустят ли обратно? Хабибулла помнил предсказание старого Юхарана, но всё-таки в глубине души точило сомнение: неужели вправду могущественный Гебек-Нуцал, гроза Страны гор, ничем не сможет ему навредить? Шёл Хабибулла через двор, потом по залам дворца, украдкой озираясь, опасаясь поскользнуться на мраморном полу. Он думал, ступали ли прежде бедняцкие чарыки по этим холодным плитам. Нукеры меж тем сопроводили пленника до самого Тронного зала, будто вельможу какого, а не простого горца. Не каждому посетителю выпадала честь быть принятым в Тронном зале! Сюда приходили послы иностранных держав, знатные гости, здесь пировали, обсуждали торговые дела, решали, с кем воевать, а с кем мириться. Простой люд нечасто допускался к самому престолу повелителя. Однако Хабибулла, будь его воля, предпочёл бы отказаться от оказанных ему почестей. Нуцал встретил гостя, сидя на троне — не золотом, конечно, бронзовом, но начищенном до ослепительного блеска. По бокам горделиво вытянулись Мирза и Асхаб, готовые, судя по выражению лиц, изрубить в крошево всякого злоумышленника. Трон располагался на гранитном возвышении. К самому его подножию подвели Хабибуллу. — Кланяйся владыке, презренный! — проворчал Нурулла, пихнув подконвойного в спину так, что тот едва удержал равновесие. Хабибулла и без подсказки догадался, что нужно делать. Он отвесил Нуцалу низкий поклон, без малого не коснувшись лбом гранитных ступеней. — Ассаламу алейкум, солнцеликий повелитель! Чем я, недостойный, могу угодить тебе? Сидел суровый Нуцал, положив ногу на ногу, молча разглядывал человека, столь нужного ему. Да, владыка вспомнил его, пусть и прошло столько лет. Ещё тогда дерзкий голодранец не убоялся сабли и сейчас спину гнёт, а в глазах — ни капельки страха. А ведь Нуцалу ничего не стоило прихлопнуть его, как мошку. Храбрые глаза, глаза бойца — Нуцал знал им цену. Простолюдины так не глядят. Уж не чанка* ли он? — Твой отец, значит, сажал плодовые деревья? — высокомерно спросил Нуцал. — Да, повелитель. Они до сих пор растут в горах, я ухаживаю за ними. — Для кого старался твой отец? — Для людей, повелитель. Он хотел, чтобы каждый мог отведать яблок, груш, абрикосов… — Прекрасно, — перебил Нуцал. — Тебя-то мне и надо. Гордись, Хабибулла, тебе предстоит выполнить важное поручение, на которое никто другой не способен! — Всё, что будет тебе угодно, светлейший повелитель! — ответствовал Хабибулла. Ну да попробовал бы он дать иной ответ! — Хорошо. Тебе, надо полагать, известно о слабом здоровье сиятельного наследника, — поморщился Нуцал, словно от зубной боли. Но тут же его лицо приняло прежнее надменное выражение. — Растёт в окрестностях Бухары чудотворное персиковое дерево. Тот, кто поест плодов с него, исцелится. Нуцал подался корпусом вперёд, нависая над брошенным к подножию престола бедолагой. — Найди мне его, принеси персики! Принесёшь — озолочу! Возьми припасы, всё, что нужно тебе в дорогу, и ступай. Если поторопишься, как раз поспеешь к той поре, как они созреют. Удивлённый многоголосый вздох прокатился под сводчатым потолком. Никто из присутствующих за мешок золота не согласился бы очутиться сейчас на месте Хабибуллы. А тот хлопал ртом подобно рыбе, извлечённой из воды. Мыслимо ли — пешком в Бухару? Нуцал осклабился, наслаждаясь тем, что сбил спесь с выскочки. — О мой всемогущий господин! — охнул Хабибулла, вновь обретя дар речи. — По силам ли мне одолеть путь до Бухары, отыскать то самое дерево? Как я узнаю его? Что, если сгину я по дороге? Почему бы не отправить воинов, слуг твоих? Они достанут всё, что тебе хочется, хоть целую арбу персиков привезут. Нуцал нервно стиснул подлокотники трона. Возражений он не выносил. — Да потому, болтливый твой язык, — процедил он, норовя просверлить гневным взором дырку в груди спорщика, — что одному человеку покорится дерево. Тебя одного не тронет охраняющий его аждаха. Добудь персики, или поплатишься головой — давно бы следовало её снять! — Нуцал сделал предупреждающий жест, заметив, как оживился Паппатачи. — И семью твою не забуду. Понимаешь? Похолодел Хабибулла, более не смея возражать. Да, он знал теперь наверняка, что пойдёт куда угодно, хоть в пасть к аждахе, потому что не хочет навлечь беду на семью. Лучше сам пропадёт, чем допустит, чтоб пострадал кто-то из близких. Из кожи вылезет Хабибулла, а добудет лекарство для хворого тинануцала, если только раньше не попадёт в когти чудовища. Да и жалко ему сделалось повелителя, цепляющегося за любую возможность помочь сыну. — Кого же мне понимать, великий Нуцал, как не тебя? Я достану персики, чего бы это мне ни стоило, — искренне проговорил Хабибулла, приложив ладонь к груди. — Сегодня же пущусь я в дорогу и не позднее начала осени вернусь в Хунзах, даю слово горца. — Давно бы так. Говори, что тебе надо. — Пару новых чарыков, а то мои совсем стоптались, кусок сыра да чурек, — простодушно перечислил Хабибулла. — И всё? — поднял бровь Нуцал. — Чем легче хурджин, тем неприглядней он для разбойников. Усмехнулся Нуцал, приняв резонный ответ, и приказал выдать путешественнику всё необходимое. И пусть идёт ловить удачу. Слово горца твёрже камня, оно одно, другого нет у него, значит, надо ждать Хабибуллу — он вернётся, не обманет. Нуцал не просил о помощи, он повелевал. Умолять он не умел, а приказ, даже нелепый, считал вещью естественной, подлежащей исполнению: на то он и владыка. Нуцал не испытал ни малейшего угрызения совести, спровадив подданного за тридевять земель из-за сиюминутного каприза. Авось да окажется правдой сказка Саадат: персики вернут жизненные силы маленькому Булачу, перестанет ныть сердце Нуцала. А, если статься, не доберётся Хабибулла до места, или разорвёт его аждаха, то что терял Нуцал? Ничего. Хуже, чем есть сейчас, всё равно не станет. * Чанка, чанка-бек — потомок от брака феодала с женщиной низшего сословия.