Янтарные чётки

Хабибулла так и не решился рассказать родным, в какое путешествие отправил его Нуцал. Как поведать им, что идёшь за тридевять земель на заклание к аждахе? Последним извергом надо быть, чтоб признаться! Сказал только, что обязался выполнить важное поручение повелителя и обязательно вернётся к осени. — А, может, к зиме. А, может, не вернусь, — грустно подумал он, обнимая Ашуру. Новые тяготы свалятся на плечи жены с его уходом. Косить сено, таскать дрова, обрабатывать землю теперь придётся ей, спрашивая у птиц, у южного ветра, нет ли весточек о муже. Жив ли? Может, нечего ждать, давно гниют в овраге его кости, растаскивает их вороньё, гложут бродячие псы? Хотя бы неделю ещё провести дома, заготовить по хозяйству впрок всё, что можно, но единый лишь день отсрочки выделил Хабибулле нетерпеливый Гебек, как милостыню швырнул в кружку нищего. И на том, дескать, спасибо. Назавтра нукеры под предводительством тысячника Харахура разбудили путешественника, под уздцы подвели ему коня. Домочадцы, держась позади, провожали их до края аула, подождали, пока все сядут верхом, а там отстали, не смея идти дальше, долго глядя вслед удаляющимся всадникам. Хабибулла не решался обернуться. Он чувствовал и так, что сыновья машут ему руками, а жена и мать молча глотают слёзы. Нукеры же сопроводили его до пограничного аула. Здесь кончались владения Нуцала — дальше простирались земли Казикумухского хана, клокотала среди скал стремительная Койсу. Харахур, по-охотничьи вытянувшись на стременах, жадно глядел вперёд: он соскучился без славных набегов, ему хотелось вторгнуться в чужие селения, вытоптать ханские поля, опробовать новенький ятаган. Но тысячник сдержался: здесь, на пограничье, завершалась его миссия, нукерам нужно возвращаться обратно в Хунзах. Таково условие. Дальше избранник Нуцала пойдёт один. Ни к чему распространять лишние слухи о болезни маленького Булача. Разочарованно вздохнул Харахур, царапнул чёрную жёсткую бороду, с усилием отвёл взгляд от манящей дали. Хабибулла неловко спрыгнул с коня, отдав поводья одному из нукеров, навьючил на спину хурджин. — Удачи тебе! — со смехом напутствовал Харахур и щёлкнул языком. — Будем надеяться, что ты приволочёшь персики, а не хан пришлёт во дворец твою голову в мешке. Нахохотавшись, нукеры ускакали, предоставив путника судьбе. Хабибулла, расправив плечи, побрёл вперёд налегке. В хурджине лежала лишь запасная пара обуви да припасы на несколько дней. В руках посох, какой обыкновенно носят чабаны. Вот и всё имущество. Коня Хабибулла не стал просить у Нуцала: не привык ездить верхом, да и конь привлечёт лишнее внимание к тайному делу. Денег в дорогу не взял, даже медного потёртого гроша: Ашуре нужнее, а ему ни к чему приманивать кошельком разбойников. Старый бешмет, видавшая лучшие времена папаха и стоптанные чарыки вряд ли представляли интерес для лиходеев. Как-нибудь перебьётся, на худой конец поест фруктов или ягод. Лучше будет, — решил путник, — пока не останется далеко позади Авария, не называться подданным Нуцала, оставаться неприметным. Не напрасно ведь предупреждал Харахур. Всех соседей взбаламутил неугомонный владыка Гебек: как тут в отместку не разделаться с одним из его народа, да ещё хунзахцем? Хабибулла шёл упрямо, не задерживаясь надолго нигде, превозмогая усталость. Остановится, переведёт дух, перекусит наскоро, двигается дальше до темноты. Утром стремился в дорогу. Ощущение близкой опасности гнало его вперёд. Он боялся не успеть, он видел во сне, как Нуцал, растеряв привычную горделивость, держит на коленях голову ребёнка, растирает ему тонкие ручонки, злобно, с вызовом кричит: — Мой сын здоров, знайте все! Он так же смел и силён, как я в его годы! Смахивала слёзы с ресниц кроткая, любимая в народе ханша Бике. Вторая ханша, Саадат, смотрела на них со странной, таинственной улыбкой, портившей прекрасное лицо. В глазах её плясали лукавые искры. Видения подгоняли Хабибуллу. Он ночевал под открытым небом, просил приюта у таких же, как сам, бедняков. Он научился безошибочно отличать добрых людей, что всегда помогут, не пожалеют еды, подскажут дорогу. Он пил воду из родников и слушал говор бегущих с вершин в долины рек. Чарыки его сносились, в лохмотья изодрались на горном перевале — там он и бросил их. Он продвигался вперёд по извилистым тропам, незнакомым горам, долинам, степям. Над ним, распластав широкие крылья, парили орлы. Хабибулла внимал звериному языку, птичьему щебету, что не раз его выручало. Он видел Каспий, вздыхающий вечный Каспий с поплавками рыбацких лодок. Он плёлся вдоль морского побережья под шорох волн, яростно плескавших на скалы и бессильно сползающих обратно. Море лоснилось масляной синевой, над ним стенали прожорливые чайки. Мелькнув рябым телом, показывалась нерпа, поворачивая к путнику усатую морду: «Кто ты, бродяга, откуда?» Хабибулла, любуясь диковинным зверем, облизнул пересохшие губы: они оказались солоны. У него зарябило в глазах от блеска волн, качающихся под солнцем. Хабибулла никогда не видел сразу столько воды и чтоб она не годилась для питья. Скоро он совсем обессилел. Зайдя в ущелье меж скалами, он разостлал бешмет и лёг, вытянув гудящие ноги. Ветер доносил сюда запах водорослей с моря. Над головой Хабибуллы раскинул корявые ветви дуб, вцепившийся в расселину могучими корнями. Он доставал из земли жизненные соки, привольно существуя и на камнях. Хабибулла устроился в его тени, решив отдохнуть пару часов. Знакомый густой бас донёсся до него, стоило смежить веки. — Да будет лёгким твой путь! Куда ты спешишь, не щадя ног, Хабибулла? — спрашивал Юхаран. — Посмотри, ты как дикий зверь стал, остерегаешься людей. Кто тебя гонит? Давно никто не слыхивал чарующего голоса знаменитого сказочника. Умолк он, растворился в горах, которые так любил. Да ведь Юхарану и лет немало было, точно никто не знал, сколько, но наверняка не меньше ста. Хабибулла мгновенно взбросил усталое тело, принялся озираться оторопело. Старика нигде не видно, только голос, каких из тысячи один, звучал. Во сне ли, наяву? — Иду я в Бухару, почтенный Юхаран, за персиками для больного тинануцала, — отвечал Хабибулла, вертя головой. — А таюсь потому, что опасаюсь лихих людей. Если со мной что случится, кто же принесёт лекарство мальчику? — Так зачем тащиться в этакую даль? — удивился невидимый Юхаран. — В долинах Аварии полно персиковых деревьев. Ты мог укрыться там, где не сыщут нукеры, и дождаться урожая, а потом принести Нуцалу целый хурджин спелых персиков. Он вовек не отличит, где ты их сорвал! А то ишь, ему каприз, а ты отдувайся! Хабибулла недовольно поджал губы. Куда клонит Юхаран, завещавший поступать по совести?! — Это обман. Я не могу подвести человека, надеющегося на мою помощь. Я понимаю Нуцала. А случись что, сохрани Аллах, с моими детьми, разве б я не был на всё готов ради них? — Твоя правда, — пророкотал сказочник. — Но разве ты не боишься чудовища, стерегущего плоды? — Боюсь, как не бояться, почтенный Юхаран! Но я дал слово. Обратно его взять не могу. — Верно! Верно! — филином заухал обрадовавшийся голос. Пригнулась от его мощи трава в ущелье, задрожали листья на дубе. Хабибулла невольно втянул шею. — Такого ответа я ждал! Иди без страха, почтенный, не бойся, не тронет тебя аждаха, ни человек, ни зверь не причинят тебе зла. Хабибулла метнулся в одну сторону, в другую, без толку отыскивая обладателя чудо-голоса. А ведь спрятаться толстяку совершенно негде. Камни малы, ствол дерева не укроет плотное брюшко. — Где ты, Юхаран? — взмолился сбитый с толку Хабибулла. — Почему я не вижу тебя? — Я повсюду, — умиротворённо вздохнул медовый голос, затихая, уносясь вдаль. — В воздухе, в милых моему сердцу горах, в деревьях, в шелесте ветра. Лучшей судьбы не желал я. Прощай, о Хабибулла, и прими мой подарок. Если однажды пристигнет беда, просто коснись его. Хабибулла вздрогнул, чихнул и… проснулся. Так же шуршал листвой дуб, грохотало вдали море. Солнце стояло в зените. Хабибулла с чувством потянулся, вспоминая сон, и замер, нечаянно запрокинув голову. Прямо над ним на ветке висели янтарные чётки с красными шёлковыми кисточками. Он мог поклясться, что прежде их тут не было. Дыхание стеснило грудь. Хабибулла, дотянувшись, схватил чётки, ощутив приятное тепло янтарей. Тридцать маленьких солнц лежали в его ладони, тридцать нанизанных на шнурок кусочков застывшей смолы, которые давно и безуспешно тщились заполучить многие удальцы. — От всего сердца благодарю тебя, почтенный Юхаран, — прошептал потрясённый путник, поцеловав чётки. Остался позади синий шумный Каспий. Повеяло томительной жарой. Потянулись горы, реки, пустыни, города — все неведомые, незнакомые. Но теперь уже ободрённый Хабибулла не опасался мести за деяния Нуцала: сюда, в эти края, не докатилась слава Гебека. Он без прежней опаски обращался за помощью к людям, когда словами, а чаще жестами объясняя, что ему нужно. Бухара, казавшаяся поначалу обманчивой линией горизонта, с каждым днём приближалась. Чётки Юхарана берегли путника, согревая на высоких обледенелых перевалах, помогали отыскивать колодцы, если мучила жажда. С ними легче сделалась дорога. И вот наконец показались впереди стены, башни и минареты древнего города. Остановился Хабибулла. Ноги, безостановочно преодолевшие сотни вёрст, отказались держать хозяина, задрожали и подогнулись. Хабибулла опустился на землю и долго сидел, прерывисто дыша от распиравшего сердце волнения. Неужели он в самом деле добрался? Неужто выполнил треть поручения? Оставалось проделать ещё немало: отыскать то самое дерево и сдюжить не менее утомительный обратный путь с полным хурджином. Самое главное: найти дерево аждахи.