Янтарные чётки

Осенний воздух чист и звонок. Он вкусно пахнет свежевыпеченным хлебом и степными травами. В высоком Хунзахе готовились к зиме. Запасено уже впрок сено, обмолочены ячмень и пшеница. Суетились на гумне вездесущие воробьи, подбирая упавшие зёрна. В ауле резали скот; алчно повизгивали псы, норовя поживиться требухой. По улицам, особенно в квартале Шулатлута, примыкавшем к нуцальскому дворцу, следовало ходить осторожно, чтоб не задеть головой вывешенные на просушку бараньи туши. Всё холоднее становились ветра, снежные шапки укрыли горы. В золото нарядились деревья. Чего ты ждёшь, Нуцал, почему чело твоё всё мрачнее становится с каждым днём? Что беспокоит тебя? Зачем ты посматриваешь на вершину Акаро, одетую лохматой тучей, как всадник буркой? Может, вспоминаешь, как прежде по осени приводил войско домой из лихого набега? Чужие земли снова манят тебя? Помышляешь вновь разорить кахетинские сёла, кровью окрасить воды Алазани? Нет, не то на уме твоём. Ты всё ещё ждёшь, Нуцал, ты веришь, что он вернётся, тот бедняк, давший тебе слово. Ты знаешь: недалёк день, когда нагрянут настоящие холода, снегом заметёт перевалы. Тогда жди до весны. А ты не любишь ждать, Нуцал, как не любишь и уповать на чью-то милость! Нуцал не раз пускал Хар-Кара с наказом отыскать Хабибуллу живым или мёртвым, но ни с чем возвращался чёрный вестник, без толку махал крыльями. Нуцал велел летать снова и снова. Однажды, кружа над ущельем Аракани, ворон заметил внизу человека с хурджином за спиной и поначалу не заинтересовался им. Тащится и тащится бродяга, опираясь на палку. Весь исхудавший, заросший, грязный, в отрепьях, от чарыков осталось одно название. Небось побирушка бредёт домой, собрав милостыню. Презрительно покричав, Хар-Кар спикировал пониже, чтоб подразнить бродягу. Он из озорства проделывал перед прохожими такой фокус: скачет по тропе, волоча крыло, чтоб за ним гонялись. Человек бросит поклажу, кинется ловить подбитую птицу, а та подпустит поближе, да вдруг увернётся от протянутых рук, отпорхнёт подальше. Ловля продолжается с тем же успехом. Вдосталь поводив растяпу за нос, Хар-Кар улетал. Однако на сей раз розыгрыша не получилось. Приземлился Хар-Кар прямо перед путником, вгляделся внимательно в его лицо и захохотал вдруг, взвился в воздух, с быстротой стрелы устремился во дворец. — Ага, ага, что я говорил?! — торопливо вещал он после на ухо Нуцалу. — Жив твой Хабибулла! Хотя на самом деле ничего такого Хар-Кар никогда не говорил. Даже вовсе наоборот, утверждал, что сгинул-де давно посланник Гебека. Виданное ли дело — прогуляться до Бухары и обратно! Но разведка ворона всё-таки сослужила Хабибулле добрую службу: не пришлось ему последние вёрсты до Хунзаха топать пешком, Нуцал выслал навстречу нукеров. Прямо во дворец доставили путешественника, не дав опомниться, проводили в Тронный зал. Только трое нукеров вошли вслед за ним — Нурулла, Мирза и Асхаб. Хабибулла, измученный походом, склонился перед повелителем, снял с плеч свою ношу, которую весь обратный путь оберегал, единственно думая, как доставить в целости. Сам он, конечно, не допускал мысли отведать чудесных фруктов, хотя один аромат их кружил голову. — Вот, повелитель, я сдержал слово и исполнил твой приказ! Я принёс тебе плоды с дерева аждахи. Нуцал глазам не поверил — в хурджине действительно лежали спелые румяные персики. Вроде такие же, как те, что растут внизу, в долинах, а вроде и отличаются. Не спросил Нуцал, как бедняку удалось добыть их, какие приключения перенёс он по дороге. Не заметил он, что Хабибулла едва держится на ногах. Повелители редко замечают подобные мелочи. — Принёс… — эхом отозвался Нуцал. Взор его воспылал жадным волчьим огнём. Не плоды ли это с дерева жизни? Что, если… Если попробовать хоть один? Смотрел Нуцал на персики, только что не облизывался. Догадливый Нурулла, сглотнув голодную слюну, подал хозяину хурджин. Зачарованный Нуцал, позабыв в ту минуту даже о Булаче, взял персик и тут же съел его, а косточку сплюнул на пол. Неуёмный аппетит разыгрался в нём. Нуцал съел второй плод, затем третий. Косточки сами покатились прямиком к ногам Хабибуллы, легли у носков чарыков. Хотел было повелитель приняться за четвёртый персик, но усилием воли заставил себя остановиться. — Ничего вкуснее я в жизни не пробовал! — восхищённо прищёлкнул он языком. — Что ты хочешь за них? Золото? Коня? Оружие? Смело проси, я ведь сам обещал тебе. Много чего хотелось попросить Хабибулле. Например, чтоб владыка снизил немного подати, или чтоб перестал грабить чужие селения. Но помнил он наказ аждахи: ничего не требовать взамен. Даже эти три несчастных косточки. А что ж иначе случится, вот бы знать! — Мне ничего не нужно, Нуцал! — отчётливо произнёс Хабибулла. — Здоровье сиятельного наследника лучшая награда для меня. А три косточки лежали у ног. Подобрать их хотелось отчего-то. И тут услышал бедняк тонюсенький голосок, не громче комариного писка: — Подними нас, не бойся, добрый Хабибулла! Бедный горец, привыкший к происходящим вокруг него загадочным вещам, догадался, кто зовёт его. Но как взять косточки в присутствии Нуцала и нукеров? Не осмеливаясь наклониться, он стоял прямо. Гебек на мгновение потерял дар речи. Во второй раз презренный голодранец оскорблял его, да ещё при нукерах. И снова владыка не мог ничего с этим поделать: жизнью сына обязан отныне Хабибулле. Нукеры, уловив настроение повелителя, зароптали, хватаясь за эфесы сабель, приготовились изрубить неугодного. Нуцал велел им отойти. — Не забывай с кем говоришь, негодяй! — пригрозил Хабибулле. — Бешмет как решето, а нос задрал выше горы Акаро! Может, хоть новую одёжку попросишь? Где жена твоя столько ниток найдёт, чтоб эту залатать? Хабибулла стоял на своём, дескать, аждаха так повелел, иначе не миновать беды. Низко поклонившись владыке, не удержался бедняк, незаметно взял с пола косточки и зажал в кулаке. Жалко стало: всё равно ведь выбросят их, пропадут. Нуцалу хотелось если не заточить в вотчину Байтармана нахала, отказавшегося от награды, то хоть покуражиться ещё над ним, да некогда. Надо оделить персиками Булача и, так уж и быть, дочерей, пускай растут всем на зависть красавицы-нуцалай. Потом принять визиря с докладом, надиктовать письмо уцмию в Кайтаг, проверить составленные казначеем сметы. Словом, мало ли дел у владык! Недосуг возиться со всякими чудаками. Насмешливо фыркнул Нуцал: — Ладно, как знаешь, Хабибулла. Ступай восвояси, да не задерживайся. Эй, бездельники, проводите его! Нурулла-Паппатачи шёл впереди, Мирза с Асхабом по бокам, Хабибулла, стало быть, посередине. Косточки нёс в кулаке. Забрать забрал, а зачем? Куда их девать? Смекнул Хабибулла, что наживёт, пожалуй, неприятностей, если нукеры заметят, что он сжимает в руке, и украдкой сунул косточки в рот, спрятал под язык. На выходе из дворца скучавшие стражники зашевелились, ожидая распоряжения обыскать. Хабибулла похолодел: что, если найдут и отнимут лежащие в кармане чётки Юхарана? Однако Паппатачи, сам того не зная, пришёл ему на выручку, прикрикнув на стражей: — Разве не видите, ощипанный он, как ветка зимой! Ничего из него не вытрясешь, сколько ни тряси. Нуцал велел отпустить его. Стражники отступили, скорчив недовольные гримасы, а Паппатачи под хохот нукеров-близнецов тычком в спину выпроводил Хабибуллу за дворцовые ворота. — Вот тебе милость Нуцала! Топай, оборванец! — Пррростофиля! — вдогонку присовокупил с крепостной стены вредный Хар-Кар. — Дуррак! Нынче обитатели дворца позабавятся, пересказывая друг другу историю о глупце, могущем хоть целый сах золотых туманов потребовать у повелителя, и упустившем удачу. Истый дурак! Хабибулла, вырвавшись на свободу, нисколько не обиделся и, следуя совету, поплёлся домой. А молва катилась впереди него: сын Сабура так-таки вернулся из дальнего странствия. Отдалившись от резиденции Нуцала на почтительное расстояние, Хабибулла вынул косточки изо рта, положил на ладонь, задумчиво уставился на них. Продолговатые, светло-коричневые, спокойно лежали они, ожидая, что решит человек. — Что теперь с ними делать? — пробормотал Хабибулла, оглядевшись. — Выбросить лучше от греха. — Нет, нет, добрый Хабибулла, не бросай нас! — снова зазвучал одному бедняку слышимый голос из косточек. — Лучше посади нас в землю у своей сакли, чтобы больше не ходить так далеко за персиками. Ведь Нуцал, будь уверен, ещё не раз и не два погонит тебя в Бухару! А навстречу путешественнику со всех ног бежали сыновья. За ними поспевала радостная Ашура, ковыляла старуха-мать. Хабибулла быстро спрятал косточки в карман и поспешил к семье. Но мудрый совет всё-таки не забыл. Когда утихла радость встречи, он вышел из сакли, наказав любопытным домочадцам не ходить за ним, прихватил лопату. Хабибулла сам никогда ещё не сажал деревьев, но помнил, как делал это его отец. Благо премудрость невелика, а время для посадки самое благодатное. Хабибулла выкопал три ямки на земляной террасе возле сакли, бережно опустил в них косточки, засыпал, сверху прикрыл травой. Вот и всё, пусть закаляются косточки, чтоб по весне дать маленькие хрупкие ростки. Им вытягиваться, крепнуть, на третий год жизни порадовать хозяина первыми плодами. По правде говоря, Хабибулла сомневался, что его затея увенчается успехом. Прорастут ли косточки давно сорванных персиков, выдюжат ли, привычные к жаре, суровый климат Хунзаха? Разумеется, он никому не рассказал о своей тайне. Соседям, пристававшим с расспросами, поведал, какие селения повидал по пути, как плещется синий Каспий, какие люди живут и какие звери водятся в дальних краях. Но ни слова об аждахе. Все остались довольны исходом, кроме ханши Саадат. Досадно ей было, что персики действительно пошли на пользу тинануцалу. Булач, поев волшебных фруктов, стал бойчее, заблестели его тусклые глаза, на бледных щеках появился румянец, звонче зазвучал голос. Нуцал и Бике не нарадуются, а Саадат сердилась: ничто больше не питает страдания повелителя. Ещё, пожалуй, в апреле, когда растают снега на перевалах, опять велит Нуцал седлать коней, уведёт войско в набег. Зовёт, поди, разбойничья кровь. Отныне ведь не надо ему караулить хворого сынка, на поправку идёт Булач. Ничего, — решила Саадат, — когда-нибудь судьба предоставит удобный случай, и уж тогда-то обязательно исполнится её проклятие. А пока оставалось ждать. Ждать Саадат пришлось три года. Три года до первого урожая персиков.