Янтарные чётки

Деревья не зацвели. Нуцал походил меж ними, постучал по стволам рукоятью кинжала. — Не цветут, чтоб им треснуть! — подытожил он, оглянувшись на Харахура. Харахур икнул, поспешно прикрыв рот ладонью, и подтвердил: — Не цветут! И оба посмотрели на садовника. Бедняга, готовый провалиться сквозь землю, залепетал: — Я как следует ухаживал за ними, повелитель, клянусь Аллахом, глаз с них не спускал! Ходил, как за малыми детьми! Будь я плохим садовником, другие растения завяли бы, но посмотрите вокруг, все они цветут, и лишь эти деревья хотят отличаться от остальных. Садовник много лет верой и правдой служил Дому Нуцалов. В его знаниях сомневаться не приходилось. Действительно: и розы, и жасмин раскрыли благоухающие бутоны, и каштан украсился пучками белых соцветий, и тутовник покрылся пышными серёжками. А персики своевольничали. Нуцал пальцем поманил к себе Нуруллу-Паппатачи. — Говори, что ты видел в горах. — Яблони, черешни, абрикосы… Все сплошь покрыты цветами, как невеста чадрой. — Тогда почему же они…? — воскликнул Нуцал, погрозив персикам. — О, я понял! Хабибулла действительно колдун, он наложил заклятие на деревья. Бросьте-ка его в яму, пусть барахтается в собственных нечистотах! С той злосчастной августовской ночи Хабибулла не покидал темницы. Узникам прогулки не полагались, на допросы его больше не водили. Остаток лета и осень он кое-как пережил, а вот зимой пришлось туго. Разносолами в подземелье не баловали; Байтарман ни полена лишнего, ни кизяка ни разу не подбросил в очаг, чтобы обогреть своих подопечных. Хабибулла довольствовался омерзительным варевом, которое псам вылей — и те не станут есть. От этаких харчей ни жира, ни тепла. Чтобы не умереть с голоду и хоть чем-нибудь набить желудок, Хабибулла давился, преодолевал тошноту, но поглощал ложку за ложкой. Бешмет толком не спасал от холода. Хабибулла дул на леденеющие руки, сворачивался клубком на тюфяке, сберегая жизненные крохи. Когда становилось совсем невмоготу, он касался янтарных чёток. Тогда холод отступал и узник безмятежно засыпал, не пробуждаясь от зябкого лязганья собственных зубов. Ему снились знойные пески Бухары. По всем приметам Хабибулле следовало отправиться в мир иной не от голода, так от мороза или болезни, или, с наибольшей вероятностью, ото всего сразу вместе. Однако он, к вящему неудовольствию Байтармана и тайной досаде повелителя, дотянул до весны. Когда в смрадное подземелье проник с воли едва уловимый аромат жасмина, Хабибулла не выдержал и заплакал. Слёзы текли по впалым щекам, теряясь в спутанной бороде. Обезумев, узник метнулся к оконцу, стал, срывая ногти, расшатывать каменную кладку. С тем же успехом комар мог толкать буйвола в бок, но Хабибулла ничего не осознавал. Он рвался на свободу. Где-то осталась его семья, зеленели травы, вставало и заходило солнце, грохотали Тобот и Итлятляр, а узника насильственно отторгли ото всего этого. Единственная жизнь, которую теперь наблюдал он — упражнения нукеров во дворе, но им не было ни малейшего дела до Хабибуллы. — Ага, плачешь! — дразнились мыши. — Давно пора, здесь и не такие орлы лили слёзы! Опомнившись, Хабибулла отступил. А через пару дней его, щурящегося от яркого света, исхудавшего, бледного вывели из подземелья и бросили в погреб. Хабибулла едва успел вдохнуть весеннего воздуха, как очутился в таких условиях, что душная камера в сравнении с ними показалась раем. Теперь он сидел в склизкой яме, забранной сверху решёткой, пространства едва хватало, чтоб улечься. Еду и ведро для всяких жизненных надобностей сюда спускали на верёвке и таким же манером доставали. От дождя и снега укрытий не предусматривалось. Хабибулла сел, вытянув ноги, гадая, куда его ввергнут в следующий раз, возможно ли упасть глубже. Чья-то тень легла на него. Подняв голову, Хабибулла увидел Нуцала, точнее, со своего места он мог как следует разглядеть лишь склонившееся над решёткой лицо повелителя и его ногу. Долго и задумчиво наблюдал Нуцал за пленником, как ястреб, выследивший мышонка. — Мне донесли, что ты плакал, Хабибулла. Ты, похоже, основательно продрог в подземелье. Ничего, скоро я обогрею тебя, — зловеще пообещал Нуцал. Хабибулла промолчал. От голоса повелителя дрожь прошла у него по спине. Деревья, не считаясь ни с какими планами нового хозяина, не только не зацвели, но даже сделали больше: взяли и разом сбросили все листья. Только корявые ветви торчали на фоне неба, насмехаясь над повелителем. — Ты видишь, — указала на них вышедшая в сад Саадат, — они засохли. Сам подумай, Нуцал, к добру ли это твоему дому. Кто станет следующим, ты или Булач? Конечно, не к добру, это каждому ясно. Застилающая разум, не признающая никаких доводов ярость всколыхнулась в душе Нуцала, сдавила грудь раскалёнными клещами: стало трудно дышать. В такие минуты никто и ничто не в состоянии повлиять на владыку Хунзаха, о чём Саадат знала превосходно. Нуцал подозвал Харахура, распорядился, едва не срываясь на крик: — Пусть глашатай так объявит народу с минарета: сегодня в полдень на Большом гумне будет сожжён колдун Хабибулла на костре из своих деревьев. Прах его развеют по ветру. Если Нуцалу что-нибудь угодно, нужно исполнять, не мешкая. Кричал глашатай, багровея от натуги, чтоб услышали не только мужчины, собравшиеся на годекане, но и в каждой сакле узнали о грядущей расправе. Пусть знает Ашура: нынче в полдень муж её взойдёт на костёр; пусть слышат сыновья: сегодня отец будет сожжён дотла у них на глазах. Старуха-мать, не выдержав разлуки, умерла зимой: скоро в раю встретит она сына. Так желает злой Нуцал. За Хунзахом располагалась обширная пологая площадка, где испокон века молотили зерно, а дальше разверзался обрыв, защищающий аул лучше самой толстой крепостной стены. Спускались сюда гуськом по тропинкам. Пришедших поглазеть на казнь насчитывалось не так уж и много, в основном жители Шулатлуты. Кривоног, выслуживаясь, колотил в барабан, рассыпая оглушительную дробь. Остальные нуцальские барабанщики, выстроившись в ряд, старались не отставать, хотя и один Кривоног управлялся за троих. На краю площадки нукеры сложили в кучу порубленные персиковые деревья, приготовили бурдюки с нефтью, чтоб костёр разгорелся поярче во славу повелителя. Нуцал, хмурый как грозовая туча, сидел на троне, положив ногу на ногу. На плечо его привычно опустился Хар-Кар. Мирза и Асхаб замерли по бокам. По знаку Нуцала привели осуждённого. На колдуна уж точно не походил он, грязный да тощий. Огляделся Хабибулла, повёл плечами, пытаясь освободить связанные за спиной руки. Всех своих злейших врагов увидел он: Нуцал, Харахур, Паппатачи и Омар, близнецы-нукеры тут, даже Байтарман не утерпел, притащился. Грохотали, надрывались гулкие барабаны. Почудилось Хабибулле, будто зовёт Ашура, он обернулся, отыскивая глазами жену, но нукеры уже оттеснили её, не давая прорваться на площадку. Байтарман, льстиво склабясь, подал повелителю Книгу Мудрости. Нуцал бегло перелистал страницы и вернул книгу подручному: — Брось и её в костёр. Пусть жарче пылает, да сгинут в пламени слова смутьяна! Поднялся Нуцал в полный рост и прогремел: — Ведите колдуна на костёр, пора! Я хочу, чтобы скала трещала от жара! Хабибуллу возвели на груду поленьев. Нукеры, схватив факелы, обмотанные пропитанной нефтью паклей, одновременно подожгли их и со всех сторон стали тыкать в персиковые ветви. Сухие дрова должны были мгновенно вспыхнуть, однако они лишь потрескивали от жара, но не занимались. Барабанщики от удивления остановились и тогда слышны стали перешёптывания среди зрителей и карканье ворона. Нуцал гневно махнул рукой, напоминая Кривоногу об его обязанностях. Спохватившиеся музыканты загремели с показным усердием. Хабибулла, расправив плечи, насколько позволяли путы, стоял прямо, не издавая ни звука. Если он чего и боялся, то того, что затекут скрученные руки и не удержат чёток, до сих пор не замеченных никем. Растерявшиеся нукеры, понукаемые Нуруллой, напрасно поджигали дрова. Ничего не получалось. — О повелитель! — в суеверном ужасе захрипел Харахур, склонившись перед троном Нуцала. — Эти колдовские деревья не горят! Он отшатнулся, увидев, каким стало лицо повелителя. — Не горят! — передразнил Нуцал, злобно сверкая глазами. — Не гор-рят! Вы поджигать не умеете, криворукие дурни! Облейте их нефтью! Нукеры плеснули на ветви нефть из бурдюков, раскрыли на середине лежащую поверх изрубленных ветвей книгу, сунули факелом в страницы. Из этой затеи тоже ничего не вышло. То ли нефть попалась какая-то негорючая, то ли книга не годилась на растопку. Несмотря на все старания, не удалось извлечь ни одной искры. — Поджигай! Поджигай! — бесился Нуцал. — Тах-тах-тах! — стенали барабаны. Будто обвал начался в горах. Хабибулла смотрел на перекошенные, раскрасневшиеся лица врагов. Такими забавными показались они ему, что он затрясся от смеха, а потом и расхохотался в полный голос, находя облегчение от невзгод последних месяцев. Смех подхватили в толпе, раздался свист, кто-то мяукнул. — Замолчи, колдун! Я заткну тебе рот! — рычал Нуцал, топая ногами. Хар-Кар, сообразив, что вот-вот случится нечто страшное, непоправимое, и лучше, пока оно не случилось, убраться подальше, снялся с плеча повелителя и скрылся в неизвестном направлении. Нуцал сам бросился к костру, вырвал факел у нукера и с размаху, как меч в нутро добиваемого, вонзил в персиковые сучья. И у него не получилось добыть непослушный огонь. Толпа, никем не сдерживаемая, помаленьку расползалась. То один, то два зрителя из тех, что и пришли-то из страха перед гневом владыки, отделялись от неё, спеша домой. Булача приказали не выпускать из дворца. Поначалу приказ соблюдался строго, но, когда очевидцы принесли вести о чудесах на Большом гумне, во дворце поднялась неразбериха. Всем отчего-то стало не до Булача. Пользуясь случаем, тинануцал прошёл через главные ворота, именем отца велев стражникам пропустить его. Саадат видела всё. — Так-то вы, истуканы, исполняете волю повелителя! — обругала она проштрафившихся стражей, отхлестала их по щекам. — Мы не смели препятствовать сиятельному Булачу… — замялись те, переминаясь виновато. — Надо сообщить госпоже Бике… — Ещё чего не хватало — беспокоить ханшу Бике! Я сама приведу наследника, а вы стерегите ворота как следует, чтоб никто больше не покидал дворца. Чтоб муха мимо вас не пролетела! Булач хотел спуститься к месту казни. Саадат, догнав мальчика, мягко обняла за плечи, удержала, ласково запричитала, не давая опомниться: — Зачем ты убежал из дворца, Булач? Разве отец не запретил тебе выходить? Идём со мной, тебе не надо на это смотреть. Идём, Булач, я хочу показать тебе водопад. Если встать там, раскинув руки, то почувствуешь себя на вершине мира… Голос у Саадат вкрадчивый, пахла она чем-то приятно-пряным. Булач, совершенно растерявшись, послушался её. Никто не видел, как ханша увлекает тинануцала всё дальше по тропинке над обрывом. Все любовались на бестолковые потуги палачей. Нуцал уже и не рад был, что согнал народ. Разгонять обратно нельзя, а то получится полнейший позор. Ничего! Гебек ни разу не отрекался от затеянного. Он ещё заткнёт хохочущую глотку колдуна, пускай не пепел развеет над скалами, так ручей его крови выпустит на камни! Хабибуллу окутало тягучее безмолвие, какое получается при контузии. Люди вокруг беззвучно открывали рты, из-под ладоней барабанщиков вылетала тишина. — Прикажи, только прикажи, Хабибулла, что сделать с этими злодеями! Мы исполним любое твоё желание! — послышался бедняку среди беззвучия знакомый тонюсенький голосок. — Прикажи, прикажи, о Хабибулла! — Что ж… — вздохнул Хабибулла, без ненависти, но с презрением. — Эти люди уже не похожи на людей. Так пусть превратятся в тех, на кого похожи! — Да исполнится по-твоему, о Хабибулла! Лопнули верёвки. Небо кинжальной вспышкой вспорола молния, с пушечным гулом разорвался гром. Зрители, в панике наступая друг другу на пятки, полезли вверх, в Хунзах. Налетевший вихрь валил с ног, вздымал в воздух сучья из неудавшегося костра. Через минуту на Большом гумне остались только Нуцал, Харахур, Байтарман, Кривоног с барабанщиками и нукеры. Они тоже пытались сбежать, но невидимая преграда не пускала их, удерживая внутри заколдованного пространства. Они метались, застигнутые врасплох, а невидимый противник колотил их без всякой жалости персиковыми палками — по спине, по плечам, по головам. Харахур с воем катался по земле, Нурулла полз на четвереньках, Байтарман кружился юлой, пряча голову. Они нигде не находили спасения. Совершенно обезумев от боли и застлавшего разум суеверного ужаса, избиваемые вопили, что есть мочи. Молчал только Нуцал. Он растерялся: его ещё никогда не били. Он рубился в схватках, но то другое, там по-честному, враг виден и понятен. Верх над Нуцалом не брал никто никогда. Поначалу он огрызался, вертелся, пытаясь дать отпор, но невидимый шайтан с палкой наседал всё крепче. Наконец не выдержал гордый Гебек, закричал, долгий зов его оборвался на заунывной тоскливой ноте. На глазах появились злые слёзы. Противник так сильно приложил его, что великий Нуцал покатился кубарем, перестав понимать, где он и что он. Он завозился, запутавшись в черкеске, которая отчего-то стала велика. Одежда показалась ему лишней и он принялся сражаться с ней, с рычанием раздирая зубами в хлам, в лоскуты. Сбросил с шеи мешавшую пектораль с волком, содрал с себя всё до последнего клочка. Удары не ослабевали. Гебек встал было на ноги — колени Нуцал не преклонял ни перед кем, но пошатнулся и опустился на четвереньки. — Р-рах! Р-рах! Р-рау! — по-звериному лязгнул зубами на шайтана. А тот в ответ опять огрел палкой по спине. Тогда грозный Нуцал ощутил, что… поджимает хвост. Да, самый настоящий хвост. И не на четвереньках стоит он, оказывается, а на лапах, что даже удобно. Такого потрясения он не выдержал и в ужасе бросился наутёк, не разбирая дороги, опозоренный, дрожащий, разбитый наголову. Впервые он потерял дух и спасался бегством.