Янтарные чётки

Ты, жестокий Нуцал, ни с кем и ни с чем не считался в гордыне своей. Нет у тебя совести, душа твоя так черна, что никаким скребком не отскоблить её. Заветы стариков ты попирал, смеясь; на древние обычаи смотрел сквозь пальцы. Сколько земель разорил ты, сколько крови пролил, сколько селений сжёг, скольких жён оставил вдовами, а детей — сиротами? Сколько добра награбил? Ты не знал пощады, не пожалел даже человека, спасшего жизнь сыну твоему. Чаша скорби полна, Нуцал. Помнишь, мечтал ты о волчьей шкуре? Так и носи её отныне на себе, рыскай голодным волком в поисках добычи! Ты, свирепый Харахур, не отставал от господина своего. Ты топтал и рушил, мучил и убивал, слух ласкал звоном серебра. Ничто не насыщало твою алчность. Чёрным вепрем беги в ущелье, рой землю копытами, пожирай дождевых червей — вот судьба твоя! Вы, трусливые подхалимы, неотличимые один от другого, всюду увязывались за повелителем, подбирая то, что он не успел ухватить. Недаром люди прозвали вас шакалами. Шакалами вам и ходить по пятам за ним, довольствуясь остатками его пищи. Ты, гнусный тюремщик, радовавшийся страданиям узников, будь отныне шахом над мышами. Вы, тщеславные нукеры, доживайте век комарами на гнилом болоте. А ты, пугливый Кривоног, от собственной тени шарахавшийся, зайцем скачи в лес и там барабань по пенькам! Небесный огонь обратит в прах ваше прошлое и сотрёт имена в памяти народной. Всё, чем владели вы, пеплом развеется по ветру. Нет вам дороги обратной. Тепло человеческого очага больше не для вас, люди в страхе захлопнут перед вами двери жилищ своих. Доволен ли ты, о Хабибулла? — Осторожнее, Булач, здесь едва оступишься, как свернёшь шею! Саадат и Булач шли по кремнистой тропе, вьющейся вдоль скалистой гряды. Слева, на возвышении, виднелись строения квартала Шотота, справа залегал отвесный обрыв. Саадат, напряжённо глядя в спину мальчику, подумала, что дальше идти нет нужды. Настал долгожданный час. Здесь встретит судьбу свою отродье Гебека, здесь свершится то, что год за годом вынашивала в уме Саадат. — Что это?! — испугался Булач, когда в небе громыхнуло так, что у него на миг заложило уши. — То, что нам пора прощаться, волчонок! — пронзительно взвизгнула Саадат, изо всех сил толкнув тинануцала. — Пускай родители вымаливают у шакалов твои кости! Неуклюже взмахнув руками, Булач полетел в ущелье, увлекая за собою камни. И крик мальчика, и шум катящихся камней захлестнул и унёс вихрь. А Саадат злорадно бормотала, хотя тот, кому предназначались её слова, не слышал их. — Вот тебе моя месть, Гебек! Страдай, лишившись самого дорогого, как я страдала, когда ты топтал и жёг мою страну! Рыдай по своему волчонку, ненасытный волк, как я рыдала, когда ты запер меня в своих горах! По заслугам сегодня воздано тебе, негодяй, злом платящий за добро! Ты сорвал розу Ширвана, да позабыл про шипы! — Ма-ама! Спаси-ите! — долетел до неё захлёбывающийся мальчишеский голос. — Что же это?! Он не разбился? Или то шайтан дразнит меня? — пришла в ужас ханша и, зажав ладонями уши, побежала, не разбирая дороги. Прочь, прочь от голоса из пропасти, от опостылевшей горной темницы! Вопли, преисполненные нечеловеческой муки, преследовали её. Саадат знала, что туго сейчас приходилось повелителю и ближайшим его подручным. Одному Аллаху ведомо, кого прогневал Гебек по её наущению и какую кару за это понесёт! Предвкушение чего-то неизбежного росло и ширилось в груди, кровь гулко шумела в ушах. Саадат упала, больно ушибившись коленями. Спазм скрутил её нутро, жёг изнутри, забивая дыхание. Ханша засучила ногами, пытаясь справиться с недомоганием. — Нет, прошу, не надо! — успела взмолиться она. И ты, льстивая жена, отравившая сердце ненавистью, поднявшая руку на невинное дитя, не надейся избегнуть расплаты. Всегда следовать за господином твоим, куда бы ни подался он, служить ему, плутовать и следы заметать хвостом — вот участь, достойная тебя. Хабибулла, открыв рот от изумления, наблюдал, как ловко персиковые дубинки обрабатывали его недругов. Всё слилось в единый копошащийся завывающий клубок. Уже не различить, где Харахур, где Нурулла, где сам солнцеликий повелитель. — Ага, не нравится! — приговаривал писклявый голосок. — Вкусны ли, Нуцал, персики с дерева аждахи? Последовала заключительная порция тумаков — и клубок распался на составные части. Люди, отведавшие персиковых колотушек, перестали быть людьми. Обернувшись зверями и насекомыми, кинулись они кто куда со всех ног и крыльев. Большое гумно опустело. Смекнул Хабибулла, что и ему пора забирать семью, да бежать из Хунзаха, покуда не улеглась паника. Ведь теперь он вроде как и в самом деле колдун, повинный в исчезновении самых высокочтимых лиц страны. Засуетился, ничего не понимая, враз обезглавленный Хунзах. Где повелитель? Где его кунак-тысячник? Где верные телохранители, старший нукер? Куда пропали наследник и пустившаяся за ним вдогонку ханша Саадат? Причитала несчастная Бике, метаясь по дворцу подобно попавшей в силок пичужке, звала Булача. Никто толком не знал, что предпринять. Гебек, будь он здесь, жестоко наказал бы подчинённых за бессмысленное мельтешение, когда надо действовать. Но Гебек исчез. Хунзахцы видели громадного волка, промчавшегося по улицам аула и скрывшегося где-то в отрогах Акаро. Откуда взялся зверь, так и осталось неясным. Визирь, заикаясь от волнения, отдавал распоряжения. В конце концов ему удалось кое-как организовать сбившихся с ног нукеров и слуг. Кинулись, спохватившись, на Большое гумно, но нашли там только в клочья разорванную одежду, опрокинутый трон, оружие и барабаны. Люди, очевидно, в ярости или умопомрачении сорвали с себя всё вплоть до исподнего. Там же, на Большом гумне, обнаружили и золотую пектораль, символ власти Нуцала. Но ни малейшего следа пропавших или хоть подсказки, куда делись они. Получалось, как ни крути, что вся хунзахская верхушка удирала в чём мать родила. Бике растёрла пальцами виски, унимая надсадное покалывание. — Неужто безумие поразило всех разом? О Аллах, возможно ли такое? — Нужно под страхом смерти запретить дворцовой челяди и жителям аула покидать Хунзах, — отозвался визирь. — Нельзя допустить огласки, госпожа. Бике оживилась, вскинула заблестевшие надеждой глаза. — Это так, да… — ханша по-девчоночьи шмыгнула носом. — Но мы пока не видели останков и… Нукеры не нашли одежд моего сына и Саадат. Продолжать поиски! Хабибулла брёл вдоль обрыва, намереваясь задворками добраться до родной сакли. Следовало торопиться, пока не настигли брошенные в погоню нукеры. — Помогите! Кто-нибудь, помогите! — уловил он слабый стон. Вздрогнув от неожиданности, Хабибулла заглянул в пропасть и сердце его стиснула жалость. Он увидел мальчика. Несчастный, напрягая последние усилия, цеплялся за куст, росший на склоне. Его исцарапанные руки судорожно сжимались, ноги то и дело срывались, теряя опору. Хабибулла подоспел как раз вовремя: ещё немного и мальчик, устав бороться, сорвался бы вниз. В этот миг мальчик поднял бледное измученное лицо. Хабибулла отшатнулся, узнав тинануцала. — Помогите… Мне плохо… Мама… — позвал Булач. Сын злейшего врага болтался меж жизнью и смертью. Хабибулла, испытавший по милости Нуцала немало лишений, знал то же, что и коварная Саадат: ничто не сразит Нуцала сильнее, чем гибель обожаемого сына. Хабибулла не колебался ни минуты. — Держись, Булач, я иду! — крикнул он и стал осторожно спускаться к мальчику. Спуск обессиленному, едва избегшему казни человеку дался не так-то просто. Каменный склон царапал живот, колол босые ступни, но Хабибулла, подстрекаемый желанием спасти мальчика, упрямо полз вниз. Подобравшись к Булачу, он обхватил левой рукой его худощавое тельце, крепко прижал к себе. Тот, вздохнув, сразу же поник, отпустив куст, затих в объятиях спасителя. Хабибулла ощутил, что выбраться на тропу не достанет сил. Один, может, и выкарабкался бы. Но одна рука его удерживала безвольно обмякшего Булача. С такой ношей подъём не одолеть. А ждать, покуда прибудет помощь — понапрасну терять время и силы. — Нет уж, шалишь! Из Бухары вернулся невредим, аждаха помиловал, и чтобы здесь… Нет! И Хабибулла решился. Стиснув зубы, он полез по склону, обдирая колени. Пот градом катился по лицу, заливая глаза. Сделалось нестерпимо жарко. Хабибулла взбирался, силясь унять дрожь в руках. Он не мог вспомнить потом, как выполз на тропу и вытянул бесчувственного Булача. Хабибулла, задыхаясь, лёг на спину. Жадно хватал воздух пересохшим ртом. Рядом лежал Булач — весь в царапинах и ссадинах, но живой. К ним уже спешили люди.