Янтарные чётки

После покушения Кашкара Нуцал больше не доверял волкам. Он всё-таки водил стаю на охоту, чтоб сородичи не забывали вожака, но никогда не ел со всеми вместе. Отхватив от туши свою долю, он уходил в сторону и, убедившись, что никто его не видит, приступал к трапезе. Научился он охотиться сам или с нукерами, брал и робких оленей, и прытких туров, утаскивал овец из-под носа у чабанов, обкрадывал кладовые. Наловчился рыбачить. Вошёл в полную силу Нуцал, густая шерсть залоснилась, чернью переливалась на мощном загривке, спина сделалась широкой. Теперь уж ничем не походил он на неприкаянного бродягу, вынужденного поедать слизней. Зайцы во главе с Кривоногом барабанили в его честь, как на параде. Хар-Кар говорил от его имени с видом самым важным. Нукеры, гордо выпятив грудь, стерегли его покой и подбирали за ним крохи. Нора под барбарисом казалась волку недостаточно надёжной и неподобающей владыке долины. Он, как мог, расширил её, соорудил запасной лаз, натаскал сена, чтоб мягче спалось. Не ханский дворец, конечно, но получилось вполне сносно. Только для себя старался повелитель: Макру зажила своим домком, подругу-волчицу не привёл. Потом в разных уголках долины Нуцал выкопал несколько дополнительных нор — на всякие непредвиденные случаи. И ещё одно испытание пришлось вынести бывшему правителю Хунзаха. Лето пролетело незаметно, с осенью подтянулись холода, а там и снег выпал, укутал всю долину белым покрывалом. Теперь уж от него не укрыться за стенами жилища, не отогреться у камина, не накинуть тёплую бурку. Волк сворачивался клубком в норе, пряча нос. Зябли с непривычки лапы — снег обжигал подушечки, мороз доставал сквозь плотную шубу, меж пальцами намерзали ледяные комки, которые приходилось выкусывать. Ко всему добавилась бескормица. Отары перегнали на зимние пастбища, гоняться за косулями по снегу стало труднее, а домашний скот люди закрыли в хлевах. Сонная рыба залегла на глубине, недосягаемая в ледяной воде. — Оууу! — злобно завывал Нуцал на небо в бестолковых тучах, а сам поджимал то одну, то другую лапу. Тучам-то что — знай сыплют сверху холодную крупу. Выкуси, Нуцал! Волки дивились серошкурому, любившему надрывать глотку по делу и без дела. — Ах-ах-ах! — Ох-ох-ох! — вторили верные нукеры. Думал Нуцал, что околеет от холода, но всё-таки привык, как привыкал ко всему, упрямо скакал по снегу, прокладывая ровную стёжку следов. За ним, не отставая, спешили шакалы. Однажды Хар-Кар доложил о визите Байтармана, заделавшегося, не без помощи Нуцала, мышиным шахом. Байтарман поднялся на задние лапки, передние сложил перед мордочкой и поклонился владыке. — Чего тебе? — нелюбезно буркнул волк. — Я принёс тебе жалобу на лису Макру, о повелитель! — пропищал Байтарман. Макру ухитрялась где-то наедаться досыта. Рыжая шубка огненным пятном выделялась на снегу, блестела — шерстинка к шерстинке, щёки округлились. На расспросы, однако же, она отвечала уклончиво, смущённо отмахивалась лапой, дескать, там кусок найду, тут подберу, так и кормлюсь. — Чем тебе, долгохвостый, досадила Макру? — прищурился Нуцал. — Она разрушает наши жилища, без счёту ест моих подданных, повелитель! Прикажи ей, пусть перестанет разбойничать! — Ха-ха-ха! — громко расхохотался владыка. — Так вот оно что! — Мы страдаем от её набегов, — гнусил Байтарман, не понимая причин веселья повелителя. — Цыц! Ваше племя многочисленно, от него не убудет. Пусть ест, сколько влезет, — распорядился Нуцал. Мышиный шах попытался возразить, однако владыка трижды зевнул, показывая тем самым, что разговор окончен. И вообще, он не терпел никаких возражений. Покорился Байтарман, убрался подобру-поздорову, покуда самого не слопали. Юркнул в норку. Волки признавали власть Нуцала, но по возможности сторонились — видимо, угадывали в нём чуждое. Да и Нуцал больше не горел желанием сближаться с ними, не участвовал в их делах. А меж тем он испытывал потребность в обществе себе подобных: ведь волкам, как и людям, невыносимо одиночество. Хорошо, хоть товарищи по несчастью не чурались его, скрашивали унылые дни. Это тоже добавляло ему странности в глазах стаи. Что же за волк такой, который дружит с добычей, покровительствует лисице? Угасни в нём человечья память — вероятно, смирился бы Нуцал, постарался завоевать расположение собратьев, завёл новую семью. Он всячески изгонял воспоминания о прошлом, а те не умирали, приходили днями, всплывали во снах. Может, — думал Нуцал, — колдун Хабибулла нарочно обрёк его вечно помнить, кто он такой? Ближе к весне нечто смутное, давно забытое в заботах о выживании шевельнулось в душе Нуцала. От предвкушения, овладевавшего всем его существом, бешено колотилось сердце, а лапы сами собою выписывали на талом снегу дурашливые кренделя. Он сделался беспокоен, на бегу часто оглядывался через плечо, а иногда, уставившись в небо, замирал в непонятном томлении. Поначалу он принимал кипение крови за радость от приближения весны. Он жив, скоро потеплеет воздух, вновь будет вдоволь пищи. Однако скоро Нуцал заметил подобное поведение и у других волков, увидел, как распадалась его стая, как волки заигрывали с волчицами. Тогда он понял, что в нём заявляет о себе жажда любви, которую некому утолить. Мог ли он смешать со звериной благородную кровь Нуцаби, наделить отпрысков частичкой человечьей души? Теперь Нуцал даже радовался тому, что волки избегали его. Он совсем отдалился от стаи. Его точила зависть к счастливым парам, бегающим бок о бок, он раздражался из-за малейших пустяков, вымещал досаду на нукерах и до изнеможения гонял их, жестоко кусая. Жалобный визг угрызаемых шакалов немного притуплял нуцаловы страдания. Макру предусмотрительно не навещала его. Только одна молодая волчица, Лала*, относилась к Нуцалу не так, как прочие. Она робела перед ним: видно, чуждая порода смущала и её, но во взгляде мелькало любопытство. Если повелитель сам обращал на неё внимание, Лала поспешно отворачивалась. Вокруг неё увивались кавалеры, добивающиеся её любви, но разборчивая волчица отвергала их всех. Кого она искала в первую весну своей юности? Снег в долине стаял, унёсся ручьями с водами Варачана. Земля поросла мягкой травой, в какой одно удовольствие валяться. Настала пора, когда на деревьях набухли почки, склоны горы Сокровище окутались белой дымкой, запестрели цветы. Раскрылись чашечки тюльпанов. Щебетали на все лады птицы и даже хмурый Хар-Кар повеселел. Один только повелитель, злющий как аждаха, бесприютно слонялся по долине. И без того тошно, и воспоминания одолевают не самые приятные, да тут ещё острый шип впился аккурат между подушечками передней лапы. Так глубоко засел, что никак не достать, а на лапу невозможно наступить. Лёг Нуцал на солнцепёке, лизал лапу, стараясь вытолкнуть шип языком, но клятая колючка оставалась всё там же. Раздался тихий шорох шагов, солнце заслонила тень. Нуцал знал, что это Лала. Пришла. Сама. Он поразился: впервые кто-то из стаи после того случая с Кашкаром и Жандаром добровольно пришёл к нему, но лежал по-прежнему, будто не заметил волчицу. А та стояла в нерешительности, застенчиво прижав уши. — Позволь мне помочь тебе, повелитель, — наконец тихо попросила Лала. Нуцал глянул снисходительно и вытянул больную лапу. Волчица легла и принялась осторожно, чтоб не причинить лишней боли, вытаскивать шип. Попытки её скоро увенчались успехом: Лала ловко подцепила колючку зубами и быстро выдернула, а затем зализала крохотную ранку. Нуцал не противился, хотя разум советовал скорее отдёрнуть лапу: прикосновения волчицы вызывали давно не испытываемое блаженство. Хвост против воли завилял по-собачьи. — Вот, повелитель, больше он не побеспокоит тебя, — довольно произнесла Лала. Она замерла, не зная, как дальше поступить. Нуцал не гнал её, но и не привечал. — Благодарю, — величаво кивнул Нуцал. Он гадал: уйдёт сейчас Лала или нет. Повелитель больше ничего не сказал, но его одобрение придало волчице смелости. Она подползла ближе, потёрлась мордой о шею Нуцала, игриво куснула за ухо. Нуцал вздохнул, положил отяжелевшую голову ей на спину и прикрыл глаза. Он хорошо понимал, чего ждёт от него молодая волчица, и уже готов был сдаться на её милость, но в тот самый миг память его озарилась ярким всполохом. Вот глашатай объявляет народу о том, что досточтимая Бике-уцминай разрешилась от бремени сыном, вот сам Нуцал выходит к подданным, держа на руках новорожденного Булача, вот Бике, зардевшись, кротко касается губами его щеки, вот Саадат окручивает шёлковыми косами его шею. Вскрикнул Нуцал, отпрянул от волчицы, как ошпаренный, очумело затряс головой. — Я что-то не так сделала, господин мой? — недоумевала опечаленная Лала. — Я прогневала тебя? — Нет, Лала… — отвернулся Нуцал, чтоб не встречать её испытующего взгляда. — Это со мной не так… Ушёл он, ничего не объяснив. Да куда денешься от самого себя? В ауле гуляла молва о здоровенном сером волке. Никто не знал, откуда он взялся, зато знали, что пришлый зверюга хитёр, жаден и зол. — Прямо как хунзахский Нуцал, мир праху его, — заметил кто-то. Нуцалом его и прозвали, отдав долину на откуп волку. Нуцал оказался мудрым властелином. Он не возражал, чтобы в его владениях косили сено или пасли аульский скот, не трогал путников, если те не имели при себе съестного, но не позволял сажать ничего кроме того, что испокон века произрастало в долине. Один трудолюбивый уздень вздумал распахать делянку, чтоб вырастить горох. Начал выкорчёвывать кустарник. Весь день работа не клеилась, он чувствовал спиной чей-то мрачный взгляд. После бык не хотел тащить плуг, дрожал всей шкурой и упирался, так что хозяин тычками да уговорами едва заставил его провести первую борозду. К вечеру кое-как вспахал делянку, а на душе кошки скребут, всё те же злые глаза буравят спину. Выпряг быка уздень, погнал домой, тогда-то и услыхал позади шорох. Обернувшись, успел заметить скакнувшего в заросли громадного волка. На следующий день пришёл: батюшки! Вся делянка перепахана заново, вытоптана так, что не сажать, а плясать на ней впору. Видно, всю ночь кабаны резвились здесь. Плюнул уздень и ни с чем вернулся в аул. С той поры никто не смел тревожить землю в долине, опасаясь мести волка. Прознали люди, что Нуцал их не боится, нисколько не боится — вот диво. И умнющий: капканом его не поймать. Как ни исхитряйся, всё равно обнаружит ловушку и либо мусора набросает, либо деревяшку засунет, отчего створки капкана схлопнутся. Да ещё землю вокруг когтями исцарапает: на, мол, растяпа, видал я твою железку! А приманку утащит, но отравленную ни за что не тронет. Пожертвовали ему раз охотники целую баранью тушу, напичканную ядом, так он лишь обнюхал и отошёл, отозвав прибежавших следом шакалов. А ведь до того ел оставленную ему приваду так, что только за ушами трещало! Тушу, на беду, нашли глупые аульские псы: так ни волки, ни шакалы, ни вороны не прикоснулись после к их трупам. Заметили также, что Нуцал не прочь полакомиться человеческой едой. Частенько заглядывал в кладовые, а то и прямо в сакли, таскал вяленое мясо, хинкал, колбасу, сыр, овощи — словом, что подвернётся. Однажды он подошёл к мальчику, пасшему в долине коз, и якобы сказал человечьим голосом: — Не трясись, не нужны мне твои козы. Я хочу отведать просяной чурек, спрятанный у тебя за пазухой! Мальчишка соврал, конечно; может, и волка-то никакого не встречал, однако слух о том, что Нуцал умеет говорить, но понимают его только дети, пополз от сакли к сакле. Кузнец Али на годекане клялся Аллахом, что своими глазами видел Нуцала, восседавшего на камне, а зайцы вокруг него что есть мочи лупили лапами по земле — ни дать, ни взять, барабанная чечётка. — Бузы ты перебрал, почтенный! — подшучивали люди. Али хмельного сроду ни капли не пробовал, о чём всем известно. — Не хотите, не верьте, — нахмурился кузнец, — а только Нуцал оборотень или злой дух, помяните моё слово. — Верим, верим! — поспешили успокоить аульчане. Кузнеца все уважали и обидеть не хотели. Поначалу Нуцал пытался вести счёт времени, но сбился, лишь по смене зимы весной определяя, что миновал очередной год. Он не знал, сколько их всего пролетело с того рокового дня, не имел понятия, сколько ему лет сейчас и как вычислить свой возраст. По человечьим меркам ему давно за сорок, а по волчьим? Волки живут не так много, через несколько лет ему предстояло состариться и умереть. Но и тут Нуцал постиг глубину проклятья Хабибуллы: время не властвовало над ним. Клыки не стачивались с годами, глаза видели так же зорко, мускулы не утрачивали упругости. Не старились и товарищи по несчастью, включая даже мышей и комаров. Все словно застряли в том возрасте, в котором их застигли удары персиковых палок. Ворон Хар-Кар, склевавший персик, тоже не старел, хотя не присутствовал при светопреставлении на Большом гумне. Вероятно, дело всё заключалось в том самом персике, продлившем птичью жизнь. А меж тем вокруг сменялись поколения, рушились престолы, шли войны, вспыхивали кровавые мятежи. Вершилась история. Однажды весной, когда освободились от снега перевалы, проехал по дороге первый в том году караван из Дербента. Путешественники разбили шатёр под дубом, разожгли костёр, завели беседу. Подкрался к ним Нуцал, надеясь послушать новости. Купцы, как назло, ничего интересного не поминали, обсуждали цены на пшеницу да шёлк-сырец, но вот один зевнул вдруг, с удовольствием потянулся. — Эх, вот бы кто потешил нас сказкой, чтоб сон был сладок! — Ишь, размечтался! — отозвался его товарищ. — Где ж найти хорошего сказителя? Доводилось мне ребёнком слышать Юхарана, да не забудется имя его в веках, вот уж кто настоящий сказочник! — Да-да, — оживился третий, — говорят, он всюду носил с собой волшебные чётки. С тех пор многие хотят заполучить их, да никто не ведает, где искать. Задрожал притаившийся в тени Нуцал. Имя сказочника резануло его по уху, а перед взором предстала давняя картина: толстые пальцы перебирают янтари. Один, второй, третий… — Желания порой имеют свойство сбываться не так, как нам хочется, — долетел сквозь годы вещий голос. Выходит, Юхаран всё знал ещё тогда? У кого теперь волшебные чётки? — Почтенного Хабибуллу зовут учеником его, — продолжал тот, кто первым заговорил о Юхаране. — Он мог бы жить припеваючи в Хунзахе, обласканный ханской семьёй, да вот вместо того скитается по свету и пророчествует удивительные вещи. Многие хотели б извести Хабибуллу, не раз подсылали к нему нукеров, но кто-то всегда заранее предупреждает его. — Не тот ли это Хабибулла, что в кунаках у Рахман-бека из Бойнака? Молодому господину пришлись по нраву его истории. Боялся дышать Нуцал, чтоб не пропустить хоть слово. Хабибулла! Вот у кого янтарные чётки! Как он не догадался раньше? В них всё колдовство. Потому-то и не удалось Нуцалу разделаться с ним, и никому не удастся, покуда колдун владеет наследством Юхарана. — Я поквитаюсь с тобой, Хабибулла! — прошипел душимый ненавистью Нуцал. — Я больше не боюсь твоего проклятья. Ничто уже не будет хуже того, что ты сделал со мной! Глаза его вспыхнули зловещим красным огнём. А, может, просто отразили пламя костра. * Имя Лала образовано от персидского «лале» — «тюльпан»