Янтарные чётки

Пусть, друзья, наш сад плодится, Чтоб нуцалам удавиться, А пшеница пусть родится, Чтобы ханам умереть. Из застольной аварской песни Выяснилось, конечно, что никакого пулемёта внутри трактора нет: ни на что, кроме как таскать плуг, грохотать и испускать дым он не способен. Но втолковать это подданным Нуцал не сумел: его доводы разбивались о страх, заложенный самою природой. Звери наотрез отказывались возвращаться в долину, предпочтя отсиживаться в лесу, а некоторые и вовсе покинули здешние места навсегда. Первыми откочевали окончательно вышедшие из повиновения волки. Разбежались шакалы. Дрожа от бессильной ярости, Нуцал наблюдал, как тают нераспаханные земли, как проклятый Хабибулла, орудуя лопатой, выкорчёвывает бурьян. Старик с незнакомцем даже ночевали возле трактора, тут же рядышком варили пищу, чтоб лишний раз не оставлять железного питомца без присмотра. Мало того: люди, видя их успехи в разорении долины, тоже взяли лопаты и поначалу робко, с оглядкой, а после всё смелее и смелее взялись помогать. Сердце Хабибуллы пело от радости за ближних, отринувших вековые предрассудки. Вместе они разрушили великолепное логово Нуцала, где он отлёживался когда-то после схватки с Кашкаром, где прятался от морозов, которое по праву считал домом. Люди весело смеялись. Нуцал отныне не властен был и над ними тоже. Он смотрел издали, как погибает его дворец, и глухо стонал. Никогда ещё не претерпевал он столь жестокого разгрома. — Хабибулла предлагал тебе сделку. Отчего ты не согласился? — подумал вдруг Нуцал и озлился сам на себя: он не привык сомневаться в принятых решениях. Низко опустив голову, волк поплёлся в лес. Там, на поляне, поджидали его оставшиеся верными подданные. Все они дружно встрепенулись, ожидая, что скажет повелитель. Чем он мог обрадовать их? Нуцал, не заговаривая, взобрался на ствол поваленного бурей дерева, прошёлся по нему, как по мосту, спрыгнул на землю. Он не оглядывался на Макру, но сердцем чувствовал её вечную загадочную улыбку. С Макру он тоже неспособен совладать, да и никогда не был по-настоящему господином над ней. Молчание затягивалось и сделалось неудобным. — Нашей долины больше нет, — хмуро буркнул Нуцал, по-прежнему не оборачиваясь. — Нечему улыбаться, Макру. Я знаю, ты всегда радуешься, когда мне плохо, но пожалей меня хотя бы сейчас. Сконфуженная лисица поспешно нахмурилась. Впрочем, ей почему-то и в самом деле стало жаль повелителя. — Ты поведёшь нас искать новое пристанище, Нуцал? — озвучила она занимавший всех вопрос. — Проигранное сражение ещё не означает окончание войны. Мы остаёмся, — отозвался волк и обернулся наконец. Губы его подрагивали. Уши прижались к голове. Расширившиеся глаза сверкали как два янтаря. — Правильно! Никакой пощады разбойнику! — поддержал недавно присоединившийся к свите Нуцала жук Долгоносик. Чтоб его голос уж наверняка услышали и учли, он распахнул хитиновые крылья и взмыл в воздух, задрав вверх длинный, под стать имени, хоботок. Долгоносик был тщеславный и прожорливый жук, возглавлявший всех зловредных насекомых, чем весьма гордился. — Мы заставим Хабибуллу убраться из нашей долины, — проворчал Харахур. Ноздри его широко раздувались и разве что дым из них не валил. — Погрызём все деревья! — пообещал Байтарман, переглянувшись с Кривоногом. Мыши, чьи норы разорил плуг, одобрительно запищали. — Я пущу ему кровь и не погляжу, что старик! У меня такое жало, что оно острей кинжала! — горячился комар Омар, даже не замечая, что говорит в рифму. Паппатачи порхал рядом с сыном и тоже выкликал что-то гневное. Ах и Ох воинственно повизгивали. Нахохлившийся, мрачный, как сама смерть, Хар-Кар сидел на суку, измышляя, как бы досадить Хабибулле, но ничего толкового на ум ему не приходило. Так изгнанники угрожали, пользуясь тем, что колдун их не слышит. Немногие рискнули бы повторить ему в лицо то, что говорили за спиной. Ободрённый поддержкой Нуцал глубоко вздохнул. Убедившись, что уголок леса, прилегавший к болоту, надолго станет его цитаделью, он выкопал новую нору, не шедшую ни в какое сравнение с предыдущей, но всё-таки защищавшую от дождя и ветра. Ствол выкорчеванного ураганом дерева заменил ему трон. Из-за соседства с комарами Зулмукар сюда не заглядывал, что дало Нуцалу необходимую передышку — его сил не хватало для войны на два фронта. Основным его занятием вновь сделалось привычное уже наблюдение за ненавистным колдуном. Трактор, окончив бесчинство, укатил восвояси. А Хабибулла, расчистив долину, опять взялся за саженцы. Без устали он копал ямки, таскал воду для полива, холил и лелеял деревца, шептался с ними. То ли колдовство действовало, то ли нечто иное, но дело у старика спорилось, что признал сам Нуцал: в прежние времена он даже взял бы такого умельца в придворные садовники. Всё лето и осень Хабибулла провёл в шалаше, стерёг деревца, лишив врагов возможности навредить им. Долгие часы выжидал Нуцал, вжавшись животом в землю, но так и не улучил удобный момент, чтоб бросить в бой отряды кабанов и зайцев. Проклятый колдун всё время околачивался в саду, а на плече носил кремнёвку. Да к тому ж и помощники появились у него: синица Тити склёвывала гусениц, рубила клювом панцири жуков, мешая благородному делу Долгоносика; ласточка Чата без устали ловила комаров, распугивала белокрылых бабочек; сова Сплюшка по ночам наносила урон войску Байтармана, днём её заменял канюк по прозвищу Смелый. На обвинения в предательстве за сотрудничество с Хабибуллой птицы отнекивались: они-де просто добывают пропитание и не виноваты, что больше всего мышей и насекомых скопилось в молодом саду. Однажды, когда жуки уж слишком досадили старику, он сгрёб в кучу солому и поджёг, а, когда костёр разгорелся как следует, бросил в огонь несколько табачных листьев. Поднялся едкий дым, насекомые, глотавшие его, падали с ветвей замертво. Нуцал, не выносивший табачного запаха, потёр лапой нос и велел ошалевшему Долгоносику отступать. Новая хитрость старика чрезвычайно смутила его. Волк надеялся, что уж зимой-то Хабибулла не рискнёт коротать дни под камышовой крышей шалаша. И точно, с наступлением холодов старик ушёл в аул, но прежде так надёжно укутал рогожей стволы деревьев, что зайцы, как ни старались, не смогли обглодать их. Нуцал плюнул с досады и постановил оставить сад в покое до весны. Скверно пришлось той зимой свергнутому владыке. Без стаи охота уж не та, люди перестали подкармливать его, да вдобавок наловчились оказывать сопротивление, когда Нуцал забирался в кладовые. Плохо, плохо, тошно на душе Нуцала, как в тот далёкий теперь год исхода из Хунзаха! Иной раз, навещая камень, под которым вечным сном спал Багадур, Нуцал откровенничал: — Твоя правда одержала верх, маленький бахарчи*, но знай — свобода не так сладка, как ты воображал. Ты спишь и не ведаешь, что творится на земле, Багадур, твоя песня умолкла, корни ореха проросли сквозь твои рёбра. Кто знает, может, так лучше? А снег мёл да мёл, дремали в дымке низких облаков Сирагинские горы. Макру сделалась необычайно ласковой, зарывалась мордой в густой мех на нуцальей шее, игриво урчала, увлекая за собою в бег. Нуцал уступал её призывам, чего давно не допускал над собой, и приноравливал свою крупную рысь к семенящим шагам лисицы. Нукеры перешёптывались, справедливо опасаясь, что самые сладкие куски от охоты нынче достанутся хитрой советнице. Зима в ауле ознаменовалась примечательным событием: чёрная ослица, принадлежавшая старому Али-Шейху, принесла не одного ослёнка, как получалось прежде, а сразу двух. Один, что покрупнее, мастью удался в мать, зато брат его уродился белым, точно нетронутый снег на вершинах гор. Никогда здесь таких не видывали. Народ валом валил поглазеть на необычного ослика, гадая, доброе или злое предзнаменование кроется в его появлении. Ослица, смущённая небывалым вниманием, прядала ушами и беспокойно переступала ногами, стараясь повернуться так, чтоб спрятать потомство от назойливых зевак. Чёрный сын её оттирал более слабого брата от материнского вымени, норовя захватить себе всё молоко. Белый ослёнок, неспособный бороться за жизнь, хирел на глазах. — Подохнет, пожалуй, — сокрушался хозяин, качая головой. Поразмыслив, он позвал Хабибуллу и предложил щедро. — Бери белого себе, почтеннейший! Выходишь — помощником тебе вырастет, а мне три осла всё равно ни к чему. Этих-то не знаю, чем прокормить. Хабибулла, поблагодарив Али-Шейха, забрал ослёнка, назвав Киратом. Чёрный ослёнок, тоже Кират, оставался на родном дворе, покуда не подрос и хозяин не свёл его в город, где и продал. Белого Кирата Хабибулла отпаивал коровьим молоком, заботился о нём, словно о ребёнке, разговаривал с ним, рассказывал о будущем чудесном саде. За стеною сакли ревел ветер, сквозь его порывы Кирату чудился заунывный волчий зов. К весне ослик выправился, уже ничем не напоминая прежнего заморыша, и ходил за Хабибуллой, словно привязанный. У Хабибуллы меж тем забот прибавилось: отлучаться хочешь не хочешь, а надо, хотя бы за новыми семенами, меж тем Нуцал только того и ждёт, чтоб со своей оравой налететь на беззащитный сад. Деревца подросли, конечно, но где им противостоять клыкам да копытам! Вспомнились растерзанные яблони. В растерянности Хабибулла сунул руку в карман, спрашивая подсказки у чёток. Янтари лежали на его ладони и сам собою зазвучал в ушах трубный голос Юхарана: — Что тут гадать, почтенный? Обнеси сад изгородью, оплети жерди колючками, после же навесь ворота. Лишь перед тем откроются они, кто перед зеркалом своей совести честно произнесёт три слова: «Я люблю деревья!» — Только и всего? — подивился старик. — Правда, непривычно мне отгораживаться, будто я стяжатель какой. Но если иного способа нет… И давай натаскивать жерди из леса. Очередная причуда противника Нуцалу понятна. В прошлом сам он полагался на крепостные стены, башни, пропасти, хребты Акаро, Талако и Тануси, строения Хедулала**, преграждающие путь в Хунзах. Он знал мощь и слабость камня, так что ему деревянная ограда? Однако Нуцал ошибся. В день, когда старик, забрав с собою Кирата, отлучился в город, Нуцал наведался в отнятые владения, где с удивлением наткнулся на цепкие стебли сассапареля, сплошь обвившие изгородь. — Невообразимо! — поражённо взвыл он. — Когда они успели так разрастись?! Харахур! Кабан, взрыв землю копытами, взял разбег и всею тушей обрушился на изгородь. Преграда пошатнулась, однако же устояла, зато коварные колючки взяли своё, расцарапав обидчику рыло, хорошо — глаза не выкололи. Харахур с воплем попятился, разъярился по-настоящему и предпринял повторный штурм. Шипы сассапареля обагрились кровью. Кабан понёс потери, а изгородь — нет. — Колдовские колючки непреодолимы, о повелитель! — провозгласил Харахур. — Сам вижу! — огрызнулся Нуцал. Он, чувствуя, будто занимается откровенно глупым и неподобающим, прошёлся вдоль ограды, отыскивая лазейки. Всюду, всюду мерзкие колючки, гибкие стебли, извивающиеся подобно змеям. Раздосадованный Нуцал достиг ворот. Здесь его ожидало новое разочарование. Сколько ни тщился волк отворить их, сколько ни кидался лапами на створки, ворота не поддавались. Нуцал готов был поклясться, что слышит тихий смех. — Напрасно стараешься, злодей! Мы открываемся перед теми, кто любит деревья. Поломавшему саженец дороги сюда нет! — Да отсохнут руки у сына кахпы, который поставил вас здесь! — в сердцах выругался Нуцал. Ворота захихикали: что, мол, съел? Сокрушённый волк скрылся в лесу. Несколько лет он, усвоив урок, не трогал сад, занявшись грызнёй с Зулмукаром за господство над лесными обитателями. Иногда нападал на отары, чтоб в ауле совсем уж о нём не забывали. Мстя людям за унижение, он валил наземь несчастных овец, резал им горла, вырывал у живых куски мяса, но не терял головы и твёрдо знал, когда нужно скрыться. Набеги его, всегда непредсказуемые и молниеносные, оставались безнаказанными. Деревья за живой изгородью тянулись ввысь, распластав ветви: облик прекрасного сада, задуманного Хабибуллой, обозначался всё явственней. В тот год, когда весною все деревья разом покрылись цветами, обещая к осени богатый урожай, аульчане, собравшись, по обыкновению, на годекане, предложили переименовать Волчью долину в Долину садов. Нуцал принял последний удар с достоинством, подобающим истинному хану. Издали взирал он на кроны в летучей цветочной дымке, даже в упрямстве осознавая созданное Хабибуллой совершенство. И эту совершенную красоту он ненавидел по-прежнему и по-прежнему стремился разрушить. *Бахарчи (авар.) — молодец, храбрец **Хедулал — название нескольких сёл в окрестностях Хунзаха, служивших также поясом укреплений.