Янтарные чётки

Хар-Кара одолевали крамольные мысли: не бросить ли распрощавшегося с удачей Нуцала? Не подыскать ли нового хозяина, по достоинству могущего оценить ремесло наушника? Хар-Кар много летал, он видел страшных людей. Они не ходили в набеги, но умели росчерком пера страгивать с места целые народы, переворачивали вековые уклады, закрывали мечети, вынюхивали под землёй укрытое зерно, они повелевали судьбами и были всемогущи. Один, но существенный недостаток имелся у этих мужественных людей: они, в отличие от Нуцала, не разумели по-птичьи, а осведомителей у них хватало и без ворона. Не солоно хлебавши, Хар-Кар возвратился к старому повелителю. Нуцал, впрочем, тоже не бездействовал, он ещё налетал на обобществлённые теперь стада, много раз рискуя угодить под выстрел, получить трёпку от овчарок или быть до печёнок пронзённым длинным кавказским кинжалом. Он ночами врывался в загоны, кусал направо и налево, заставляя перепуганных овец ломать ограду и мчаться, сломя голову, навстречу погибели. Он один наносил ущерб не меньше, чем целая стая, его имя произносили, присовокупляя проклятие, но прежнее величие кануло в прошлое, рассеялся ореол злого духа. Нуцал превратился в хитрого хищника, подлежащего истреблению, вот и всё. С точки зрения ворона, это было уже не так солидно. Хар-Кару не нравилось также, что повелитель совсем охладел к саду, позволив деревьям расти и множиться под надзором Хабибуллы. Росло и ореховое дерево над могилой Багадура, затеняя вечно журчащий родник, разбрасывало в ширину ветви. Хар-Кар посоветовал повелителю погубить мерзкий орех, перегрызть ему корни, чтоб причинить боль Хабибулле. Вспыхнули свирепо жёлтые раскосые глаза, ощерились по-прежнему острые нуцаловы клыки. — Забери обратно свои слова, — придушенным от негодования голосом приказал повелитель, — и впредь не выступай с подобными советами, иначе костей не соберёшь! Видимо, Багадур не ушёл совсем в небытие, память о нём отчего-то жила в волчьем сердце. Недаром Нуцал иногда приходил к камню, на котором читалась ещё эпитафия, разговаривал с Багадуром, как с живущим. Он знал, что Хабибулле известно об этой его слабости, но приходил всё равно — Нуцала неодолимо влекло к последнему пристанищу мальчика. Что-то неуловимо переменилось в повелителе: видимо, неудачи подточили, размягчили неукротимый боевой дух. Хар-Кар однажды застал Нуцала спящим на поляне. Он лежал на боку в молодой траве, передними лапами обнимая тихо посапывающую Макру. Лисица разметалась во сне, её острый нос почти касался носа волка. Это уж совсем никуда не годилось. Макру вовлекала повелителя в свою тайную игру, отвлекая от войны с колдуном, а повелитель, как безусый юнец, поддавался ей. Закоренелый холостяк Хар-Кар не одобрял увлечения лукавой советницей. Он хотел каркнуть во всё горло, воззвать к совести владыки, да побоялся прогневать — Нуцал не выносил, когда нарушали его отдых. — Похоже, ты окончательно сложил оружие, владыка, волоченье за лисьим хвостом, видно, больше по душе тебе, — укоризненно заметил ворон назавтра. — А ведь в саду у колдуна цветут персиковые деревья. Самое время напасть на них. Волк, на сей раз пребывавший в благодушном настроении, рассмеялся, хотя разбойничьи глаза его не смеялись. Он подмигнул шакалам, Ах и Ох угодливо захихикали. — О колючках-то ты забыл, Хар-Кар? А мы вот помним и не хотим в кровь о них ободраться! — Долгоносику колючки не страшны, — упрямо проворчал ворон, нахохлившись. Нуцал перестал улыбаться, угнул широколобую голову. Выражение морды сделалось сосредоточенным, уши прижались. — Долгоносик? Да, именно он, крылатый дьявол… — протянул Нуцал, немного подумав. — Довольно ему прохлаждаться по лесам, пусть проявит себя в стоящем деле. Призови его ко мне, Хар-Кар! Долгоносик соизволил хворать. Недавно он подрался с жуком-носорогом, отчего долгий нос начальника зловредных насекомых укоротился наполовину и уж не так высоко задирался. Бедняга, боясь позора, старался не показываться перед подданными, надеясь, что со временем досадный изъян как-нибудь устранится и никакой ревнивый до чужой славы солдат не похвастается тем, что нос его длиннее командирского. Долгоносик смирно сидел среди листьев мушмулы, ими же и питался. Но разве укроешься где от Хар-Кара? Долгоносик не рад был, когда ворон передал ему наказ Нуцала, но не оставалось ничего, кроме как расправлять крылья: повелитель не тот, перед кем можно сказаться больным. Волк, скрестив передние лапы, лежал на поваленном дереве. Долгоносик сел перед светлейшим владыкой и учтиво поздоровался, пожелав долгих лет. Нуцал, кивнув, обратился к соратнику со странными речами. — Послушай меня, о убийца Багадура! Ты давно не проявлял себя, а ведь когда-то был славный воин, отмеченный наградами. Нынче тебе выпала возможность отплатить тому, кто… — Долгоносик невольно съёжился под пронзительным взглядом волка. — Кто убил тебя, — продолжал Нуцал, выдержав паузу. — Собери своих солдат, брось их на персиковые деревья в саду Хабибуллы, уничтожь их, да будь осторожен, действуй быстро, остерегайся табачного дыма. И помни о птицах. Жук не понял, почему повелитель упомянул Багадура, застреленного казачьим полковником, почему самого его назвал убитым, если он, Долгоносик, живой и всегда поедал растения, какие придётся. Если попадалась пшеница — ел пшеницу, если встречал кукурузу — не брезговал и кукурузой, древесину — и ту с удовольствием грыз. Однако слова Нуцала распалили его дух, слишком уж беспокойный для насекомого. Похвала польстила ему. — Навредить Хабибулле честь для меня, повелитель, — прожужжал Долгоносик, распахнув чёрные крылышки. — Я брошу клич по окрестностям, я соберу такую армию, что птицам сокрушить не под силу, а у старика не найдётся столько табака, чтобы окурить моих солдат ядовитым дымом. — Вот слова истинного храбреца! Нуцал приподнялся, вытянул шею, понюхал воздух. Кое-чему он научился, шпионя за врагом. — Ветер усиливается, — заметил волк. — Это плохо для персика, он любит покой, особенно когда цветёт. Ветер на нашей стороне. Не мешкай, Долгоносик, выступай в поход! Жду от тебя гонца с хорошими известиями! Похвалиться огромной армией легче, чем собрать её, да ещё в кратчайшие сроки. Немало потрудился Долгоносик, он летал, не жалея крыльев, рассылал от своего имени гонцов во все стороны света, но постарался он на славу. Отовсюду слетались, сползались под его знамя солдаты, формируя разношёрстные отряды. Попали туда и прожорливые долгоносики, и не уступавшие им в аппетите короеды, и кольчатые бабочки, щеголявшие охряно-жёлтыми крыльями с рисунком, действительно напоминающим кольца. Собрались охочие до пыльцы коварные чернотелки. Пожаловали пятнистые листовёртки. Роты, батальоны всевозможных вредителей тучей вились в воздухе, ожидая возможности поживиться. Ведь многие прибыли издалека и изрядно проголодались. Радостный Долгоносик, гордо задирая укороченный хоботок, выступил перед ними с речью, в общих чертах обрисовал боевую задачу и, уверенный в победе, повёл крылатую армаду прямиком на Долину Садов. Стало прохладно. Облака заслонили солнце. Полчища Долгоносика стремительно приближались к саду, попутный ветер подгонял их, подталкивал в спину. Насекомые миновали изгородь, даже не заметив того. Перед голодными взорами предстали беззащитные юные деревья, покрытые розоватыми цветами, оперённые продолговатыми листьями. Самое лакомое в персике — это именно цветы, приятно растерзать их неспособные противостоять натиску лепестки, вгрызться в сердцевину, лишить эту хрупкую красоту способности выносить плод. — Ура-а! — заорал Долгоносик. — Даёшь, ребята, персики! Вредители, скрежеща от нетерпения жвалами, вытянув хоботки, обрушились на сад и принялись пожирать кому что приглянулось. Жужжание захватчиков и шум множества крыл привлекли внимание ласточки Чаты и синицы Тити. Они первыми устремились к месту происшествия и на миг остолбенели, узрев истинный размах бедствия. Всюду кишели насекомые, ползали по ветвям, пожирали цветки и листья, глодали кору. Долгоносик тоже не терял времени даром, вовсю совмещая приятное с полезным. — Откуда их столько?! — пискнула ошарашенная Тити. — Некогда гадать, подруга! Надо спасать деревья! — строго перебила отважная Чата. Птицы сообща спикировали на войско Долгоносика, на лету рубили клювами бабочек — только крылышки сыпались на землю, с треском пронзали панцири жуков. Но полчища врага были неисчислимы, голод неутолим — сотни солдат пали, устилая телами землю, а тысячи остались и продолжали истреблять деревья, не обращая внимания на понесённые потери. Птицы поняли, что вдвоём они с напастью не справятся. — Лети за помощью! — крикнула Чата, круша эскадрилью пятнистых бабочек. — Как я оставлю тебя одну? — заколебалась Тити. — Ничего, лети! Я продержусь! Синица, не щадя крыльев, полетела звать дедушку, а Чата неумолимо расправлялась с батальонами врага. Силы её мало-помалу иссякали, а численность противника всё не уменьшалась. Долгоносик злорадно смеялся над борьбой ласточки, торжествуя близкую победу. Выслушав донесение синицы, Хабибулла свистнул, подзывая Кирата. Не тратя времени на то, чтобы оседлать ослика, он просто вскочил ему на спину и велел во весь опор скакать в правление колхоза, куда добралось чудо техники — телефон. Кират, вообразив себя настоящим аргамаком, взял с места в карьер и скоро вместе с седоком скрылся из виду, а поднятая им пыль продолжала медленно оседать на дорогу. Что касается Тити, то она вернулась на поле боя, поддержав утомившуюся ласточку. Птицы совсем пали духом, когда в саду появился запыхавшийся Хабибулла. Он содрогнулся, услышав издаваемые персиками призывы о помощи. — Чата, Тити, летите ко мне! — позвал старик. Достав из кармана флягу, он напоил усталых птиц водой и посадил на ближайшую ветку. — Отдохните пока, хорошие мои, вы своё дело сделали. Завидев дедушку, Долгоносик притаился, ожидая, что противник воспользуется проверенным средством. И точно, Хабибулла стал раскладывать костёр из соломы и сучьев, набросил сверху кизяк и поджёг. Долгоносик, наученный горьким опытом, заполз под кору. Он знал, что сейчас произойдёт. Хабибулла бросил в огонь целую пачку табачных листьев. Желтоватый дым клубами пополз по саду, стлался рваной буркой, и Долгоносик затаил дыхание. Он вспомнил вдруг, что когда-то давно, на чужой земле, до знакомства с Нуцалом, встречал нечто подобное, сладко-жгучее, удушающее. Смерть приняла облик дыма. Менее осторожные насекомые, надышавшись табака, попадали с ветвей, обречённо сложив лапки, но поредевшие ряды их упорно продолжали вершить разгром. Хабибулла приставил ладонь к уху рупором, к чему-то прислушиваясь. — Что нам теперь делать, дедушка? — обеспокоенно чирикнула Тити. — Ведь они не убывают, ничто не берёт их. — Позвать других птиц на подмогу? — спросила Чата. Хабибулла стоял, запрокинув голову, и медлил с ответом. Теперь в небе уже ясно слышался нарастающий низкий гул. — Давайте-ка выбираться отсюда, — озабоченно проговорил дедушка, — мы сделали всё, что могли, теперь с Долгоносиком поборется Осоавиахим. — Осо… Кто? — не поняла Чата. — Самолёт сбросит на деревья ядовитый туман, — пояснил Хабибулла. Рокот усилился. Спешно покинув сад, Хабибулла и птицы действительно увидели тёмно-зелёный, похожий на этажерку, аэроплан. На борту масляной краской по трафарету выведен его номер. Описав круг над терпящим бедствие садом, аэроплан выпустил вдруг белое кудрявое облако. Несколько секунд оно хвостом тянулось за фюзеляжем, а после начало оседать на деревья, цепляясь за кроны, опустилось ниже. Такого фокуса ошалевшие от табака отряды Долгоносика никак не ожидали. — Спасайтесь! — запоздало крикнул хитиновый командир. — Это — смерть! Позабыв о пище, вредители кинулись врассыпную, но ядовитое облако окружило их и доставало везде. Ветер, который, может, и разогнал бы удушающие клубы, предательски утих. Воздух сделался непригоден для дыхания, но и не дышать нельзя, листья больше не годились в пищу, они жгли изнутри тех, кто всё же попробовал их. Долгоносик с ослепляющей ясностью понял, что из сада ему не выбраться, туман проникнет везде, где бы он ни спрятался. Странная отрешённость овладела командиром насекомых. Долгоносик не искал спасения. Он понимал, что умирает, и вспомнил теперь, что однажды уже умирал, и продырявленные лёгкие распирало от невозможности выдохнуть. Перед тем, как окончательно испустить дух, Долгоносик увидел вдруг мальчика, складывающего в ранец патроны, и поворачивающееся вслед за ним дуло карабина. К вечеру небо, как по заказу, разразилось ливнем. Струи дождя смыли с листьев яд и унесли из сада трупы павших насекомых. Где-то среди них был и Долгоносик. Когда иссякла непогода, Хабибулла пришёл навестить могилу Багадура. Ещё издалека он заметил лежавшего возле камня серого волка и пожалел, что не захватил кремнёвку. Волк поднялся на ноги и мрачно уставился на Хабибуллу, но ни нападать, ни убегать не стал. Старик кашлянул, не зная, с чего начать разговор. — Я не чаял застать тебя здесь. Значит, этот удивительный мальчик был дорог и тебе, Гебек? — Не смей при мне произносить это имя! — огрызнулся Нуцал. — Отчего же? Разве Гебек — плохое имя или ты стыдишься его? Я считаю, нет ничего зазорного в том, чтобы помнить, как ты наречён отцом и матерью. Боль почудилась старику, когда заговорил Нуцал. — Он умер, понимаешь ты? И убийца Багадура тоже мёртв. Я пришёл, чтобы сказать Багадуру об этом. Пусть спит спокойно. И ещё я говорил… Тебе не надо знать, да ведь оно, — Нуцал лапой указал на ореховое дерево, — всё равно выболтает. Я мог тогда спасти мальчишку, а вместо того предпочёл спасти его убийцу, но судьбу не обмануть и он всё равно умер. Застыл Хабибулла, поражённый такой откровенностью. Утихла непроходящая неприязнь к врагу за совершённое нынче злодеяние, уступив место сочувствию. Хабибулла умел прощать то, за что прощать нельзя, и жалеть того, кто недостоин жалости. — Никому не дано изменить то, что написано на роду, — тихо сказал он. — Я пытался и тоже не преуспел. Если это утешит тебя, то Багадур с самого начала знал свою участь и смело шёл ей навстречу. Я любил его, любил, как родного сына, Нуцал… Хабибулла протянул руку к Нуцалу, но за мгновение до того, как ладонь легла бы на волчью голову, Нуцал рванул зубами рукав черкески. — Не зазнавайся, колдун! Сейчас не тот час, чтобы сводить счёты, но не воображай, что твои лживые россказни разжалобят меня. Он отпрянул, перескочил через камень и умчался в горы. Там, спрятавшись за большим валуном, он лёг, совершенно сокрушённый, раздавленный поражением. Нуцал лежал молча, собравшись в комок, подавив искушение завыть, сам не понимая, какой шайтан дёрнул его откровенничать с колдуном.