Янтарные чётки

Плакать перед стариком было стыдно и странно, но и легко почему-то, словно вымывалась из души вся приставшая к ней копоть. Нельзя же, невозможно ведь всё время черпать силы в чёрной злобе, когда-нибудь она должна иссякнуть. Нуцал потёр морду лапой: не хватало ещё, чтоб подумал Хабибулла, будто он пытается разжалобить и раскаяние его неискреннее. — Гебек… Гебек… Ну что ты? Хабибулла склонился так низко, что слышно его дыхание. Голос старика мягок, как пух. Ладони у него тёплые, они гладили по голове, почёсывали за ушами, касались так ласково, как касается лишь самый близкий человек. — Что ты, Гебек… Не надо, поднимись. Хабибулла прав, конечно, нужно встать. Нехорошо так валяться. Отец умирал, глядя смерти в лицо, так и недостойному сыну надлежит хоть здесь не осрамить род Нуцаби. Нуцал поднялся, взгляд его оказался вровень со взглядом Хабибуллы. Получилось теперь, что Нуцал стоял, а Хабибулла сидел перед ним на корточках. Старик ласково улыбнулся, по щекам его разбежались морщины, глаза лукаво блеснули. Протянув руку, он снова погладил волка по голове. Нуцал вздрогнул: ему почудилось, что где-то рядом вскрикнула Макру. — Что это ты выдумал? — спросил Хабибулла, распрямившись в полный рост. Ремень кремнёвки съехал с плеча, он машинально поправил его. — Неужели бы я привёл тебя сюда, чтоб пролить кровь? Достойнейший из моих соперников! Твой путь извилист, подобно горной тропе, но не нужно ему обрываться вот так. Я лишь хотел прекратить наши бессмысленные распри и вижу, что преуспел. Перед последним пристанищем храбреца Багадура говорю: я прощаю тебя, Гебек. Прощаю! Нуцал молчал, словно от потрясения у него отнялся язык. Только что произнесённые слова Хабибуллы казались ему ещё звучащими и он навострил уши, вслушиваясь в них. Хабибулла тоже прислушался и кивнул. Он сдвинул со лба папаху, утёр рукавом взмокшее лицо. — Подойди-ка сюда, Саадат! — повелел вдруг. — Думаешь, я не знаю, что ты прячешься там, за камнем? Макру надеялась перехватить Хабибуллу в дороге, не сомневаясь, что старику никак не миновать орехового дерева. Достигнув заветного места, она убедилась в правильности своих предположений и обрадовалась, что успела вовремя. Макру хотела, как задумывала, упасть в ноги старику и, презрев ханскую гордость, молить о прощении, но прежде она увидела, как это сделал Нуцал. Лисица затаилась, чтобы не мешать тому, что сейчас вершится. Оклик старика чрезвычайно смутил её. Она забыла, что от всеведущего колдуна не спрятаться, у него тысяча ушей, тысяча глаз. Никто не смел в подобном тоне говорить с ханшей, но не подчиниться воле Хабибуллы было нельзя. Макру, поджав хвост, покорно вышла из-за камня и, потупив очи, предстала перед Нуцалом. Она ждала, не смея заговорить первой. — Зачем ты здесь, Макру? Или лучше звать тебя Саадат? — нарушил молчание Нуцал. — Я думал, ты держишь путь в родные края. Я снова помешал тебе? Или ты хотела удостовериться, что расправа свершилась должным образом? Мне жаль, что я не доставил тебе такого удовольствия. Макру, как прежде, прильнула головой к груди Нуцала, застыла, слушая его сердце. Она ожидала, что повелитель зарычит, отпрянет, будто от змеи, вцепится ей в глотку и правильно сделает, но он не шелохнулся. — Я шла к тебе, господин мой, чтобы выручить из западни, в которую сама же завлекла. Потому что… Потому что раскаиваюсь в том, что предала твоё доверие, — произнесла она с надрывом. Кират, от чьих длинных ушей не укрылось ни единого слова, застыл с пучком травы во рту. Он не отличался любовью к болтовне и мало чему удивлялся, но поступок Макру произвёл на него такое впечатление, что ослик приготовился высказать язвительное замечание. Заметив это, Хабибулла многозначительно приложил палец к губам. Качнув головой в знак согласия, Кират опять наклонился к траве и задвигал челюстями. Хабибулле же вспомнилась первая встреча с Юхараном. Надо же, а он так и не узнал, как звали ослика, удостоившегося чести возить на спине великого сказочника. И как, любопытно знать, поживает аждаха, стерегущий персиковое дерево? Цела ли его чёрная скала? Или люди отобрали её, а потревоженный владыка скрылся где-нибудь в расселине вместе с преданиями о былом? Осенённый неожиданной мыслью, старик извлёк из кармана чётки и принялся перебирать зёрна меж пальцами, не спуская взора с Нуцала и Макру. Те, поглощённые друг другом, позабыли о его присутствии. — Зачем тебе каяться, Макру? Разве слёзы твои не отомщены? Говори, — зажмурившись, тихо попросил волк. — Ненависть душила меня, когда я принесла клятву, — продолжала лисица, не отстраняясь и тоже смежив веки. — С тех пор я не знала покоя, не замечала, как иссушаю собственную душу, измышляя планы один коварнее другого. И вот я освободилась от обязательства, принесённого так опрометчиво, но радости не чувствую. — Тогда что же ты чувствуешь? — прошептал Нуцал, сглотнув. — Если бы я умер, ты бы обрела свободу, о которой мечтала. — Если бы ты умер, я бы умерла тоже, — заявила Макру как о чём-то само собою разумеющемся. — Я не смею надеяться на твоё прощение, Нуцал, на то, что ты не изгонишь и не проклянёшь меня, но мне достаточно знать, что ты счастлив и жизнь твоя вне опасности. Она не то всхлипнула, не то закашлялась, широко открыв глаза. Отступив на шаг, смиренно ждала решения повелителя. Нуцал попробовал представить, как кричит Булач, как взмахивает он руками, падая в ущелье, что-то всколыхнулось и сразу угасло в его сердце. Он устал и в голове было пусто, как в выдолбленной тыкве. Он давным-давно простил вероломной ханше покушение на Булача, его собственная жизнь тем более ничего не стоила с той минуты, когда воинственный Гебек застыл на пороге, сражённый красотой дочери хана Шемахинского. — Ты сама отлично знаешь, что скорее мой язык отсохнет, чем я прокляну тебя, — выдохнул Нуцал. — Я не держу на тебя зла. Иди же, Саадат, возвращайся к своим равнинам и величавым рекам, я не имею права удерживать тебя. Нуцал крепко зажмурился, чтобы не видеть, как уходит его подруга, он боялся уловить шорох её прощальных шагов. Не дождавшись, открыл глаза. Макру не трогалась с места. — Вот что прикажешь с ней делать? — улыбнулся Хабибулла. — Так и знал, что лишняя одежда нам понадобится. Не ханские, конечно, одеяния, мудрая Бике-уцминай всё сожгла, но уж лучше вырядиться в простое платье, чем ходить нагишом. Сюда, Кират! Когда ослик подошёл на его зов, старик вытащил из седельной сумки какой-то свёрток, торопливо распотрошил. В свёртке оказались платье, платок, рубаха и штаны. Звери непонимающе сжались, не протестуя, когда Хабибулла набросил на них одежду. Нуцал покрутил головой, просунув её сквозь ворот рубахи, подумал, что забавно, пожалуй, выглядит со стороны. Он весь дрожал, предчувствуя нечто необыкновенное, в груди потеплело. Макру совсем утонула в платье, снаружи остался лишь тонкий нос. — Хорошо! — воскликнул Хабибулла. Борода его колыхалась, хотя ветра не было. Янтари с красными кисточками светились угольками в пальцах. — Те, кому знакомы любовь и раскаяние, обладают человеческой душой. Так пусть же они примут истинный облик! На миг зрение у него помутилось, а когда прояснилось, Хабибулла радостно рассмеялся, довольный тем, что всё получилось. Белый Кират, пронзительно затрубив, взбрыкнул крупом. Макру передёрнуло от ослиного крика, она пыталась понять, что с ней не так. Она слышала Кирата, но не разумела его речей, ослиный рёв — это ослиный рёв, не более. И платье не велико больше. Макру сдавленно охнула и упала навзничь, шаря руками по земле. Нуцал, стоя на коленях, оторопело ощупал заросшее бородой лицо, потрогал уши, оглянулся на то место, где был хвост. Хвост исчез. Нуцал поднёс к глазам трясущиеся руки, осмотрел, поворачивая так и этак, пошевелил пальцами. Попробовал подвигать ушами, но из этого ничего не вышло. Зачем-то пощёлкал зубами. — Я снова человек! Не… Невозможно… — простонал Нуцал, еле ворочая языком. Хотелось скорее вымыться, с остервенением оттереть кожу. И не верилось: а что, если весь сегодняшний день — причудливый сон? Сейчас он проснётся в своём логове, снова в обличье волка, и это будет правильно, поскольку волком он прожил дольше, чем человеком, он сросся с серой шкурой и отринул человечьи повадки. Как обретаться в новом мире, где не в почёте ни славный род его, ни всё то, чему он обучен? О, если б раньше смирил гордость своенравный Нуцал! Макру приподнялась, села, обняв руками плечи. — Гебек, — испуганно позвала она, впервые за много лет назвав настоящим именем. — Твоё лицо… Оно такое же, как раньше! — Не смейся надо мной, Саадат, — грустно ответил он. — Что во мне прежнего? Ведь я давно старик, такой древний, что сбился со счёта, сколько мне лет. — Вот и нет! О Аллах! Скажешь, что и я старуха? Да погляди на меня, Гебек, погляди же! Он не сдержал изумлённого возгласа. Перед ним предстала Саадат, та, какой он её помнил в Хунзахе. Чёрные косы — ни единого седого волоса — спускались ей на грудь, щёки горели румянцем, возраст не оставил на них отпечатка. Стан по-прежнему строен. — Истинное чудо! — заметил Хабибулла, пряча чётки в карман. — Хоть мы и ровесники, а состарился я один. Означает ли это, что кому-то дана возможность всё начать заново? Вы двое не повторите прежних ошибок, я уверен.