Янтарные чётки

Места, куда летал на разведку Хар-Кар, помнились Гебеку с той далёкой поры, когда был он тинануцалом и недавно взял в жёны юную Бике-уцминай. Через месяц после свадьбы молодые супруги отправились погостить к тестю в Маджалис. Гебек, слушая рассказ ворона, вздохнул и смежил веки. В памяти его предстали белые дворцовые стены, отделанные стукко*, стерегущие ворота каменные львы с железными кольцами в пастях, аул, утопающий в прохладной зелени тополей, арочный мост через Уллучай. Кайтаг славился садами и виноградниками, но самым знаменитым, бесспорно, мог считаться красный виноград, возделываемый в долине Таркама. Уцмий поведал, передавая зятю наполненный вином рог, что сорт этот не произрастает больше нигде в Стране гор, не приживается. — Ведь где ещё найдёшь такую землю, как в Таркама? В год она приносит по два урожая, вот чистая правда. Отрезанный палец в неё посади — и вырастет целый человек, так у нас говорят. Гебеку пришлась по душе шутка. Вино сладко пахло свежими ягодами, вобравшими соки земли, на вкус оно было терпким и приятно освежало. Действительно, ничего подобного не доводилось ему пробовать ни до, ни после, и он немного позавидовал тестю. Хар-Кар принёс неутешительные вести. Сады с виноградниками остались и поныне, Маджалис стоит, как прежде, и даже разросся, а вот великолепный белый дворец уцмия лежит в руинах. Гебек стиснул зубы. Хорошо, что Бике не узнала, что сталось с её родовым гнездом. Ему самому тяжело было бы узреть единственный камень вместо нуцальского дворца. Львы, впрочем, уцелели: дотошный Хар-Кар нашёл их в городском парке, но каменные звери не интересовали Гебека. В Маджалисе вырос новый дворец с огромными стеклянными окнами — консервный завод. Хабибулла мечтал о таком же и часто обсуждал возможность постройки с Сурхаем, оба вворачивали такие слова, что зевотой сводило скулы. — А красный виноград? Ты нашёл его? — с надеждой спросил Гебек. — Увы, мне нечем поррадовать тебя! — нахохлился Хар-Кар. — Лозы его прропали без ухода, покуда все носились с инкилабом, а что не пропало, то поррубили партизаны для кострров и вытоптали копыта казачьих коней. Гебек озадаченно прикусил губу. Стоит ли пускаться в путь, если он не найдёт того, что задумал преподнести в дар Хабибулле? Но ведь виноград растёт в Таркама и сейчас — неужели из знаменитого не уцелела ни одна лоза? — А что в Геджухе? — спросил он у ворона. В Геджухе, где прежде располагалось имение наместника белого царя, славившееся виноделием, организовали совхоз. Там и по сей день возделывали виноград, сохранились даже просторные винные погреба, выстроенные когда-то для наместника каторжанами с каменоломен. Это обнадёжило Гебека. В самом деле, стоило ли унывать, даже не попытав удачи? Нужно попробовать сейчас, пока саженцы пригодны к посадке. — Я отлучусь на несколько дней, — объяснил он Хабибулле, — хочется навестить знакомые места. — Да будет лёгким твой путь! — пожелал старик, знавший толк в странствиях. В обличье волка Гебек редко покидал долину, если не считать двукратного забега до Бойнака, он отвык от путешествий и потому всё казалось ему новым и занятным, даже туча, разверзшаяся проливным дождём. Он тряхнул головой, провёл ладонями по лицу и радостно засмеялся, как не смеялся много лет. Со стороны он мог сойти за чудака или безумца, но ему было всё равно. Горные склоны поросли мятой, чабрецом и тамариском, в воздухе носился их запах. Сады Кайтага готовились одеться белой пеной цветов. В небе медленно плыло кудлатое облачное стадо, сопроводив путника до Маджалиса. Грозный Уллучай, вырвавшись из плена скал, стискивавших ему бока, весь в шапке пены, вращал мельничное колесо и, попав наконец в долину, успокаивался. Гебек не узнал почти ничего, слишком много лет минуло с той поры, как он побывал здесь в последний раз, и слишком переменилось окружающее. Но годекан — вот то, что не меняется никогда, именно там путник свёл полезное знакомство. — Кто же не знает почтенного Хабибуллу из Долины Садов? Для меня великая честь услужить его кунаку, — широко улыбнулся пожилой виноградарь по имени Хамадар, протягивая руку. Пышные рыжие усы, в которых, казалось, запуталось солнце, делали его одновременно и солидным, и добродушным. — Ты окажешь мне большую услугу, почтенный! Ведь я жизнью обязан Хабибулле и хочу отблагодарить его. Какой подарок лучше возможности приумножить любимое дело? Он не стал вдаваться в подробности: пусть не знает виноградарь, кто перед ним. Хамадар хитро прищурился. — Разве есть здесь что-то, чего нет у Хабибуллы, да прославится имя его на земле? — Ладно, ладно, не притворяйся, будто не знаешь о гордости долины Таркама, — в тон ему протянул Гебек. — Как не знать, если я выращивал виноград ещё в ту пору, когда земли эти принадлежали последним из князей Уцуми! Да, много о чём поведал Хамадар гостю, о радостном и не очень. Хар-Кар не соврал, недаром чёрный ворон считался лучшим из разведчиков. Того знаменитого сорта, увы, действительно нет больше, одичал и выродился без ухода. До того ли в ту пору, когда самая жизнь трескалась пополам, как перезревший арбуз! Хамадар безумно жалел лозы, в которые вложил немало трудов, но где было взять дров, чтобы обогреться в лютую зиму восемнадцатого? А винные погреба разорили, чего греха таить. Однако после, когда улеглась круговерть, Хамадар вернулся на заброшенную землю и взялся восстанавливать виноградники. — Но боюсь разочаровать тебя, — предупредил Хамадар. — Да, красный виноград Таркама почти не уступает прежнему, но и не менее привередлив. Лет десять тому назад приезжал сюда один промышленник из самой Америки — перенимать опыт, — Хамадар в удивлении надул щёки. — Понимаешь, у меня перенимать опыт! И вот он увёз несколько саженцев винограда на родину, надеясь получать из него краситель. — Они не прижились за океаном? — с упавшим сердцем спросил Гебек, вспомнив слова уцмия. — Прижиться-то прижились, дав через три года первый урожай, а ещё через три года грозди их побелели. Вот как! Отступаться от затеянного не имело смысла, да Гебек и не умел уступать. Он вернулся в Долину с хурджином за плечом, предложив Хабибулле самому взглянуть, что внутри. — Я надеюсь, что земля нашей Долины понравится ему больше заокеанской, — пояснил он чрезвычайно смущённому и обрадованному садовнику. — Гебек… До чего они прекрасны! Спасибо, спасибо тебе от всего сердца, друг мой! — радостно ворковал Хабибулла, склонившись над виноградными саженцами. Он нежно гладил их — так же бережно, как касаются ребёнка в колыбели. Кто ещё умел столь бурно восторгаться чем-то простым, вроде годовалых кустиков даже без листьев? Впрочем, не Гебек ли радовался недавно весеннему дождю и стелющейся под ногами дороге? С того дня птицы начали без боязни садиться к нему на плечи и брать корм из рук. Даже недоверчивый Гур-Гур преодолел прежнюю неприязнь. Даже вредный Хар-Кар смирился с тем, что повелитель не примкнёт к борцам против новой власти, умерил воинственный пыл, хоть скрипучий говор его не смягчился. Саженцы охотно принялись. Их корни, изголодавшись за зиму в ящике с песком, тянули из земли пропитание. Впрочем, чему удивляться? Человека из пальца Хабибулла, может, и не вырастит, а дерево из сломленного прутика — вполне. Три года пронеслись, как три месяца, именно такой срок выждал некогда Хабибулла до первого урожая персиков со скалы аждахи. И нынче к осени виноградные лозы разродились тяжёлыми, багряно-красными гроздьями. Уже при одном взгляде на крупные налитые ягоды рот наполнялся слюной. — Вот и славно, — подмигнул Хабибулла, — есть, чем наполнить рог в честь рождения наследника. Ведь это произойдёт по весне, так? Самое подходящее время для рождения новой жизни. — Откуда ты узнал? Ведь не Саадат же сказала тебе? Или я нечаянно проболтался? — опешил Гебек. — Тут и узнавать не надо, — промолвил Хабибулла. — У моей Ашуры, бывало, так же глаза сияли, и ступала осторожно и важно, как Саадат сейчас. Да и у тебя, — он весело усмехнулся, — всё на лице написано. Не видно, думаешь? Хабибулла угадал верно. Недавно Саадат, разрумянившись от радости, что-то прошептала на ухо Гебеку, отчего сладостно защемило сердце. Он незаметно ущипнул себя за шею, потому что всё казалось слишком хорошо, чтобы происходить наяву. Наследник рода Нуцаби, не может того быть! Недаром Саадат не теряла надежды, да и не хотелось ей отставать от Шуайнат, ставшей женой Омара и уже водившей за руку маленькую дочь с такими смоляными волосами и тёмными глазёнками, что её иначе и назвать нельзя, кроме как Лейла**. — Береги себя, джаным, — сказал Гебек, не умея выразить нежность словами. И крепче сжал её покрывшуюся мозолями от непривычного труда, но по-прежнему изящную руку. — А если дочь тебе принесу, что тогда запоёшь? Не исполнила, мол, обещания Саадат? — глянула она испытующе, и тут же задорно прыснула, не удержалась. — Да то же и запою, что всё равно рад, — ответил он, не раздумывая. Не во дворце, а в простой сакле надлежало родиться потомку двух ханских династий, не пробьют в его честь барабаны, не содрогнутся горы от ружейной пальбы, не съедутся гости со всего Кавказа. И не узнает он, чья кровь проистекает в его жилах, какой тайной овеяно его происхождение, не заявит о нём никогда. С другой стороны — так-то лучше в эти противоречивые времена, когда донос устранял человека вернее яда или кинжала. Впрочем, один залп всё-таки грянул как положено. Ощутив к вечеру близость родов, Саадат выпроводила мужа из сакли. Гебек не спорил — незачем мужчине присутствовать там, где вершится женская забота, пускай повитуха делает, что положено. Не зная, чем заняться, потому как всё валилось из рук, он подался к Хабибулле, с первого тепла до первых заморозков проживавшему в саду. Хар-Кар, которому никакие законы не писаны, остался дежурить на крыше сакли. Именно он на крыльях своих принес известие, что всё благополучно и младенец явился на свет, известив о том звонким плачем. — Он так грромко кричит, что слышно в соседском дворре, из него вырастет славный воин, клянусь бородой пророка! — повествовал ворон, сидя на плече повелителя и льстиво клоня набок голову. — Он… — машинально повторил Гебек, расширив глаза. — Он… Поистине, Хар-Кар, вот самая лучшая из вестей, что ты приносил мне! Именно тогда Хабибулла предложил дать салют из знаменитой кремнёвки, чтоб и небо, и луна на нём знали о появлении нового человека. Палить с крыши сакли всё же не стали: обычай обычаем, но не перепугать бы на радостях Саадат и не всполошить среди ночи весь аул. Гебек, согласившись, принял от Хабибуллы то самое ружьё, что выкрал когда-то из дворца, провёл пальцами по серебряной насечке, зарядил и выстрелил в воздух. Громыхнуло не хуже грозового раската. Отдачей толкнуло в плечо, но Гебек даже не почувствовал этого. Ещё эхо не успокоилось в горах, а он уж спешил в аул так резво, что Хабибулла, пожалуй, не поспел бы за ним и верхом на Кирате, тем более, что ослика всё равно предстояло сначала оседлать. Керосиновая лампа с прикрученным фитилём, оставленная на окне, тускло освещала спальню. Саадат бодрствовала. Повернув голову на звук торопливых шагов, она улыбнулась устало. Лицо её осунулось, под глазами залегли тени, но Гебеку она показалась прекрасней, чем прежде. — У нас сын, — еле слышно произнесла Саадат. Только теперь он разглядел того, кто лежал с нею рядом на пёстрой подушке, завёрнутый в пелёнки. Глядел и не смел приблизиться и заговорить, хотя хотелось кричать о своей радости. Он не боялся ни огня, ни пуль, ни стали клинка, а тут оробел. Бывает. — Что же ты растерялся, мой смелый Джанавар? Подойди же, не бойся, — подозвала Саадат. Тогда он бережно взял из её рук ребёнка, как когда-то давно принимал Булача из рук придворной повитухи, и залился счастливым смехом. *Стукко — искусственный мрамор, материал для отделки стен и архитектурных деталей **Имя арабского происхождения, означающее «ночь», «сумерки». Обычно его давали девочкам, родившимся с чёрными волосами.