Янтарные чётки

Над нами на небе одна луна. Под нами тропа на земле одна. На этой тропе есть кровавый след И мёртвые есть, а трусливых нет. Адыгская песня Предрассветный лес молчал. Лишь изредка срывались с ветвей набухшие после ночного дождя капли, да всхрапывали кони. Всадники ехали по лесным тропинкам, забираясь глубоко в тыл врага. В такой хмурый час сон наиболее сладок. И Гебек знал, что враг сейчас спит безмятежно, не подозревая, что Аллах уже послал Азраила по душу его и хурджин ангела смерти вот-вот разверзнется. Он, Гебек из рода Нуцаби, поможет Азраилу наполнить хурджин. Возможно, и сам нынче угодит в него — этого никому не дано знать. Сады в том последнем мирном году расцвели необычайно пышно. Цветы словно соперничали друг перед другом, чьи лепестки ярче и чья сердцевина издаёт аромат приятнее. Дикие вишни и яблони стояли будто в белом облаке. Густо зацвёл малинник на горе Сокровище. И даже орех Багадура оделся множеством серо-зелёных серёжек. Казалось бы, надо радоваться щедрой весне, предвещавшей богатый урожай. Но Хабибулла удручённо покачал головой, указав на орех: — Не к добру это, люди! Он хочет сообщить, что чувствует беду. Меньше всего думалось о беде в ту изобильную весну. Хотелось думать о приплоде, что принесут стада, о наливающейся пшенице, о богатом укосе, чтоб сена с лихвой хватило на зиму. Только старики нахмурились, вспоминая на годекане о старых приметах. И Гебек, как ни хотелось верить обратному, понимал, что Хабибулла прав. Лес поредел, всё чаще стал попадаться кустарник. Чирикнула недовольная птаха, невесть как уцелевшая здесь. Она права: сколько же можно терзать орудийным огнём землю и этот лес, и сейчас тревожить долгожданную тишину, зачем? Деревья расступились. За ними расстилалась широкая полоса непаханого, изрытого шрапнелью поля, а за ней станица, где засел враг. Нужно пробить брешь в его обороне. Гебек, сузив глаза, смотрел на хаты и крытые брезентом машины во дворах. Рядом остановился Харахур, Гебек чувствовал — за много лет он научился по малейшему вздоху угадывать настроение друга, что его и без того узкие глаза превратились в щёлки, в прорези прицела, направленного туда, вперёд. Война была любимой стихией Харахура даже теперь, когда в бороде его прибавилось седых волос. Да и Гебек ощущал, как прибывает возраст. Впрочем, у него было достаточно времени, чтобы вырастить Багадура настоящим мужчиной, погулять на его свадьбе, дождаться внуков. И Саадат поговаривала, что и дочку родит, ведь не так же она стара для этого. Ещё три года тому назад он думал, что у него достаточно времени. А потом пришло известие о войне. В ауле, да и не только в нём одном самоуверенно считали, что немцев вскоре погонят обратно, но враг не давал обратить себя в бегство, сам захватывал всё новые земли, взял в кольцо Ленинград, проник на Кавказ и стучался в ворота Страны гор. Здесь появлялись листовки с призывами бороться против большевиков. Пылали подожжённые немецкими бомбами нефтяные промыслы. Самолёты люфтваффе сбрасывали бомбы на Хасавюрт и Махачкалу. Сурхай в числе других горцев добровольцем ушёл на фронт. В то время Саадат была в тягости и часто плакала от неизвестности. Гебек много думал над своим положением. Он жил среди людей, которым столько досаждал, а они приняли его, как своего, не подозревая о его прошлом, делили его горе и радость, праздновали рождение маленького Багадура. Он не забыл о крови Нуцаби, обязывающей защищать родину, расширившуюся из горного ханства до необъятных просторов. И он, а вслед за ним и Харахур, тоже записались добровольцами. — Пришла пора передать их тебе, — сказал на прощание Хабибулла, протянув чудесные чётки о тридцати зёрнах. — Что ты! Я не могу их взять, ведь ты их хозяин! — суеверно отшатнулся Гебек, припомнив, как обжёгся в прошлый раз. — Ты достоин их, друг мой, и тебе они нужнее, чем мне, — мягко сказал Хабибулла. — Возьми, не бойся, и возвращайся в Долину Садов с победой, как прежде возвращался в Хунзах. Зажмурившись, Гебек покорно протянул раскрытую ладонь. Старик вложил в неё чётки и сжал пальцы. Странно, но Гебек уже не чувствовал жара. Скорее, янтари излучали приятное тепло. От души поблагодарив Хабибуллу, он спрятал чётки в карман. Сначала новобранцев обучали стрельбе, езде строем и сабельной рубке, а Гебека учить было не надо. Он прекрасно помнил занятия с отцовским сотником, лучшим из воинов Аварии. Гебек превосходно держался в седле, рубил на скаку воткнутую в землю лозу, демонстрировал приёмы и выпады, которым выучился ещё в Хунзахе, а после опробовал в набегах. Хорошо, что никто не ведал, где и когда постиг он науку боя! Теперь ему предстояло не завоёвывать, а защищать. Непривычно, конечно, что не он командир, но что поделаешь. Картины разорённых селений не были ему внове, но на поле боя приходилось драться так, как он не дрался раньше. Гебек успел повидать многое, никогда не показывал спину врагу, бесстрашно бросался в гущу сражения, оставаясь целым и невредимым. Сабля стала словно продолжением его руки. Поговаривали в шутку, что бурка его крепче кольчуги, встряхни хорошенько — и посыплются пули, что в ней увязли. Да и разведчик — лучше не сыскать, наверное, ручной ворон помогает ему добывать сведения. Гебек отмалчивался, поглаживая перья увязавшегося за ним Хар-Кара. Что говорить, ворон, умеющий проделывать всякие уморительные штуки, купался во внимании. Будет ему, о чём порассказать другим птицам по возвращении! Из писем Гебек знал, что Саадат родила ему дочь, что дома, по счастью, всё благополучно. Хабибулла трудился в саду, не покладая рук, ведь плоды Долины Садов нынче нужны как никогда, Мирза и Асхаб ему помогали. Омар тоже ушёл воевать. Красный виноград приносил красные ягоды. Эскадрон замер вдоль кромки леса. Командир посмотрел на часы. В ту минуту рявкнули орудия и вдребезги разбилась тишина. На станицу полетели снаряды, там запылали подожжённые хаты, послышались крики. Заметались не ожидавшие атаки немецкие солдаты, рассыпались по улицам. Гебек стиснул челюсти так, что скрипнули зубы, и на миг сжал в кулаке чётки. Командир вырвал из ножен саблю, клинок тускло сверкнул в предрассветных лучах. — Эскадрооон! — крикнул он зычно, указав саблей на пылающую станицу. — Шашки вон! В атаку рысью… — и протяжно. — Мааарш! Кони рванулись с места, и то ли они неостановимо несли своих седоков, то ли сама станица, качаясь, летела на них — в азарте атаки уже не понять. Навстречу им зарокотал пулемёт, выбивая из сёдел всадников. Гебек пригнулся к шее коня. Чёрная бурка билась за его плечами, как демоновы крылья, дополнительно устрашая врага. Зловеще визжал Харахур, крик подхватили и с ним ворвались в станицу. Дюжий немец успел выстрелить в Гебека, но промахнулся и сам упал с красной морщиной через весь лоб. Гебек не запомнил его лица — в бою все соперники делались для него безликими. — Нет, нет, этого мало, — говорил он сам себе, — слёзы Саадат стоят дороже. Конь захрапел. Гебек гнал его на центральную улицу, где солдаты что-то спешно грузили в кузов грузовика. Крики, треск пожара и автоматные очереди слились в один оглушающий звук. Второй немец покатился с раскроенной головой. Третий выскочил из-за угла и полоснул из автомата, конь рухнул, подломив передние ноги. Гебек ударился боком о землю, выронив саблю, на мгновение перехватило дыхание, но боли от злости он не почуял. Выхватив кинжал, он с кошачьей ловкостью сшиб с ног противника и они покатились, сцепившись в клубок. Немец отбивался с бешеной силой. Извернувшись, он впился в горло Гебека чёрными от копоти пальцами, но тот не растерялся и ударил кинжалом. Хватка ослабела и Гебек высвободился. Чувствуя, как бьётся под ним живое, как хрипит враг на незнакомом языке, он вновь ткнул кинжалом туда, где, скрытое в грудной клетке, трепыхалось сердце. Немец дрогнул в последний раз и затих. По гимнастёрке расплывалось кровавое пятно. Гебек вытер кинжал, подобрал автомат, бережно поднял саблю — ей предстояло ещё потрудиться сегодня. Поймав чужого коня, оставшегося без хозяина, он рвался вперёд, потому что нельзя было останавливаться. Надо гнать врага дальше, дальше, дальше… Некогда думать, кто погиб, кто уцелел, что с Харахуром. Нельзя думать о Саадат, о маленьком Багадуре, о дочери, которую он не видел и может никогда не увидеть. К полудню небо раскалилось от жара добела. Всё было кончено, на центральной улице дотлевал искорёженный остов грузовика. Харахур, отдуваясь, пил прямо из ведра степлившуюся воду, струйки стекали по бороде. Оторвавшись, наконец, от питья, он поставил ведро на сруб колодца, утёр рот тыльной стороной ладони и внимательно посмотрел на своего кунака. — Небось опять ни единой царапины, га? — потная физиономия озарилась улыбкой. — Не то чтоб ни единой, — Гебек потёр шею, другой рукой нащупал в кармане чётки. — А что такое на плече у тебя? — На плече? — Гебек совсем забыл о трофее и потянул ремень. — Автомат, занятная вещь. Но знаешь что, Харахур? Кремнёвка Хабибуллы всё-таки лучше.