Месяц
Будет долгий
Вокруг лишь злые-злые
Волки
***
— Что я им скажу, Гермиона? Голос Гарри, прервавший, должно быть, уже час висевшую тишину, звучал потерянно и глухо. Гермиона на миг замерла, после вновь вернувшись к своему занятию: она перебирала книги, устроившись у стеллажа на подушке. Дождь монотонно стучал по стёклам дома на улице Гриммо. Они переместились сюда утром, и с каждым часом Гермиона проклинала эту свою идею все больше. Ни зажжённый камин, ни сливочное пиво, которое Кикимер не слишком расторопно притащил из Косой аллеи, не могли перебить гнетущую атмосферу старого особняка Блэков: казалось, что вездесущий дух трагедии забивался в лёгкие вместе с запахом сырости. Гермиона погрузилась в глубочайший шок, обнаружив, что приведённые в порядок, сияющие чистотой и свежестью малая гостиная и столовая, в которых они порой проводили летние вечера — единственные отремонтированные комнаты в доме. В остальном же он выглядел едва ли не хуже, чем прежде, и Гермиона злилась. На Гарри — за то, что он существовал часть лета в таких условиях, и на себя — за то, что даже не догадалась проверить. Она пожала плечами. — Разве ты не слушал Дамблдора? Директор пригласил их к себе в тот же день, когда вышла статья. На его лице читалось тёплое ободрение, пока он разливал по чашкам чай с мелиссой и мерно, почти гипнотически вёл беседу о предстоящем интервью. — Гораздо проще продолжать бояться, чем поверить в то, что опасность миновала, Гарри. Золотистые механизмы жужжали и трещали. Гермиона учтиво молчала — ей совершенно нечего было сказать, к тому же от явившегося из мертвых директора все ещё было не по себе. Взгляд то и дело цеплялся за почерневшую руку, покоившуюся на рукояти бузинной палочки. — Полагаю, пройдёт немало времени, прежде чем ужасы войны сотрутся в памяти людей. Тёмные силы посеяли много семян, которые до сих пор прорастают. Но, в конце концов, все предаётся забвению. Кроме героев, — внимательный взгляд устремился сквозь очки-половники к Гарри. — Пришло время последнего испытания, Гарри. Могу я и в этот раз попросить тебя справиться? — лукавые искорки в глазах Дамблдора, должно быть, придали уверенности, и он кивнул. Жаль, что Гермиона не обладала такими же. Ей оставалось лишь наблюдать за зарождающимся теперь приступом самоистязания, делая тщетные попытки образумить друга. — Все, кто были в замке, слышали как он меня звал. Для них я просто трус. Он угрожал убить всех, а я не пришёл. Гермиона раздраженно повела плечом. — Это интервью, а не допрос, Гарри. Ты не обязан оправдываться. И вообще… — Какая разница?! — Тогда просто скажи, почему ты на самом деле не пришёл, — Гермиона встретилась с ним взглядом. Гарри тут же его отвел, поджав губы. — Пусть лучше считают меня трусом, чем я буду навещать подругу в Азкабане, — проговорил он. — Меня не посадят в Азкабан, — веско ответила она, и, следя краем взгляда за реакцией Гарри, вздохнула. Гермиона уже давно поняла, что он не просто не принимал ее поступок. Он его стыдился. Она выдержала паузу, затем отложила книгу и села на край дивана напротив Гарри. Подалась вперед и накрыла ладонью его руку, ощутимо сжимая. — Ты жив, — процедила она сквозь зубы. — А он — схвачен. Они должны быть благодарны уже за это. Ты победил. — Пророчество… — Пророчество, — с нажимом повторила она, перебивая Гарри, — сбывается только потому, что вы в него верите. — Не правда, с самого начала… — Как это — не правда?! Он в Азкабане, Гарри. Все кончено, но ты и впрямь не можешь жить спокойно, ведь он! — она театрально всплеснула руками, — Все ещё жив! — Ничего ещё не конечно, если бы ты не… — Тогда все равно остался бы один крестраж! Или больше! Он хотел создать семь, забыл? — Он и создал семь… — Мы не знаем! — не выдержала она, и, тут же, будто растеряв все силы, откинулась на спинку дивана, устало потирая переносицу. — Крестраж в тебе он не планировал создавать. Диадема не найдена. И нет никакой гарантии, что не существует других… — Никто не создавал больше одного, а ты хочешь сказать, что он и на семи не остановился? Гермиона неопределённо повела головой, устремляя взгляд к тлеющим в камине углям. Она давно думала об этом, и чем чаще возвращалась к мыслям о крестражах, тем более зыбким казалось их предположение о количестве. Лишить даже одного человека жизни — кощунственно, но что такое семь убийств для темнейшего из когда-либо существовавших волшебников? — Я не знаю, Гарри. Именно поэтому твоё самопожертвование не имело бы никакого смысла. — Оно имело бы очень большой смысл, как ты не понимаешь?! — Гарри начинал закипать. Поднявшись на ноги, он прошелся из стороны в сторону. — Все закончится! По крайней мере никто больше не разобьет себе голову в поисках куска металла, который я не смогу отличить от настоящего крестража! Никто не умрет, защищая Хогвартс, на который нападают только из-за меня! Как мне смотреть в глаза Тедди, когда он вырастет, Гермиона?! Я стольких людей убил… а Джинни? Какого, как ты думаешь, встречаться с убийцей собственных двух братьев?! — Да что ты вообще такое говоришь?! — тряхнув волосами, Гермиона тоже поднялась и гневно свела брови. — Она и сама чуть не умерла! Вот столько, — он поднял левую руку, демонстрируя расстояние в несколько сантиметров между пальцами, — Столько отделяло ее от авады в большом зале! Я видел это своими глазами, Гермиона! Один шаг, ты понимаешь?! — он провел рукой по лбу и это движение выдало его дрожь, — Один шаг — и она оказалась бы в числе остальных. Мерлин… Мои родители, родители Невилла, Сириус, Ремус, Тонкс, Фрэд, Добби, Колин, Снэйп, Седрик, Грюм, РОН! — он помотал головой и вновь провел по лицу ладонью, не в силах вынести весь озвученный список. — Только не надо говорить, что это не моя вина… — Но это действительно… Оглушительный треск запущенного в камин бокала поставил точку в разговоре.***
Ночью Гермиона долго не могла уснуть на сырых простынях, и, в конец сдавшись, поплелась в ванную. Тьма, не объятая дрожащим пламенем свечей, клоками скрывала обшарпанные стены. По правде говоря, дом выглядел ужасающе, и в какой-то степени Гермиона понимала Сириуса: существовать здесь можно лишь засчет крепкой хватки на горлышке бутылки. Гермиона, ведя пальцами по резным русалкам на плитке, погрузилась в воду по горло, откинула голову на бортик и принялась разглядывать лепнину над головой. Горячая вода давала зыбкое ощущение уюта, так не хватавшего этому неприветливому дому. Сна как не было, так и нет, но, по крайней мере, напряжение начинало отступать. Ей стоило быть помягче. Стоило просто сидеть и продолжать держать Гарри за руку, молчать, не пытаясь переубедить. Просто быть рядом. Просто… Ни черта не просто. Присущее ей стремление держать все под контролем достигло своего пика во время битвы, и теперь Гермиона чувствовала своим долгом оставаться оплотом бескомпромиссно холодного рассудка. Есть вещи похуже смерти, но, оказавшись так близко к ней, увидев пустое лицо Рона, она жжением в руках и на подкорке сознания почувствовала его: желание выжить. По-волочьи агрессивное, сухое, расчетливое желание закончить не так, не при таких обстоятельствах, не так рано. Сохранить то, что от них осталось. Смерть была грязной и приземлённой. Никакого торжества, ни капли прощального триумфа: лишь землистое лицо и медленно остывающее тело. В тот момент она самолично наделила себя правом делать выбор, и ей было решительно плевать на то, что она выбрала за Гарри. Он, под взваленной на него ответственностью, все равно не смог бы выбрать правильно. А она уж точно не собиралась стоять в стороне, утирая слезы, пока он шёл бы подставляться под аваду. Она не мешкала ни секунды. Закипевшая злость на несправедливость позволила заклинанию слететь с губ легко и хлестко, будто не в первый раз. Билет в один конец до Азкабана, как говорил лже-Грюм, был у неё в кармане. Гермиона лишь успела подумать, что, возможно, позже будет чувствовать вину. Шли месяцы, но она так и не появлялась, не в пример острому раздражению. Именно оно вкупе с напускной холодностью так удачно не позволяло расклеиться окончательно. Шоу должно продолжаться. Она не могла позволить себе сдать, потому что последствие ее выбора — Гарри Поттер в глубочайшей депрессии, и с этим нужно было что-то делать. Гермиона поджала губы, ведя кончиками пальцев по поверхности воды. Старая задача с новыми переменными замаячила на горизонте раньше, чем она рассчитывала. Крестражи. Сперва Гермиона надеялась, что успеет что-нибудь придумать прежде, чем к Гарри вернется комплекс героя. Затем — что воскресший Дамблдор займётся всем сам. Не случилось ни того, ни другого. Она лишь изредка ловила на себе внимательный взгляд директора, готовая поспорить, что он ни на секунду не поверил в то, что Гарри просто струсил, не придя в запретный лес. Понимание того, что все эти годы Дамблдор знал и готовился… слишком гротескно, чтобы ужиться с ним в голове. Она найдёт другой выход. Иначе что же это получается: она просто отсрочила смерть друга, заставив помучаться перед этим ещё несколько месяцев? Найдёт, обязательно найдёт. Если бы только узнать о крестражах побольше… Не то что бы у них было много времени, чтобы изучить все свойства. Гермиона шумно выдохнула, припоминая мрачный давящий хаос, в который погружались мысли, пока медальон висел на шее. Ничего такого присутствие Гарри не вызывало, стало быть, осколки души отличаются друг от друга. И какие они — эти осколки? Делилась ли душа Того-кого-нельзя-называть каждый раз поровну? В таком случае то, что осталось сейчас в нем — Гермиона сначала не поверила получившейся цифре и пересчитала ещё раз — одна сто двадцать восьмая Тома Риддла. Что ж, для вместилища такого ничтожного осколка он выглядел даже слишком по-человечески. Она видела его лишь однажды, во время финальной дуэли. Гермиона закрыла глаза, силясь вышвырнуть воспоминание. Тщетно. Образ высокой фигуры, облаченной в мантию, клубился словно бы под веками. Она стояла слишком далеко, чтобы разглядеть какие-либо детали, но, черт возьми, никакое расстояние не было помехой рокочущей мощи его магии. Разве что-то, что вмещает в себя лишь одну сотую жизни, может быть настолько сильным? Больше похоже на то, что крестраж — лишь крошечный якорь. Чем меньше объект, тем проще его переместить. Должен быть способ извлечь из Гарри это. В конце концов, что делал бы он, когда время взяло бы верх над страницами того дневника? Нагайна — и вовсе смертное существо. Ответ, помимо возможно сохранившихся где-то книг, находился в самом надёжном тайнике — его сознании, и едва ли даже самый умелый легиллимент сможет подобрать ключ. Гермиона подняла взгляд к потолку, колеблясь. Пора бы уже… Она разомкнула сухие губы. Страх перед именем лишь усиливает страх перед тем, кто его носит. Они победили. Это всего лишь выдуманное слово — девять обычных букв. — Волд… Окончание прервал вдруг раздавшийся шум. Гермиона ступила на пол, расплёскивая воду, стремительно завернувшись в халат схватила палочку и, держа ее наготове, двинулась в сторону звуков. Распахнув дверь спальни Гарри, на секунду замерла, застав его мечущимся на сбитых в кучу простынях. Кошмары, неужели вновь? Спохватившись, Гермиона убрала палочку в карман и подошла к постели, встряхивая его за плечи. — Гарри! Он проснулся рывком, со сдавленным вздохом. Все лицо горело, на лбу блестели капли пота и кровавым росчерком выделялся шрам. Он смотрел на неё так, будто не узнаёт, отшатнулся назад, но тут же быстро заморгал и чуть расслабился, с нотками извинения шепча: — Забыл поставить заглушающее. Гермиона, насильно заставляя себя не комментировать возмутительные новости (Забыл, значит?!), отлевитировала стакан с одинокого журнального столика, наполняя его водой. — Что происходит? — прошептала она, когда Гарри передал пустой стакан обратно. — Он что-то показывает? Гарри отрицательно качнул головой, проводя ладонями по лицу. — Когда это началось? — не унималась Гермиона. — Не так давно. Это… — вдруг его тело содрогнулось в спазме. Она растеряно смотрела на выгибающуюся шею — движение, которое она видела с десяток раз, и каждый из них никогда не означал что-то хорошее. Теперь оно и вовсе походило на действие круциатуса. Спохватившись, Гермиона двинулась ближе и обхватила его лицо двумя руками. — Я здесь! Все хорошо, сейчас все закончится… Тут же сердце пропустило удар: его веки распахнулись, на миг в упор одаривая ее чёрным, совершенно чужим взглядом, до краев наполненным злостью, агонией и… непониманием? Гермиона замерла, но тут же все исчезло: Гарри вздрогнул в последний раз, будто боль разом схлынула, оставляя за собой лишь дорожку стекающей из носа крови. Он вытер ее руками, поморщился и потянулся за палочкой, чтобы убрать следы с одежды. — Все прошло? — онемевшими губами прошептала Гермона, вглядываясь в лицо. Зеленые. Глаза были вновь зелёными. Она опередила его и одним взмахом заставила пропасть бордовое пятно с джемпера. Получив в ответ рваный кивок, облегченно выдохнула и заключила его в объятия, утыкаясь носом в плечо. — Он специально мучает тебя. Не поддавайся. Казалось, Гарри хотел что-то сказать, но передумал. Его ладонь легла на лопатки, и Гермиона закрыла глаза, успокаивающе перебирая волосы на затылке. Внезапно открывшиеся обстоятельства совсем не радовали, теперь и вовсе казалось, что потеряно безбожно много времени. Раз даже Джинни ничего не заметила, как могла заподозрить возвращение кошмаров вечно скрывающаяся в библиотеке Гермиона? Какая наивная беспечность. — Пена. — Что? — Ты вся в пене, — с усмешкой прошептал Гарри, отстраняясь и стирая белый пушистый клок с линии челюсти. — Ой… — Гермиона направила на себя палочку, избавляясь от остатков и высушивая кончики сколотых на затылке волос. — Всегда сплю в ванне, ты не знал? Экономит время по утрам. Мерлин, в какой момент она настолько разучилась шутить? — Тоже хотел попробовать, — поддержал Гарри, откидываясь на подушки и подкладывая одну руку под голову. — Определённо стоит того, — Гермиона приподняла уголок губ и перевела взгляд на окно. Никакой Луны: лишь тусклый магловский фонарь соседнего здания — весьма сомнительное соседство для семьи, некогда возводящей в культ чистоту крови. Дождь совсем утих, и, должно быть, к утру улицы заволочет туман. Чисто английская осень. — Дело не только в крестраже, Гермиона, — спустя минуты молчания медленно, будто страшную тайну проговорил Гарри. Гермиона, нахмурившись, перевела на него взгляд и осторожно опустилась щекой на подушку. Подцепила пальцами одеяло и накрыла их обоих. Пожалуй, она знала, что услышит, и старательно оттягивала этот момент. — Я просто больше не хочу. Ну, вот и все. Она протяжно выдохнула, разглядывая профиль друга. Протянула руку и накрыла его покоящуюся на грудной клетке кисть. Гарри повернул запястье так, что его большой палец теперь мягко скользил по тыльной стороне ее ладони. Они так часто делали это летом: просто держались за руки, когда слов ни на что не хватало. И все же он продолжил: — Если бы можно было вернуть хотя бы Рона, — прошептал он, устремив невидящий взгляд в потолок. Глаза начало щипать, но Гермиона лишь крепче сжала руку. Бескомпромиссно холодный рассудок, верно? — Я просто хочу, чтобы это все закончилось. Для меня. Он повернул голову к ней, и в зелёных радужках она заметила что-то, от чего сердце рвалось на куски. Нужно было срочно спрятать лицо — совершенно ни к чему, чтобы Гарри заметил ее потерянность. Гермиона двинулась ближе, и он, безмолвно поняв ее желание, протиснул руку между ней и матрасом, позволив устроиться на груди. Гермиона зажмурилась, чувствуя тёплое прикосновение на плече. Гарри Поттер, ну почему же именно ты? — Тебе нужна помощь, Гарри. Мы могли бы снова… Над макушкой почувствовалось движение — наверняка он отрицательно повел головой, горько усмехаясь. — За этим ты притащила нас сюда? Как я сразу не догадался… Именно так! Гермиона убедила Дамблдора освободить их от занятий за несколько дней до интервью, чтобы Гарри «подготовился, собрался и не отвлекался на уроки и других студентов». Предлог был шит белыми нитками, но Гарри не обратил внимания, а директор… просто не мешал. Было ли это молчаливым согласием? Гермиона не знала, но совсем не удивилась бы, если бы и эти ее поступки не утаились от Дамблдора. — Ты же ничего не теряешь, — сбивчиво прошептала она, разглядев в тоне Гарри шанс на уступок. — Просто попробуем ещё раз, тебе ведь становилось лучше? Свободной рукой Гарри провел по лбу. — Это нарушение статута секретности. Гермиона закатила глаза. — И что с того? Никто не узнает. Чувствуя, что друг колебался, она приподнялась на локте и бесчестно воспользовалась последним аргументом. — Попробуй, пожалуйста. Ради Джинни и… меня. Обещай, что попробуешь! Гарри поджал губы, не встречаясь с ней взглядом. Эту битву она выиграла.***
Утренний Лондон утонул в молочном облаке тумана, как Гермиона и предполагала. Они позавтракали в баре в Ковент-Гарден, среди спешащих на работу клерков и молодежи, богемно заедающей беконом ночные похождения в Сохо. Вторую порцию кофе взяли на вынос — занять мысли и руки. До места назначения оставалась пара кварталов. Бредя вдоль серо-белых улиц, Гермиона с интересом разглядывала все то, что не видела так давно: отправляющихся в школу детей, цветные тёплые пальто прохожих, выставленные на улицу меловые доски-меню, разрисованные тыквами. Она не бывала в осеннем Лондоне с тех пор, как получила письмо из Хогвартса. Вдалеке показалось знакомое крыльцо с вывеской из золотистых букв, и Гарри заметно сбавил шаг. Гермиона ободряюще взяла его за руку, выбросила пустые бумажные стаканчики в урну и потянула к пешеходному переходу. Внутри совсем ничего не изменилось с лета: холл в бежевых тонах и приветливая девушка за стойкой. Сунув шарф в рукав пальто и повесив его на плечики, Гермиона покосилась на Гарри (на его лице читалось желание покинуть клинику хотя бы через окно) и уверенно шагнула к Оливии — так звали администратора. — Мы к миссис Хоуп, — вежливо улыбнулась Гермиона, и, не дожидаясь закономерного возражения, наслала на Оливию невербальный конфундус. Они оказались в кабинете уже через пять минут. В конце концов, это было вынужденной мерой. В мире магии не существовало понятия «психотерапия», и, как рассуждала Гермиона, запирая дверь изнутри, можно было пренебречь парой законов ради того, кто этот самый мир спас. Она подошла к окнам и осторожно опустила римские шторы, погружая кабинет в полумрак. Миссис Хоуп смотрела на неё с непониманием, но, как и должно хорошему специалисту, не останавливала. Гарри уже устроился на краешке дивана, разглядывая сомкнутые в замок пальцы. Закончив, Гермиона села в кресло напротив доктора, внимательно вглядываясь той в глаза. — Миссис Хоуп, — начала она, и рука аккуратно достала из кармана палочку. — Моему другу очень нужна помощь. Вы уже знакомы. Гарри отвел взгляд. Он совершенно не выносил вида, как Гермиона делала это. — Может, хотя бы конфундус? — пробормотал он, в то время как миссис Хоуп, кажется, окончательно убеждалась в том, что они сбежали из приюта для душевнобольных. Гермиона отрицательно качнула головой. — Империо! Лицо психиатра, до этого сосредоточенное, разгладилось под воздействием непреодолимой неги непростительного. — В прошлый раз я попросила вас забыть все, о чем вы разговаривали. Теперь вам нужно это вспомнить. Вас не будут беспокоить все странности, о которых Гарри расскажет. — Они меня совершенно не беспокоят, — мягко отозвалась доктор, и, положив на колени блокнот, обратилась к Гарри. — Мистер Поттер. Как прошёл ваш месяц? Гарри все ещё смотрел в стену, борясь с собой. Гермиона поднялась на ноги, и, ободряюще проведя ладонью по спине друга, заняла стул в самом углу кабинета — вопиющее нарушение приватности сеанса, но кто-то должен быть настороже. — Нормально, — чуть погодя ответил Гарри, переместив взгляд с коленей на песочного цвета ковёр. — Нормально — это негативная или позитивная окраска? — голос миссис Хоуп звучал мягко, почти по-матерински обволакивающе. Гермиона специально искала именно такого специалиста. — По крайней мере, никто больше не умер, — пожал плечами Гарри. — Это вполне… позитивно. — Почему вы считаете, что это должно было произойти? Он дернул головой. Повел плечом, коснулся пальцами переносицы и произнес будто бы самую очевидную на свете вещь: — Рядом со мной все умирают. Кто мне дорог… все. — Вы думаете, что это случается из-за вас? — Я точно знаю. — Разве вы можете как-то повлиять на это? — миссис Хоуп склонила голову вбок. — Мистер Поттер, я не ошибусь, если скажу, что вы придумали решение? Гарри кивнул, и Гермиона, невольно ловя каждое слово, подалась вперед. Тишина вокруг звенела. — Какое же? Гарри молчал. Долго гипнотизировал взглядом ковёр, а затем впервые поднял голову. — Моя смерть.