Ненужная пташка.

      Фую почти не соображала. В глазах плыло. Её мутило. В ушах шумело. Головная боль стала совсем невыносимой. Фую не знала, что было в её голове, но была бы рада сдохнуть от этого день тому назад. Сейчас же она не могла себе позволить такой роскоши. Надо спасти Айзаву. Надо продержаться. Надо думать и соображать. Это было труднее всего. Казалось, голова вскоре взорвется, точно раздутый шар.       Гул в ушах стал немного стихать. Наверное, в связи с тем, что мать перестала её мучать. Что-то становится слышно. Голос Айзавы. Вот он — её ориентир.       Тело все ещё слушалось. Фую ощущала слабое давление верёвок. Мать не успела её как следует связать. Шатенка подалась вперёд чуть сильнее, и веревка съехала с её плеч. Пока она выпутывалась из верёвочного плена, вакуум в ушах стал сходить на нет. В глазах прояснилось. — Фую, не двигайся! Тебе плохо?!       Шота за неё переживал. Видит, как её штормит. Плохо ли ей? Бывало и похуже. Она привыкла, что ей всегда плохо. Привыкла жить несмотря на боль. Главное — не подавать вида.       Нетвердой походкой она пошла к столу со всякими «игрушками» для пыток. Схватила оттуда канцелярский нож и направилась в сторону сенсея. — Фую? — Айзаву это напрягло.       Неудивительно. Познав всё безумие её родителей, будешь сомневаться и в самом чаде этого семейства. — Не… переживайте. — тяжело выдохнула она.       Вблизи всё снова поплыло. Нужно найти участок, где слоёв верёвок побольше, тогда она точно не навредит сенсею. Взгляд зацепился за перевязанные запястья. То, что надо. Канцелярским ножичком резать твёрдую ткань было довольно сложно. Металл скользил по вспотевшим пальцам. Много времени прошло, прежде чем она смогла прорезать внешнюю оболочку веревки. Но «нутро» поддавалось легче. Когда одно звено верёвочного плена было перерезано, запястья мужчины перестало так сильно сдавливать. Это помогло ему самостоятельно выпутать свои руки. — Позволь мне самому перерезать всё остальное.       Шота протянул раскрытую ладонь девочке. Та молча положила туда ножик. Доверять кому-либо она не привыкла, но ему она доверяла безоговорочно. Для Фую это было крайне необычно. Они даже толком не знакомы. С чего такая уверенность в человеке? Может, потому что это её «судьба»? Или ей захотелось хотя бы кому-то в этой жизни подарить своё доверие?       Её подхватывают в объятия. Так становится легче стоять. Слабость, голова, помутнение… ей было совсем тяжело. Приятно осознавать, что хоть кто-то способен принять её в свои объятия. — Ребенок, что с тобой? Скажи мне.       Шота успокаивающе гладил девочку по волосам. Мягко прижимал к себе, чтобы согреть, трогал лоб, пытался определить температуру. Это могло бы показаться обыденным и беззаботным, если бы не одно «но» — они были голыми. Босые ступни соприкасались друг с другом. Шота чувствовал ледяные пальцы её ног. Чувствовал, как немощно она опиралась на него. Чувствовал её костлявость. Страшно подумать, что ужаснее: её жуткие увечья или её костлявость? Раньше ему казалось, что она не такая тощая. Бинты прибавляли ей объёма.       Мерзко. Им должно быть мерзко, что они полностью обнажены. Что увидели куда больше, чем раньше. Шота думал, что ему надо оторвать руки за то, что он прижимает к своему грешному телу эту невинную девочку. И посадить за решётку, потому что ему нравилось. Нравится, что она тоже к нему жмётся. Нравится, что она в его руках. Нравится вопреки законам и запретам. Сочетание абсурдности и блаженства создавали какую-то небывалую смесь.       В его объятиях Фую чувствувала, как её силы постепенно возвращались. Как боль в голове и в других частях тела начинала спадать. Кажется, раньше такое тоже было. Он тогда приложил ладонь к её лбу, и голова перестала болеть. Сила соулмейта?       Фую оторвала голову от груди мужчины, ощутив на своей щеке липкость. Его кровь. Точно. Ему же просверлили плечо. Надо обработать. Поражаясь тому, что творит, Огава привстала на носочки и стала зализывать рану мужчины. Это стыдило и окрыляло. Ей хотелось «исцелять» этого странного мужчину самой. Это куда лучше, чем промыть его рану помойной водой из-под крана. — Фую… — Шоту пробила дрожь. Всё тело стало гореть. Каждое её касание отдавалось слащавым отзвуком. Это начинало переходить границы. — Глупая девчонка… что ты делаешь?       Он не узнавал собственного голоса. Когда он говорил так низко? А сердце когда отдавало таким гулким стуком? Он теряет над собой контроль.       Девочка подняла на Шоту глаза. Приковывала его внимание к своим огненным алмазам. — Почему вы здесь, сенсей? — с грустью спросила она. — Они… они вас убьют… — по щекам девчонки потекли слезы, но она продолжала держать с ним зрительный контакт. — Меня не убьют. Они меня уже давно истязают, но не переходят крайнюю черту. Вы… для них вы никто. Я боюсь представить, что они с вами сделают.       Шота стирал горячие дорожки с её щёк, не отрывая зрительного контакта. Терял рассудок ещё больше. Ради неё он готов забыть себя. Готов разнести тут всё к чертям. — Забыла, что я тебе обещал? — мужчина соприкоснулся своим лбом со лбом соулмейта. Её глаза вблизи смотрелись как два солнечных мира. Что он делает? — Я тебя не брошу. — Но почему? Неужели вы не понимаете?! Вас могут убить! Ради своего блага, забудьте обо мне!       Девушка с силой толкнула его в грудь, отстраняясь. Слезы стали течь с её глаз ещё сильнее. Шота притянул её обратно к себе. Разум отказывал. Его губы в миллиметре от её. — Ты та, кого я ждал всю свою чёртову жизнь. Будь я проклят, если оставлю тебя в этом Аду. — прошептал он в губы девчонки. — Сенсей… вы слишком близко. — озадаченно уронила Фую, но не отстранилась. Её это интересовало.       Шоту мгновенно отрезвило это замечание. Дистанция между ними резко увеличилась. Недавнее наваждение казалось чем-то диким. Шота не мог понять, что им двигало: похоть, инстинкты соулмейта, трепет? Всё вместе? Хуже всего было то, что он никогда не встречался с подобным. Будь на месте Фую другая женщина, он бы решил, что это какие-то «ведьмины чары». Но это Фую. Пятнадцатилетнее дитя, побитое жизнью. Такие кроме жалости не должны в нём ничего пробуждать.       Сенсей отступает на несколько шагов. Смотрит куда угодно, но не на студентку. Пытается разобраться с самим собой. Фую же чувствует, что теряет какой-то шанс. Этим шансом надо либо пользоваться по-полной, либо отпустить неизвестно на сколько. Возможно, навсегда. — Сенсей, что вы ко мне испытываете? — девушка стала идти к мужчине. Шота трусливо стал отступать, чувствуя себя при этом полным дебилом. Но странные реакции на Фую могли закончиться плачевным исходом. Девчонка продолжила говорить. — Вы хотели меня поцеловать? Тогда почему этого не сделали? Почему передумали? Испугались? — спина упёрлась в стену. Шота напряжённо смотрел на стоявшего напротив неё подростка. — Поцелуй — это выражение любви. Вы хотели мне донести, что вы меня любите?       Глаза девчонки заблестели. Щёчки наполнились краской, приподнялись. Шота понял, что повёл себя как последний ублюдок. Сооблазнил её запретным, дал надежду на что-то прекрасное и… в итоге собрался раздробить это вдребезги. Потому что он не может опорочить её ещё больше. Об неё годами ноги вытирали. Ещё не хватало «романа» со взрослым дядькой, который может повлиять на её репутацию.       Шота подошёл к девчонке ближе, положил ладонь ей на плечо. Смотрел строго, не мигая. — Я и правда хочу дать тебе любовь. Ту, которой у тебя не было. Любовь родителя к ребёнку. Можешь это назвать любовью отца. Но не более. — Папа… — голос девочки дрогнул. — Как папа? — девочка побледнела, стушевалась, сжимаясь. — Но… Почему вы мне раньше сказали, что «ждали всю жизнь»? Папа меня никогда не ждал… Папа делал мне больно… грязно… — самые кошмарные воспоминания стали всплывать в голове быстрым вихрем. Фую обняла себя за плечи.       Только теперь Шота понял, что не сможет заменить ей отца. Отец — это её травма на всю жизнь. Он в её глазах совсем другой. Соулмейт. Это понятие ещё не омрачено грязью. Она видит в этом надежду, отдушину, то, что может внести свет в её жизнь.       Шота снова потянулся к её губам. В этот раз без всяких сомнений. Он окончательно понял, кем является для этой девочки. — Забудь, что я сказал.       Губы у неё были сухими, с кровавыми корочками. Мягкими не назовёшь. Шота был с ней осторожен. Не торопился. Исследовал её. Нажимал на её губы, царапал своей щетиной, массировал большими пальцами её щеки. Из-за полуприкрытых, дрожащих ресниц на него взирали яркие огни. Она приоткрыла свои губы, отдаваясь власти мужчины.       Дальше возврата уже не будет. Они поцелуются, и связи соулмейтов окончательно закрепятся. Боль, запахи, они будут чувствовать местонахождение друг друга. Но… зачем ей чувствовать его боль? Он герой, который будет себя калечить всю жизнь. Боль. Это останавливало. Шота спросил её прямо в губы: — Кто я для тебя? Мы могли бы поцеловаться, но я сомневаюсь, что те чувства, которые зарождаются внутри тебя — это настолько серьёзно.       Фую прикрыла губы. Шота от неё снова отстранился. Похоже на какую-то полную чепуху. На ненормальную игру, которая делала им только больнее. — Что такое серьёзные чувства? Когда папа меня трахнул? Когда мама била меня в живот? Когда они скармливали повару его собственные мозги? Или ваша издевательская игра: «целую, но не целую»? — лицо девочки помрачнело. — Я и правда не знаю, что я к вам испытываю. Но испытываю. Это что-то новое. Серьёзно это, не серьёзно… Откуда я знаю?! — девочка вцепилась в свои волосы. Глазами отчаянно бегала по помещению. — Почему все видят во мне игрушку, с которой можно только играть?! Почему от меня все чего-то хотят?! Любви, серьёзности, покорности, молчания! Что вам ещё от меня нужно?! Почему я даже поцелуя от своей родной души не достойна?! Почему?!       Любая мелочь может сломать детей окончательно. Фую сходила с ума. Разочарование в родителях, в соулмейте и в мире ломало её с небывалой силой. — Фую… Я не это имел ввиду! — Шота скорее поймал её в объятия. Девочка не отбивалась. Привыкла, что агрессивные действия могут сделать только хуже. Айзава лихорадочно стал соображать, как исправить свою же ошибку. — Послушай… Я люблю тебя, Фую! Ты моя родная душа… Я хочу дать тебе тепло, я хочу дать тебе счастье, я хочу дать тебе себя. У тебя есть я. — по щеке мужчины скатилась одинокая слеза, капнув на макушку девочки. — Ты не игрушка. И именно поэтому я не могу тебя поцеловать. Ты юна. Тебя не щадили. Многие понятия для тебя исказились. Ты не должна была проходить через всю эту жестокость. Я не могу себе позволить навредить тебе ещё больше. Поцелуй со взрослым — это не глупости. Пойми.       Фую продолжала плакать. В голове вертелось множество вопросов: почему он тогда её дразнил? Почему он всегда держит с ней дистанцию? Почему она так для него важна и в то же время далека? Что в голове у этого взрослого? Почему она всё равно его обнимает в ответ? Почему он такой желанный для неё? Почему он последнее, что есть в чертовом мире?       Шота осел с ней на пол, прижимая к своей груди. Жадно поцеловал. Их слезы перемешались. Девочка ему отвечала. Неумело и пылко. Шота был готов поклясться, что это был самый лучший поцелуй, который случался в его жизни. Больше ничего не имело значения. Ни боль, ни плен, ни пытки, ни разница в возрасте. Все сузилось до одного маленького, беззащитного человечка.