Ненужная пташка.

      У каждого в жизни случаются переломные моменты: смерть близких, предательства, крах, криминал. Всех это подкашивает. Некоторые после такого ломаются насовсем, а некоторые продолжают жить. Проще тем, у кого за плечами уже был подобный опыт. Несмотря на долгую самоизоляцию от мира, Айзава довольно быстро стал выходить из своего кризисного застоя. Это было связано с тем, что раньше он сталкивался с суровыми подношениями своей судьбы. Или же это было связано с его характером. Шота привык управлять своей судьбой. Когда судьба захватывает над ним власть, это начинает отдавать в голове красным сигналом.       Как бы сильно он ни привязался к Мизэки, но жизнь продолжала идти. Та, с кем его свела судьба, не могла бесконечно удерживать его рядом с собой. Тем более Шота не знал, как ей помочь при таком тяжелом состоянии. Даже врачи не знают. Оставалось надеяться на милость свыше.       Айзава начал активно возвращаться в свой привычный жизненный ритм. Его снова заваливали миссиями. Дороги в бары были забыты. В его доме появилась чёрная кошечка. Ему пришлось выслушать кучу недовольств со стороны друзей и родителей.       Он многим доставил проблем. Шота ненавидел быть проблемным для окружающих, поэтому сейчас он заглаживал перед всеми свою вину. — Простите меня за мой эгоистичный поступок. Я понимаю, что доставил Вам большие проблемы. Все действия, которые я совершил восемь месяцев назад, показали меня как некомпетентного сотрудника, неспособного соблюдать рабочие правила. Тогда я не предупредил Вас, своего начальника, о своих планах и пропал без вести со своего рабочего места. Потом я толком не извинился и сразу уволился. Более того — именно мои самонадеянные решения привели к такому трагичному исходу. Это я стал виновником тяжелого состояния нашей студентки. Именно я должен за всё отвечать сполна.       Шота склонился перед Незу в низком поклоне и не смел поднимать голову, пока Директор UA сам об этом не сказал. — Друг мой, пожалуйся, выпрямись. — попросил мышонок своим ласковым голосом. Шота выпрямился, напряжённо глядя на своего бывшего начальника. Чувствовал себя не в своей тарелке. — Во-первых, это всё была моя ошибка. Я должен был сразу понять, что каким бы ты ни был сдержанным человеком, соулмейтовские связи никто не отменял. Известно множество историй, когда люди из-за этих чувств шли и на куда более безумные совершения. Тобой двигала твоя истина, Айзава-кун. То, что ты так долго скрывал от других, вырвалось наружу. Это твоё сердце. Сердцу никто не способен противостоять. — мышонок закопошился в своих листах, одновременно продолжая свою речь. — Во-вторых, я могу с тобой поспорить насчёт твоей «некомпетентности», Айзава-кун. Я не рассматриваю тот переод, когда тобой завладели чувства. Я не могу винить людей в подобном. Но если рассматривать твою работу до этого, то это был весьма достойный показатель профессионализма. — Незу протянул Шоте несколько листов, на которых можно было заметить какие-то высокие оценки. — Я хочу вернуть тебя на эту должность, Сотриголова. UA необходимы такие специалисты. Можешь ли ты снова принять эту работу, Айзава-кун?       Незу наблюдал, как лицо героя вытянулось от охватившего его недоумения. Шота был из тех, кто твёрдо верил, что такие серьёзные проколы не должны спускать рук. По крайней мере, обратно на должность учителя его не должны были позвать. В его голове это не укладывалось. — Вы серьезно? — с подозрением спросил брюнет. — Абсолютно. — кивнул головой Директор. — Буду очень рад твоему возвращению, Айзава. — Я подумаю. — произнёс герой, нахмурив брови.       Незу понимал, что такой человек как Айзава не сразу даст ответ на это предложение, поэтому решил сменить тему: — Что насчёт Фую Огавы? Ты наверняка хочешь её навестить, но из-за того инцидента тебя к ней не впускают. Я могу тебе помочь. Кстати, прошу простить меня за дерзость, но я хочу задать довольно щепетильный вопрос: что ты ей сказал во время последнего визита?       Шота поник. Те слова, которые он высказал ей в тот день, никак нельзя оправдать. Ни алкогольным опьянением, ни сумасшествием, ни срывом, ничем. Эта нелепица не должна была вырваться на свет. Такое не прощается. — Я… высказал ей страшные пожелания… — медленно произнёс Шота, отводя взгляд в сторону. — Я пожелал ей смерти. — Дурак. Своему соулмейту… Это плохо. — негромко произнёс Незу и со всей серьёзностью взглянул на Айзаву. — Ты должен перед ней извиниться. Знаешь же, что она уже третий месяц плачет. — Что?! — шокировано выдохнул Айзава. — Как такое возможно?! Она вышла из комы?! — Так ты не знал? — удивился Незу. — Я думал, Каяма и Хизаши тебе об этом сказали. Фую Огава продолжает быть в коме, но при этом льёт слезы. Удивительное явление для её бессознательного состояния. Многих это напрягает. Шота-кун, положи конец её слезам. Ты человек, который не должен ей причинять боли. Успокой свою любимую.       Шота продолжал глядеть вперед стеклянными глазами, чувствуя себя омерзительным грешником, чьи грехи никак нельзя искупить. За что этой бедной девочке такой урод, как он?

***

      В палате было довольно шумно. Шум медецинской аппаратуры, шелестение оконных штор, капающие капли из-под крана, но отчётливее всего Шота слышал собственное дыхание и глухое буханье у себя под рёбрами.       Он боялся. Перед ним лежала безссознательная девчонка и плакала. Из-за него. Сердце наливалось кровью при виде её слёз. Шота сюда пришёл, чтобы говорить, но всё слова вылетели из головы, как только он увидел её.       Сколько клятв, сколько безумных поступков, сколько мыслей о ней и итогом этого стало — «помри уже наконец!». Шота вздрогнул, представив, что её этой девочки и правда бы не стало. Совсем не стало. Эта жизнь, которая и так была чудом спасена, навсегда прервалась. Он бы больше не мог сжать в ладонях её тёплую ладошку, услышать стук её сердца и тихое дыхание. Не мог бы любоваться рисунком птички на её ладошке и повторять как мантру про себя: «моя-моя-моя…». Не смог бы заправить ей прядку за ушко. Доверить шёпотом какую-то сокровенную тайну. И губы её сухие не смог бы поцеловать. Не смог бы представлять её пробуждение и беззаботное счастье, которое он бы ей подарил. Потому что это бы стало невозможным. Единственная мечта, которая ему досталась, исчезла бы из этой жизни, оставив его одного.       Шота не мигал. Неотрывно смотрел на заплаканное лицо Огавы и не мог подобрать слов. Что ей может сказать он — мерзавец? Он однажды уже сказал. Последствия растянулись на три месяца. И что теперь? Сказать ей, что он исправится? Он? Тот, кто постоянно умудрялся повернуть свою жизнь в ещё более худшую сторону?       Шота тяжело вздохнул. Какое бы дерьмо он ранее не совершил, бездействовать после этого он не мог. Его дальнейшие слова и действия могут быть ошибочны. Он не знал об этом наверняка. Но ему надо что-то сказать своей родной душе. Хоть как-то облегчить её муки. — Похоже, я стал ужасен в твоих глазах. — наконец, решился мужчина, прикрывая глаза ладонью. — Я тебя понимаю… Можешь меня проклинать, можешь ненавидеть, можешь навсегда стереть из памяти. Я всё пойму. Но прошу, продолжай жить. Борись со смертью. В этом мире есть те, кто будет тебя ждать. Правда. Тебя любят. И я тебя люблю… — Шота запнулся. Имеет ли он право ей это говорить после тех ужасных пожеланий? Нет. Но он всё равно продолжит. — Когда впервые сталкиваешься с таким мощным потоком чувств, можешь совершить непростительные вещи, да? Да… — выдавил из себя Шота, отведя взгляд в сторону. — Я просто хочу, чтобы ты знала, что я никогда… ни к кому не испытывал столько чувств, как к тебе. Никогда так не любил. — Шота горько улыбнулся и вытер мокрую дорожку с её щеки. Наклонился и нежно поцеловал её. Он не имел на это право. Она не разрешала ему касаться её его грязными губами. А он не мог противостоять своим прихотям. Низменный и безвольный. Глаза снова заслезились. Шота положил голову на грудь девушки, слушая стук её сердца. Снова пытался не слететь с катушек. — Не плачь. Тебя тут многие ждут. А я больше всех. Прости меня. — Ш… — внезапно издаёт она тихий звук.       Шота резко отрывает голову от груди Огавы, направляя взгляд на её лицо. Её глаза так же закрыты. Девушка всё ещё в коме.       На следующий день Фую перестала плакать. Больше она не издавала звуков. Но Шоте большего и не требовалось. Она хотела сказать «Шота». Она не стёрла его из своей памяти. Он всё ещё являлся частью её жизни.