***
Полгода прошло с момента, когда они виделись последний раз, а дела уже стали так плохи. Красивая, стройная, по современным меркам еще молодая женщина превратилась в восковую куклу, вдвое меньше себя прежней. Она едва узнавала подходящих к ней людей. Слабо кивала, не говоря ни слова. Поначалу никто не обращал внимания на ее недомогания. Головокружения, слабость — обычное дело, похмелье. Пару раз споткнулась на сцене — неправильно положили ковер, бывает. На читках невнятно произносила текст, вызывала только легкое раздражение коллег. Потом был отбор в новый спектакль, «Вишневый сад», и Вере досталась главная роль. Она всегда приходила на репетиции с заученным текстом, но тогда ни на секунду не отрывала взгляда от листа, некоторые слова читала с трудом. Режиссер терпела. А потом Вера обмочилась прямо во время выступления. Через неделю врач поставил диагноз — рассеянный склероз. Болезнь прогрессировала. Работать Вера не могла. И роль перешла к ней. В их коллективе была принята показная любовь и нарочитая вежливость. Открыто враждовали редко, считая это недостойным и пошлым. Веру любили не больше и не меньше других, но стоило ей выбыть из борьбы, превратили в мученицу, а ее — в злодейку. Началась война. Коллеги решили, что она виновата в болезни Веры, что она специально отобрала у нее шанс завершить карьеру и устроила пляску на костях, она беспринципна и бесчеловечна, за роль удавит. Не стеснялись в выражениях ни мужчины, ни женщины, но особенно усердствовали в травле ровесницы, несостоявшиеся претендентки на главную в жизни любой актрисы роль. Роль досталась ей по праву. Видя, что она не впадала в истерику, не искала союзников и не плела интриг, коллеги постепенно успокоились, снова стали целовать в щеку при встрече, моментально забыв гадости, что успели наговорить. Обычное дело.***
Она наклоняется к Вере, осторожно жмет маленькую ладонь, скользкую и безжизненную, похожую на рыбку, которую она девочкой случайно вытащила из папиного ведра, когда он взял ее на рыбалку. Вера медленно поднимает глаза, но не понимает, кто перед ней. Когнитивные способности почти разрушены. Столпившимся вокруг шакалам нечем поживиться. Спички промокли, скандал не вспыхнул. Вечером она долго думает, кто и зачем привез Веру, но не находит объяснений. Может, кто-то подстроил это в надежде на то, что она сломается, откажется от роли, но манипулировать больным человеком ради такой мелкой цели слишком цинично даже для их среды. Потом Лена рассказала ей, что врач посоветовал родственникам привезти Веру в знакомую обстановку, чтобы запустить мыслительный процесс и оживить память, но совет оказался никчемным. Вера ничего не вспомнила. «Привет, Л. Было неожиданно и радостно получить твое письмо. Признаюсь, я завидую твоей решительности. На выходных, 20 и 21, мы будем навещать брата с семьей в К. Давай увидимся в холле твоей гостиницы в 12 часов? Напиши, будешь ли еще в городе и хочешь ли встретиться. Если ответ не дойдет, я все равно приду и подожду тебя там. P. S. Напишу настоящее, длинное письмо, если со встречей не выйдет. Твоя А.»***
Вскрывая конверт, я боюсь, что меня вырвет, содержимое желудка запачкает бумагу, и я не узнаю, что в письме. Каждое утро, пять дней подряд, я с колотящимся сердцем спрашиваю на ресепшен, есть ли почта, и когда все-таки получаю узкий самодельный конверт из цветной бумаги, чувствую нестерпимый ужас, как будто вместо письма мне вручают бомбу. Давным-давно, когда между нами еще была более-менее живая переписка, я ждала особенного момента, чтобы открыть конверт, сделать это в одиночестве, полностью прочувствовав момент. Сейчас я предоставлена самой себе, и поводов тянуть нет. Открываю прямо в холле, где скопилась группа то ли уезжающих, то ли прибывших людей с чемоданами. Их присутствие чем-то успокаивает. Потрясает, что это скорее записка, чем письмо. В глаза бросаются отдельные слова: «в холле», «20 и 21», «встретиться». Хочется бежать на почту, быстрее отправить ответ, чтобы он успел. Хочется немедленно выселиться из гостиницы и уехать на первом попавшемся поезде. Еще одного разочарования мне не вытерпеть. Смотрю на затертую обивку диванов, на низкий столик с отколотым на углу шпоном, на вытоптанный ковролин и не могу представить ее здесь. Не могу представить нас вместе, где бы то ни было. Встреча существует у меня в голове, но не в реальности. «Буду ждать тебя в субботу, в 12, на диване у окна, справа от входа». Хочется добавить еще много всего, описать сомнения и неуверенность, страх и счастье, но это лишнее.