***
— Извините. — Да? — Я спектакль сегодня смотрела. И до этого тоже. Ваша... Вы... Простите. Из служебного входа просачивается группка коллег. Не хочется, чтобы их видели. — Давайте на минуту сядем в мою машину. Там удобнее говорить и теплее. Ветер и правда ледяной. Накрапывает. Она отрывает дверцу пассажирского сиденья. Девушка секунду колеблется, но садится. Теперь они не на виду. — Знаете, я лет с четырнадцати хожу в театр. Я не из К., из другого города, но все провинциальные театры чем-то похожи. Так вот. Я много спектаклей видела, плохих и хороших, разных. Но этот «Сад», он ... он меня очень глубоко задел, проник в нутро. Вам часто, наверное, говорят такое. Не хочется повторять банальности. — Не часто. У нее вдруг садится голос, слова выталкиваются из горла с усилием. Актеры идут мимо, не заглядывая внутрь ее авто. — Я этот спектакль полюбила всей душой. Его и Вас. Можно я открою окно? Вы не простудитесь? — Пожалуйста. Ветер врывается в салон, разбавляет запах ненавистной «елочки». Клиент подарил мужу огромный набор автомобильных ароматизаторов, и он без спросу повесил один в ее машине. Вонь намертво въелась в обивку. Не помогала ни чистка, ни попытки перебить запах более приятными ароматами. — Можно вам кое-что сказать? Только не обижайтесь. Когда вы поете на французском, есть некоторые... Нет, все очень хорошо, очень красиво, но некоторые моменты. Их можно сделать еще лучше. Ради бога, не обижайтесь. — Вы в этом разбираетесь? Можете мне помочь? — Да, разумеется. С большим удовольствием. — Давайте завтра встретимся. Приходите ко мне. Я напишу адрес. — Вы меня так запросто приглашаете? — А нужно опасаться? — Нет, нет конечно. — Где вы живете? Я отвезу. — В гостинице на проспекте. Здесь рядом. — Так вы проездом в К.? — Не совсем. Не знаю, сколько пробуду здесь. Они медленно разворачиваются, едут по пустому, плохо освещенному городу. До места добираются минуты за три. — Приходите ко мне завтра. Вот адрес, отсюда четыре остановки на тридцать четвертом, перейдете на другую сторону. Синяя многоэтажка. Восьмой этаж. — Я приду. Девушка смотрит на нее тем же тяжелым, влажным взглядом, точно вот-вот расплачется. Она хочет погладить ее по плечу, но та уже открывает дверцу, потом оборачивается, подхватывает ее руку, задерживает в своей. Осторожно прижимается губами, они сухие, обветренные, затем касается руки лбом. В последнем жесте интимного больше, чем в поцелуе. Это знак покорности, почти церковного покаяния. Она застывает, завороженная странной сценой, которая была бы более уместна в спектакле, но сейчас их не видит ни одна живая душа. Забывшись, не замечает, как девушка уходит. Она не спросила ее имени. Перед тем, как припарковаться у дома, она несколько раз объезжает район по кругу. Внутри сумбур, чувства скомканы, свалены в неопрятную кучу, как белье в корзине. Удается выхватить только одно убеждение: лететь в пропасть небытия больше не хочется.7
5 октября 2020 г. в 22:37
Сегодня она спокойна, собрана, работает не только сердцем, но и головой. Истеричность, надрыв, безумие отодвинуты в сторону. Каждое движение, каждое слово воспроизведены на сцене с осознанностью, достойной буддистского монаха. Она проходит через зал к сцене и чувствует, как дышат люди, как они поворачивают головы ей вслед, как смеются в первом акте и вытирают слезы в финале. Связь между артистами и публикой установлена, ее не разрушат ни кашель, ни назойливые виброзвонки. На поклоне зрители встают, их аплодисменты, крики сторицей наполняют живой силой выпотрошенные актерские души.
Сейчас спектакль достиг пика в жизненном цикле. Он очень хорошо отрепетирован и сыгран, уже исчезла лишняя премьерная нервозность, но он пока не начал разрушаться. Каждый последующий раз с отъездом режиссера они будут забывать ее наставления, будут чуть меньше стараться, начнут понемногу ускорять темп и сокращать паузы. Это случится непроизвольно. Пойдут замены, кто-то уйдет в декрет, кто-то ослабеет от тяжести прожитого, и некому будет сделать правильный ввод. Пройдет год, второй. Спектакль затаскают по фестивалям и гастролям. Красивая шляпа Раневской с вуалью и перьями потеряет форму, декорации истреплются. Износится сам спектакль, и зритель, видевший его сыгранным в полную силу, вернется через год, два или три, ведь это всегда происходит по-разному, и испытает неожиданное разочарование.
Но пока все идет почти без запинок, гладко и легко, как поездка на санках с высокой горы. Выходят на поклон, сначала под «Реквием», потом под веселую фонограмму, чтобы ни у кого не осталось гнетущего ощущения.
Незнакомая девушка подходит к ней с букетом. У нее короткие светлые волосы, большие темные глаза, и в этих глазах что-то такое важное помимо слез, чудом не льющихся через край. Она смотрит пристально и тяжело, как будто взглядом передает послание, которое ей не расшифровать. И не хочется почему-то ее отпускать, не разгадав эту тайну. Она принимает букет, благодарит, касается руки, но стоять так дальше уже неприлично. Девушка отнимает руку, спускается со сцены, возвращается к своему креслу.
Она несколько раз смотрит в ее сторону, но видит только нечеткий силуэт. Давно пора проверить зрение. Когда плотные пыльные полы занавеса задвигаются, пряча их от публики, она чувствует не привычное облегчение, не подъем и наполненность, а странное разочарование и опустошенность.
Быстро переодевшись, она выходит из театра одной из первых. Машина припаркована в пятнышке белого тусклого света у боковой стены театра. Из темноты возникает тонкая фигура, переступает границу света и темноты.
Та самая девушка.