***
Пока Саша принимает ванну, я, сидя в кровати, разглядываю письма от А. Она написала трижды, и послания дошли в рекордный срок. Ко мне они не попали по вине того самого неприятного типа, и, если бы Карина чудом не заметила выглядывающий из-под папки уголок, заклеенный марками, и не спросила напрямую, что там, я бы никогда их не увидела. Тип долго отнекивался, говорил, что ничего не прятал, и все письма принесли в один день, а потом просто сбежал. Зачем он так поступил: хотел использовать их как доказательство моей вины в каком-то им придуманном преступлении или сделал это из-за необъяснимой антипатии, которая иногда возникает между двумя случайными людьми, — неясно. Один конверт плотный, в двух других, скорее всего, по одному листу. Они больше не кажутся мне огромной ценностью, трепет и восхищение к А. поистерлись, поблекли под натиском новых чувств. Не распечатывая, запихиваю конверты в том Вирджинии Вулф, а его прячу в рюкзак. Потом. Я пыталась лечь спать на диване в гостиной — широкий, ровный, он выглядел вполне подходящим, но Саша решительно отвергла эту идею. Получилось как в пошлых романах, только без героев любовников, волей судьбы попавших в одну постель. Я лежу, уставившись в потолок: черный овал, светлые углы, рассеянные по всей поверхности лампочки вместо традиционной люстры. Я бы выбрала самый обычный, белый. Интересно, кто настоял на таком дизайне? Муж? В остальном спальня выглядит обычно: двуспальная кровать с резной дубовой спинкой, массивный шкаф, развернутый так, чтобы свет от окна не мешал спать по утрам, туалетный столик и комод. Наверняка заказано по каталогу местной мебельной фабрики. Я восхищаюсь Сашей и всему причастному к ней, но эта квартира, переполненная мебелью, вещами и украшениями вызывает только желание сбежать. Несмотря на страх и стресс, я понимаю, что задремала. Когда Саша возвращается из ванной, гасит свет и ложится рядом, сон мгновенно улетучивается, сердце бьется в горле, дыхание рвется. Хочется немедленно уйти, слишком велико напряжение, выступающее на коже мурашками. — Не бойся. Голос действительно звучит или он плод воображения — не разобрать. — Л. Медленно провожу ладонью по ее прохладной коже, от плеча до кисти, переплетаю пальцы со своими. Ее рука очень мягкая, наверное, недавно напитанная кремом. Чуть погодя придвигаюсь ближе, не отпуская руку, прижимаюсь к спине. Волосы щекочут нос, они пахнут травяным шампунем. Подлаживаю свое дыхание к ее ритму. Вдох и выдох. Вдох и выдох. Сердце стучит ровнее. Кромешная тьма. Матрас и подушка слишком мягкие, складки одеяла вздымаются комьями кучевых облаков. Я проваливаюсь сквозь них в глубокие темные недра. Где-то в середине падения засыпаю. Ночью прошел дождь. На гравиевых дорожках кое-где темнеют мокрые пятна. Мелкие камешки приятно хрустят под ногами. Зелень, омытая дождем, ярко блестит. Воздухом, и без того чистым и свежим, сейчас хочется упиваться. С Л. она стала замечать, душно ли в помещении, чаще открывать окна, научилась ненадолго останавливаться и с наслаждением делать вдох полной грудью. Они забираются довольно высоко. Вокруг пустынно, тихо, только ветер шумит высоко в ветвях. Трава еще влажная, поэтому они садятся на лавочку, на всякий случай подстелив покрывало. С их места открывается красивый вид. Полуденное солнце освещает долину, защищенную мягкими контурами гор. Когда прозвонил будильник, она поняла, что не в состоянии встать, настолько сладким и затягивающим был сон. Пошевелиться, открыть глаза, опустить ступни на пол, все это казалось неосуществимым. Таким глубоким сном она засыпала только однажды — после первых родов. Л. тоже не реагировала на шум, по-прежнему обнимая ее одной рукой. Когда в коридоре раздался топот детских ног, невероятным усилием воли она вырвалась из пут собственных спальных принадлежностей и открыла запертую на замок дверь спальни. Л. подобный героизм оказался не по силам. Не открывая глаз, она завернулась в одеяло и продолжила спать. Необходимость встать была как-то особенно досадна. Она старалась ничем не выдать раздражения, не ругаться из-за пролитого молока, несобранного портфеля. Отправив девочек, она почувствовала облегчение, смешанное с чувством вины. Дома Л. собрала еду: сыр, хлеб, овощи, нарезку копченой ветчины, бутылку вина. И они отправились на пикник. В дороге к ней вернулось умиротворение и покой. — Давай не будем говорить? Она пожимает плечами. Может, действительно стоит помолчать. Вино пьют прямо из бутылки, тащить бокалы поленились, пить из пластика отказались единодушно. После нескольких больших глотков слегка кружится голова, долина начинает медленно отплывать в сторону. Как хорошо, как тихо. Никого, ничего не существует. Есть только она, человек, любящий ее, и прекрасный, простирающийся вокруг молчаливый мир. Постепенно радость сменяется восторгом. Она начинает смеяться, потом хохотать. Хватает Л. за руки, они кружатся прямо перед обрывом, рискуя сорваться вниз. Падают обратно на скамейку в изнеможении. Снова пьют. Она закидывает голову назад. На ослепительно-голубом небе прямо над ней зависло громадное, бугрящееся, белоснежное облако. Она дожидается, пока оно пройдет мимо, и зажмуривает глаза. В черноте проступают яркие наркотические абстракции. Л. трясет ее за плечо. Слышится шорох. Шаги? Если придет полицейский, патрулирующий парк, увидит вино, которое они даже не спрятали в бумажных пакет, то... А что им грозит? Штраф за распитие спиртных напитков в общественных местах? Она не знает. Единственным общественным местом, где она распивает спиртное, является ее театр, но там все проделывают это на вполне законных основаниях. Выяснить подробностей законодательства не удается. Приблизившись, шаги начинают удаляться вверх по тропе. На всякий случай, они быстрее допивают вино. Л. убирает пустую бутылку на дно холщовой сумки. Она делает себе бутерброд, жует в надежде, что еда поможет унять головокружение. Л. смотрит на нее и прерывает молчание.***
— Знаешь, когда я только приехала в К., то написала своей знакомой. Подруге, как она меня называла в письмах. Мы вели бумажную переписку, совсем недолго. Она снимала видео о книгах, не тех, про которые обычно снимают и добиваются популярности — подростковых, одноразовых, про фейри и… — Кого? — Фейри, это всякие волшебные существа. — Понятно. — Она рассказывала об авторах, про которых я никогда и не слышала. Всегда находила редких, уникальных людей, искала взаимосвязи, плела кружева из знаков и совпадений. Мне это казалось невероятным. Я читала те книги, потом они становились моими любимыми. А. была спокойной, сдержанной, говорила тихим голосом. Однажды летом она снимала серию видео и в одном из них появилась с короткими волосами. Не совсем короткими, длиной примерно до подбородка. Ей очень шло. Не знаю, что со мной случилось, но я почувствовала какую-то особенную тягу к ней. Она увлекалась посткроссингом. — Чем? — Обменом письмами и открытками по почте. — Ясно. — И я решила ей написать. Взяла и написала. Это был прорыв. Я никогда не предлагала человеку свою дружбу. Все мои друзья детства, школьные, институтские подруги и приятельницы на работе познакомились со мной сами. Я только отвечала на их симпатию. А тут рискнула и сделала первый шаг, причем навстречу человеку, который во всем меня превосходил. Ничего, что я так долго рассказываю? — Конечно нет, продолжай. — Так вот. Она мне ответила, но то ее первое письмо потерялось. Потом было еще несколько писем. Мне хотелось писать регулярно и часто. У нее была привычка пропадать, отвечать по настроению, никогда не писать первой. Мы немного общались в соцсетях, сначала в одной, потом в другой. Я тоже начала писать о книгах, завела знакомства. Все были не по моей инициативе, я писала только ради А. Она заходила в мой блог, даже изредка оставляла комментарии. Вокруг нее всегда были люди, влюбленные в то, что она делает. Она не занималась чем-то особенным, просто говорила о своих впечатлениях, делала фото, писала тексты. Но во всем этом была искренность. В книгах она больше всего ценила откровенность автора. Чтобы писали обо всем, как есть, без выдумок, ужимок, экивоков. Ее честность притягивала людей. Было много тех, кто относился к ней так же, как я, с восхищением и желанием быть ближе. Эмоционально. — А потом? — Потом я поехала в ее края. Не специально, но с надеждой. И мы условились о встрече. В последний момент она написала мне, что не придет. Не придет. Тот день был разрублен на «до» и «после» этого сообщения. Вот я гуляю на вершине горы, долго спускаюсь вниз, прихожу в номер. Читаю ее сообщение. И все. Так паршиво, так плохо мне никогда не было. Я не просто расстроилась. Я была растоптана, уничтожена. Тот вечер и следующий день были по-настоящему плохими. Л. делает длинную паузу. Она не торопит. — Кто-то скажет — ерунда, не встретилась со знакомой по переписке. Не велика трагедия. Но ведь важно, не что случилось, а как человек себя чувствует. У кого-то кошка умирает, и он годами горюет, а у кого-то ребенок погибает, а человеку все равно. Шкалу сравнения нужно строить не по событиям жизни, а по чувствам, которые эти события вызывают. Они у каждого свои. Одним словом, мне было тошно. Горько. Я во всем разочаровалась. А. не писала, но потом все как-то сгладилось. Она была не тем, кого я могла запросто заблокировать и забыть. Мы понемногу общались в Интернете. Но с ней невозможно постоянно поддерживать контакт. Это как две планеты, которые вращаются рядом, но всегда сами по себе. Достаточно изредка переброситься словом, выразить симпатию, знать, что другой где-то рядом, но на этом все. — Она из К.? — Нет. Она живет в городе... Он... нетуристический. Просто так приехать туда было бы странно. В общем, у меня в жизни случился перелом. Я все бросила, хотя нет — бросать было особенно нечего, — приехала в К. на поезде, без мобильника, почти без книг, только с чистой тетрадкой и своими мыслями. — И ты ей написала? — Да, довольно скоро после приезда. Адрес знала наизусть. И она ответила и приехала, и мы встретились, и гуляли в этом парке, и сидели прямо на этой скамейке. Скорее всего на этой. Хотя парк такой большой. Может, это было другое место. В общем. Все прошло хорошо. Она вернулась к себе в город. Я ждала от нее письма, но ничего не было. Я решила устроиться на работу в театр. Не потому что деньги кончились. Просто всегда хотелось работать там. — В наш театр хотела устроиться? Кем? — Помощницей костюмерши. По объявлению в газете. Меня не взяли. Зато дядечка с вахты дал мне пригласительный. Я сходила на «Вишневый сад», историю с А. вытеснили другие события. Но писем так и не было. Странно, немного обидно, но я уже не переживала так остро. Внутренних ресурсов на все не хватало. А потом, когда я выезжала из гостиницы, девушка с ресепшен. Мы с ней познакомились, потом вместе ходили в театр. Так вот, она сказала мне, что старший менеджер, такой мерзкий тип, может, ты видела его за стойкой, он спрятал мои письма, все три. Если бы Карина, эта девушка, их случайно не заметила, я бы никогда не узнала, что там написала мне А. — И что она написала? — Не знаю, я пока не прочитала. — Не прочитала? Почему? Ты же долго их ждала. А., наверное, хочет получить ответ. — Вряд ли. Я же говорю. Для нее общение — это не бесконечный, равномерный поток, а так — дождик в пустыне, который, может, выпадет, а может, и нет. Прочитаю позже. Я решила все рассказать, чтобы не казалось, что я что-то скрываю. Обычные банальности, как видишь. — Мне это не кажется банальным. Л. пожимает плечами. Ясное чистое небо затягивают облака. Пойдет ли дождь — непонятно, но они медленно поднимаются, собирают остатки еды, бумажные обертки и уходят.