***
Верчусь на диване и никак не могу уснуть. Нервирует возможная встреча с Сашиным мужем. На фотографиях, что я видела в библиотеке, он выглядит обычным, в меру привлекательным мужчиной. Понять его характер по снимкам невозможно: на лице застыла дежурная улыбка, глаза ничего не выражают. Наверняка, у него возникнет логичный вопрос, почему же помощница едет с Сашей, а не смотрит за детьми в ее отсутствии. Себе она наняла няньку или дочкам? И почему он, мужчина, должен выполнять домашние обязанности? Два утра подряд мы провели на кухне: готовили, замораживали и раскладывали по контейнерам еду на неделю вперед. Хозяйственные дела начали утомлять. За месяц гостиничной жизни я отвыкла от быта, готовки, уборки, и объем домашней работы, ложившийся на плечи Саши изо дня в день, приводил в ужас. Конечно, так до сих пор живет большинство женщин, никому их них, скорее всего, и в голову не приходит жаловаться, но мне важна только Саша. Поездка, куда она отправляется с неохотой, может стать освобождением, временем чистой самореализации и любви. Я не вправе судить, не вправе решать за нее, но мы могли бы... Сон, напуганный обрывками мыслей, пропадает окончательно. Иду на кухню, плотно закрываю за собой дверь, достаю чистящее средство из шкафчика под мойкой. Проходит полтора часа: плита, раковина, все рабочие поверхности, подоконники оттерты почти до первозданной чистоты. Чувство вины за пребывание в этом доме немного утихает. Дверь в спальню не заперта, Саши почти не видно среди подушек и одеял. В комнате девочек раздается только мерное, чуть слышное сопение. Возможно, я даже буду скучать по ним: по рассудительности Ники, по непосредственности и искренности Лики. Почему-то я уверена, что не вернусь в их семейное логово. Мысленно прощаюсь с домом, не сумевшим меня очаровать, заставить уверовать в свою безусловную необходимость. Счастье в семье для меня — фантом, а я не верю в призраков. Снова обхожу всю квартиру, включая ванную и прихожую, возвращаюсь на диван. Чуткий, беспокойный сон появляется только под утро.***
Утро холодное и промозглое. Под пальто, теплым свитером и футболкой кожа покрывается мурашками. Стараюсь держаться ото всех подальше, быть незаметной. К счастью, никто не стремится завести разговор. Сквозь завесу своего и чужого сигаретного дыма наблюдаю за Сашей: она стоит в кружке других актрис, смеется тем же притворным смехом, говорит им такие же похожие на издевки комплименты. Она совсем не выделяется в гладкой, однородной массе лицемерия и самолюбования. Я завидую этому чувству принадлежности и определенности. В любом, даже самом далеком месте, меня преследовали отчужденность, желание поскорее уйти и не возвращаться. В моей жизни не было ничего продолжительного. Заведующая труппой, женщина со строгим лицом, похожая на учительницу, дает команду заходить в автобус. Я не сажусь рядом с Сашей, а проскальзываю в самый конец салона. Мучает дурнота и головная боль. Небо нависает низко. Хочется забраться в постель, накрыться одеялом и не просыпаться сутки. Зачем я здесь? Окружающие вдруг кажутся непредсказуемыми и опасными. Саша оглядывается на меня, машет. По лицу видно, что утро ей тоже не в радость. Да и у остальных настроение мрачное. Балагурят только два закадычных друга, похожих на Братьев из Ларца, крепких, симпатичных, туповатых и слегка деревянных. Они непрерывно смеются и выкрикивают шутки, не адресованные никому определенному. Пожилой актер с длинными седыми волосами и красиво подстриженной бородой прикрыл глаза и прислонился головой к стеклу. Видимо, Двое из Ларца тоже его утомили. Он сидел один, ни с кем не переговариваясь. Я успела пересмотреть половину репертуара и видела его только в одной шекспировской комедии. Хорошо поставленный голос резко выделял его на общем фоне, хотя Мастодонт шуточками и отсебятиной изо всех сил перетягивал внимание публики на себя. Вероятно, профессионализм и преклонный возраст превратили его в отщепенца. Никто не хотел видеть перед собой напоминание о неизбежной старости, слабости, невостребованности. Автобус быстро выбирается из города, катит по ровной двухполосной дороге, по обеим сторонам: зеленые поля и мягкие контуры гор. Моросит. Водяная пыль рассеивается по стеклу. Гул голосов постепенно затихает, кто-то надевает наушники, кто-то засыпает. Я читаю первую строчку в книге, которую прихватила с собой, и чувствую тяжелый приступ тошноты. Окна закрыты. С каждым вдохом в салоне становится меньше кислорода. Голову сдавливает обручем, в глазах мельтешат цветные пятнышки, потом темнеет. — Вам плохо? Я открываю глаза, гудроновая чернота не расступается. Судорожно машу руками, пытаясь разглядеть хоть что-то. Острый подбородок, пышные вьющиеся волосы, добрые глаза с разбегающимися от них морщинами… лицо Лены медленно проявляется и постепенно приобретает четкость. — Кажется, укачало. — Проходите вперед. Попрошу уступить вам место. — Не надо. Спасибо. Сейчас выпью таблетку. Пройдет. — Может, тогда сядете на мое место? Здесь окно открывается, может, полегче будет. — Если не помешаю. — Садитесь. Жадно втягиваю носом струи воздуха с примесью дешевого бензина. В салоне по-прежнему тихо, никто не обратил внимания на мелкую рокировку. Спустя полчаса водитель делает санитарную остановку у одноэтажного здания из темно-серого кирпича. Здесь кафе, туалет и шиномонтаж. Атмосфера резко оживляется, все выбегают покурить. В туалете умываюсь ледяной водой. У меня правило: не краситься в дорогу, — но без маскировки лицо бледное, из-под тонкого слоя консилера проступают фиолетовые тени. Интересно, если я присяду в углу придорожного кафетерия с чашкой кофе и подожду, пока автобус тронется, как скоро обнаружат мое отсутствие? Или не заметят потери вовсе? Лететь в незнакомый, холодный, чужой город отчаянно не хочется. Схватить бы с собой Сашу и сбежать. Поймать попутку, уехать в противоположном направлении, на юг, к морю. Нет. Ей еще работать в коллективе долгие годы, нельзя подставлять коллег. — Вы идете? Сейчас отъезжаем. Ко мне обращается одна актриса с пережженными светлыми волосами. Сашина ровесница. У нее кукольное лицо и кукольный голос. В драмтеатр она пришла из кукольного театра. Несмотря на специфическое образование и опыт, она пользуется большим успехом у тех режиссеров, кто делает ставку на красоту, а не на талант. — Иду. Странно, что она меня вспомнила. Неприятно и немного лестно.***
Через двадцать минут приезжаем в аэропорт. За вытянутым приземистым зданием проступает косое очертание горы, едва заметной в плотной пелене облаков. Саша выходит из автобуса первой, дожидается меня, обнимает за плечи, но быстро отпускает. Обычное дело, здесь постоянно обнимаются, целуются, жмут руки. — Ты такая бледная. — Ерунда. Водитель выгружает наши чемоданы, разворачивает автобус, уезжает. Путь к отступлению отрезан. Мы бредем к единственному входу в терминал. На табло напротив десятка рейсов, включая наш, горит оранжевым «ОТЛОЖЕНО». Новость о задержке вызывает стоны недовольства. Плотная группа гастролеров мгновенно размыкается, рассеивается по залу. Заведующая труппой смотрит с отчаянием, ей предстоит вовремя собрать всех, когда откроют регистрацию, проследить, чтобы никто не заснул пьяным на стуле, не пропустил рейс. Мне ее немного жаль. В зале холодно, кондиционеры работают на полную мощность. Вокруг бродят растерянные пассажиры, с надеждой поглядывают на небо через панорамные окна, но оно выглядит неутешительно — черное, без единого просвета. Знакомых лиц не видно. Наверняка, все в курилке или в баре. Найти бы Сашу, но не стоит навязываться. Стою посреди зала, люди обходят меня и мой чемодан машинально, не колеблясь. Хочется тоже сдвинуться с места, сделать хоть шаг. Пролетает секунда, еще одна и еще. Проигрываю в голове возможные сценарии: присесть и почитать; выпить кофе и съесть что-нибудь сладкое; выйти и покурить, пока не разразилась гроза; снова умыться в туалете прохладной водой; как-нибудь узнать прогноз на ближайшие часы. Каждое действие кажется простым, но невыполнимым. Подошвы сапог намертво пристали к полу. Есть еще вариант — найти шаттл, доехать до города, там сесть в поезд и снова бежать. Куда? — Л., ты здесь! Я тебя искала. Что пишут, без изменений? — Отложено. На сколько, не ясно. — Вечером должны репетировать. Теперь уже не успеем. Апрель. Вечные грозы. Л., ты что, опять нехорошо? Нехорошо. Да, сидеть на не очень чистом полу посреди аэропорта, определенно, это нехорошо. Зато можно удобно облокотиться о чемодан. Вставать я пока не намерена. Люди все так же плавно обтекают препятствие, не замедляя темпа. Куда они торопятся в парализованном непогодой терминале? — Л., что с тобой? Можешь встать? Наверное, я могу встать, но хочу ли? Не знаю. Саша выглядит испуганной. Что ей ответить? Что я не хочу ехать с ними? Что я вообще не хочу больше никуда двигаться? Нет. — Какая-то слабость. Сейчас пройдет. Просто низкое давление. Иди, я догоню. — С ума сошла. Я, что, брошу тебя? Сейчас позвоню Лене. — Не надо. Все нормально. Саша садится рядом. На ней белое пальто из плотной шерсти. Какая ошибка — надевать в дорогу белое. — Не надо, тут грязно. Она щупает мне лоб. От прохлады ее пальцев боль затихает. Я кладу свою ладонь поверх, чтобы она не отнимала руку. Раздается оглушительный, похожий на взрыв грохот. Небо, наконец, разрешилось от бремени, потоки воды льются неудержимо, гремит гром, сверкают молнии. Мощная природная энергия вдруг придает мне сил. Я встаю на ноги. Саша поднимается следом. В первые секунды перед глазами черно, но потом зрение возвращается. — Присмотри за чемоданом. Саша растерянно кивает, я иду в туалет. В кабинке чисто и ничем не пахнет. На бумаге красные пятна. Глотаю сразу три маленькие зеленые таблетки, всегда хранящиеся в глубине рюкзака, в надежде предотвратить приступ неизбежной боли внизу живота, запиваю водой из-под крана, умываю лицо. Черт. Черт. Черт.