Она и я

      Ресторан гостиницы впечатляет. Такое разнообразие привычно в Турции, а не в северном городе на краю земли. Длинный стол заставлен тарелками: сыры, колбасы, вареные яйца, йогурты, мюсли, хлопья с молоком, выпечка. На другом столе горячие блюда: омлет, каша, яичница, бекон, сосиски, фасоль в томатном соусе и даже жареные грибы. Кажется, хозяин — заядлый англофил.       Она голодна, а у Л., похоже, нет аппетита. Лицо бледное, под глазами, несмотря на долгий сон, выступили темные круги.       — Давай, поешь. Раньше ты меня уговаривала, а теперь сама не отказываешься.       Л. нехотя кладет ломтик сыра и ветчины между двумя квадратными кусочками хлеба. Она же пользуется случаем и сооружает себе английский завтрак, его калорий хватит на целый день.       Вдвоем садятся за столик у окна. Кроме них в зале только группа мужчин в деловых костюмах, едят механически — вниманием завладели телефоны и ноутбуки. А ей, наоборот, хочется наслаждаться и смаковать.       Медленное, ленивое утро, первое за долгое время, растягивается почти до полудня и плавно переходит в день. После завтрака они возвращаются в номер. В солнечном свете комната выглядит еще лучше.       — Думаешь, они заметили, что ты не ночевала вместе со всеми?       — Вряд ли.       — Все-таки, я не понимаю. Сначала просишь быть осторожной, потом переезжаешь со мной. Кто-нибудь точно узнает.       — Ты скажешь?       — Конечно нет.       — И я не скажу. Не волнуйся. Ты слишком переживаешь из-за мелочей. Во сколько тебе на работу?       — Как обычно, к пяти. Детского сегодня нет. Сходим куда-нибудь?       Она справилась с нежеланием бывать на знакомых улицах, но гулять не хочется из-за навалившейся лени. Лучше просто лежать на мягкой кровати и смотреть, как медленно движутся по стенам солнечные лучи. Утренний звонок семье напомнил, что скоро они вернутся в К., там начнется бесконечная готовка, уроки, поделки, потом отпуск и поездки в трех направлениях. Это ее последний шанс поддаться безделью.       — Нет, давай останемся.       И они остаются: лежат поперек кровати среди разбросанных подушек, отказываются от уборки, когда горничная стучит в дверь, заливают растворимый кофе кипятком из электрочайника, включают и выключают телевизор.       — Ты не пишешь?       — Блокнот остался в том номере.       — Здесь есть бумага, правда, с логотипом.       — У меня нет сил. Может, позже, когда все осмыслю.       — Ладно. Я не давлю, просто хочется, чтобы пьеса получилась. Не бросай.       — Саша, я даже не знаю, где буду жить через два дня. Обрету какую-нибудь стабильность и вернусь к работе.       Она понимает, что Л. права. Вопрос с жильем начисто стерся из головы, как и многие другие важные вещи.       — Поселишься на театральной квартире.       — Я же не актриса.       — Неважно.       — Я и так перед тобой в долгу. Ты много для меня сделала, на работу устроила...       — Мне это не стоило никакого труда.       — Все равно.       — И оказалось не так уж хорошо здесь работать, правда?       — Нет. Было здорово.       — Было? Ты решила уйти из-за этой дуры? Не вздумай.       — Нет. Просто все может измениться.       Разговор оставляет неприятный осадок. Она встает, чтобы снова вскипятить воду.       — Неужели так трудно поселить труппу в нормальную гостиницу? Пусть не такую дорогую. Но та, которую они выбрали, это же просто дыра, ночлежка.       — Наверное, я тебя не удивлю, если скажу, что средства распределяет директор. Можешь зайти к нему в профиль. Вот, посмотри с моего.       Она протягивает Л. телефон с отпускными фотографиями директора театра.       — Блин. Это что, Перу?       — Да. Мачу-Пикчу.       — А подпись! «Надеюсь, я еще вернусь».       — А ты говоришь, ночлежка. Это ты еще не видела его жену. Три пластики с тех пор, как выскочила за него.       — Но она хотя бы в актрисы не рвется?       — Нет, ей театр до лампочки. Даже на премьеры не приходит. Первая у него была активистка, продвигала спектакли, что-то придумывала. Но обожала Ниццу, прямо не вылезала оттуда.       — Но все же смотрят, знают...       — Ну а что тут скажешь? Актеру работу найти трудно, театров мало, все государственные. И везде одно и то же. Был у нас один, молодой. Насмотрелся четверговых передач в Интернете и стал возмущаться в курилке, типа за чей счет Бразилия.       — Он что, и в Бразилии был?       — Еще бы. Короче, этого парня выкинули. Не продлили контракт. Кто-то настучал.       — Да не на него надо было стучать, а объединиться всем и пожаловаться куда-нибудь.       — Брось, как будто он не подмазывает чинуш.       — А профсоюз?       — СТД под каблуком у верхушки. Все повязаны со всеми. Замкнутый круг.       — И стукача травить не стали?       — Не очень понятно, кто это был. Думали, может, на кого-то посыплются главные роли или грамоты от министерства. Но ничего такого не было.       — Но все-таки просто закрывать глаза на такое бесстыдство... Бразилия… из К., подумать только.       — Ты никогда не работала в госучреждениях?       — Нет.       — Ну, вот так везде.       — Но как вообще выжить на зарплату? Ведь у вас в труппе все семейные пары из театра, только у тебя муж работает в другом месте. На что они детей кормят?       — На подачки. Нормальные премии выплачивают к Новому году, к концу сезона. Иначе да, были бы голодные бунты.       Л. вздыхает. Похоже, ее настроение стало еще мрачнее.       — Да не бери ты в голову. По-другому только в Москве, но это отдельная история.       — Но есть, наверное, нормальные театры, где директора не в Бразилию летают, а хотя бы, не знаю, в Крым?       — Может и есть такие. Но, честно говоря, не слыхала.       — Я не к тому, что мне мало платят, просто удивляет бесцеремонность что ли.       — Я знаю. Но когда я пятнадцать лет назад устроилась в театр, стояла полная нищета и разруха. Так что на контрасте кажется, что все не так плохо.       — Лучшее враг хорошего.       — Вроде того.       — Я просто хотела сказать тебе спасибо, за то, что сняла здесь номер. Тут очень классно. И вообще, Саша, ты моя самая лучшая актриса.       Она улыбается, потому что ей всегда, абсолютно всегда приятно слышать похвалу в свой адрес.       Когда Л. уходит на работу, ее начинает мучить смутное чувство вины. Она знает о неуверенности, что Л. испытывает в окружении актеров, замечает, как она всегда старается отступить в тень, сделаться незаметной. Стоило бы пойти с ней, но тепло уютного номера растопило ее решительность.       — Все будет нормально. Она сегодня не играет. Справишься?       Л. кивает, оборачивает шарф вокруг шеи, взбивает короткие волосы и выскальзывает за дверь.       Вечерний спектакль идет без антракта, это современная радикальная постановка немецкой классики с почти обнаженными артистами. Трудно предположить, что скажут местные театралы, но в К. премьера наделала много шума и сразу попала в номинацию местного фестиваля «Признание», регионального помпезного конкурса с красной дорожкой, красивыми платьями, фотосессиями и статуэтками для победителей.       Публика не проявляет особого энтузиазма при их появлении на дорожке, что не мешает актерскому тщеславию расцветать как тропический цветок во влажной духоте джунглей. Актрисы идут под руку с мужьями, она берет с собой старшую дочку и придумывает им костюмы в тон. Она хорошо чувствует смехотворность мероприятия, но не может справиться с желанием в этом году выглядеть особенно эффектно, полностью затмить всех. Ее впервые номинировали на лучшую женскую роль. Она представляет, как поднимается на сцену, придерживая подол, как принимает награду и букет, со скромной улыбкой благодарит коллег, режиссера, семью и зрителей. В этот момент важно найти Л., чтобы показать, что слова адресованы ей и поблагодарить за любовь, которую она обрушила на нее в самый нужный момент. Но прежде нужно сыграть спектакль перед приезжим жюри, вывернуть и бросить им свое нутро, сделать лучше, чем на премьере, перешагнуть пределы возможного.       Воображаемый успех так будоражит, что она незаметно встает с кровати и начинает нарезать круги по номеру. Победа может стать последним, но крайне необходимым доказательством того, что она добралась до вершины. Кто-то скажет — небольшое дело, провинция, роль, переигранная всеми десятки, а то и сотни раз, какая-то премия. Но она посвятила жизнь театру К., упорно и терпеливо выстраивала карьеру, лавировала между коллегами, научилась правильно вести себя с руководством и режиссерами, никогда не кривилась, получив роль служанки, с усердием хваталась за все.       Холодный пот до сих пор пробирает при воспоминании о сезоне после первого декрета, когда ей не дали ни одной новой роли. Она едва не выла, глядя на новые приказы и не находя своей фамилии, но все равно выходила на сцену, чтобы безупречно сыграть, то, что у нее оставалось. Позади большой путь. Она достигла пика, и чтобы ни случилось: триумф или провал, в их работе возможны только крайности, — дальше тропинка неуклонно поведет ее вниз. Будут роли, может быть, будут награды, но не случится уже ничего настолько значительного.       Грань пока не пройдена. Она вернется в К. и сыграет свою роль еще один раз. Привычная сигарета в открытое окно успокаивает дыхание.       — Кажется, на улице с каждым днем холоднее. Весна когда-нибудь наступит?       — Скорее всего, в июне. Ну, к июлю точно.       — Хорошо, что мы скоро уезжаем. Сил больше нет.       — Прими горячий душ.       — Обязательно. Вот, возьми пакет, купила нам на ужин.       Она не ела с завтрака и сейчас поняла, что как проголодалась.       Обычно ее не мучает голод, давным-давно, еще в институте она научилась заглушать его волевым усилием, но в последние дни у нее проснулся животный аппетит. Она вынимает бутылку вина, персиковый сок, черный хлеб с семечками, салат в пластиковом контейнере, роллы с курицей в пшеничной лепешке, сырную нарезку и кисточку зеленого винограда, который, наверняка, стоит дороже икры.       Л. выходит из душа, завернувшись в халат, они сервируют ужин на круглом столике, сами устраиваются в креслах, разливают вино в стаканы для зубных щеток. Все готово для маленького пира, куда кроме них никто не приглашен. Она упивается уединением и камерностью вечера. Покой, пропитавший этот день, разгорается сильнее, как растревоженное в камине пламя. Грудь и лицо обдает его жаром.       — За тебя!       — За тебя!       Звон тяжелого стекла радостной музыкой отдается в сердце.