***
От Саши третий день нет новостей. Видимо, проводит праздники с семьей. Я изнываю от безделья и скуки. Стоит такая жара, что гулять можно только вечером или ранним утром. Мир опустел и замер. Первого мая прогрохотала утренняя демонстрация, а после центр затих, как пристыженный ребенок, устроивший безобразную сцену. Люди разъехались по деревням и дачам, не соблазненные прохладой и темнотой зрительных залов. Играть спектакли в это время года «экономически невыгодно». На расклеенных по городу театральных афишах значится только: «Закрытие сезона. Конкурсный фестиваль “Признание”. Спешите увидеть лучшие спектакли сезона от ведущих краевых театров: 11 мая “Оглянись во гневе” 12 мая “Бесприданница” 13 мая “Вишневый сад” 14 мая “Фауст” 15 мая “Сон в летнюю ночь” 16 мая “Не бойся, Маша. Пушкиниана” 17 мая Закрытие фестиваля. Церемония награждения победителей. Телефон кассы: 6-26-06». По два спектакля на театр. Показательный срез провинциального репертуара — затертая классика, самая современная пьеса написана 70 лет назад. Пожалуй, только ее и стоит посмотреть, если представится шанс. На конкурс не повезли многочисленные комедии, существующие в репертуаре для пополнения кассы, лицо театра — серьезные, драматические спектакли. Приглашенные критики, должно быть, взвыли, увидев программу. Театр умирает. Он еще копошится, пыжится, пыхтит, как глотающий уголь паровоз, но скоро его заменят новые, не загрязняющие воздух поезда. Не поздно ли еще влить в него свежую кровь? Афиша нагоняет уныние, продолжать работу над пьесой нет сил. Но хуже застрять в безделье. Печатная машинка занимает стол почти целиком. Бледно-желтый корпус, черные клавиши излучают спокойствие и безопасность, не предвещают внезапных уведомлений, неприятных новостей, способных за секунду испортить жизнь. Она просто инструмент, хотя и не самый удобный. Пальцы отбиты после попыток напечатать несколько сцен из пьесы, интервал выставлен неровно, опечатки бесконечны. Но мне нравится, как текст выглядит на полупрозрачной бумаге, извлеченной из кладовки с хламом. Ответ для А. я тоже напечатаю, когда придет время. Ее письма все еще лежат на дне чемодана, заваленные одеждой, которую некуда пристроить. Когда я приехала в К. стояла ранняя, холодная весна. В наше отсутствие она незаметно перешла в лето, носить стало нечего. На выданный наличными аванс удалось купить лишь подходящую обувь и пару футболок. Но мне все равно. Работа не идет. Ничего не происходит. Пространство вокруг меня неподвижно и незыблемо, оно не дает толчка, импульса, заставляет топтаться на месте. Пауза — недоброе затишье, затемнение перед кульминацией, начало конца. Выносить ее, день за днем, все сложнее, но вырваться невозможно. Пустота берет в кольцо, заполняет комнату, квартиру, город... Фотография Веры над столом. Энергичный взгляд сейчас кажется замершим, почти мертвым. Диана Арбус¹ говорила, что на фото можно разглядеть будущее самоубийство. Можно ли на любой фотографии увидеть отпечаток смерти? Пусть раздастся шорох листа на дереве или стук в дверь. Пусть заиграет музыка. Пусть живая вода бурной реки смоет липкий пот. Пусть войдет Саша, хоть кто-нибудь, способный разорвать вакуум, расколоть стеклянный колпак, освободить меня. Тишина. Она чувствует себя измотанной, дошедшей до точки невозврата, до предела, за которым ее силы истощились полностью. Из носа течет, но она продолжает лежать неподвижно под струей холодного воздуха, бесшумно исторгаемого кондиционером. Девочкам она строго запрещает повторять за ней, угрожая воспалением легких, но сама не может прислушаться к голосу разума. Муж закрылся в спальне и третий час подряд неутомимо стучит по клавишам, время от времени требуя холодного чаю с лимоном. Сегодня ее пригласили на велосипедную прогулку (Лена), в лес (Мастодонт с женой и компания), посидеть в баре и перемыть кости новой театральной парочке, смотавшейся в Северную столицу и сделавшей объявление о своих отношениях в Иинстаграме (приятельницы из театра), но она тихо отклонила заманчивые предложения в надежде навестить Л., как только спадет жара. Три дня в плотном семейном кругу дались труднее, чем график «две репетиции и вечерний спектакль». Они никуда не поехали из-за срочной работы мужа, но отнеслась к этому равнодушно — настроения и энергии для вояжа с детьми не было, но, судя по социальным сетям, незанятые в репетициях актеры, взяли все возможное от первых майских выходных. Наплевать. Не так уж мало она путешествовала, чтобы теперь завидовать скромным поездкам по России или возлежанию на турецком берегу. — Жена, чаю! Сколько кувшинов можно выпить и не лопнуть. Прервать неподвижность даже маленьким жестом, не говоря о том, чтобы встать, решительно невозможно. — Сейчас, погоди! Крик тоже дается с трудом. Она долго лежала на спине и словно погрузилась на дно прохладной, быстрой реки, течение несет ее куда-то, согласно собственной водной воле. Такое положение дел полностью устраивает. Нарушить их согласие с рекой кажется дерзким, опасным проступком. Секундная стрелка зло стучит, пробираясь между отметками циферблата, выполняет все тот же однообразный, утомительный и жестокий труд. — Долго мне ждать? — Возьми сам, пожалуйста! — Я занят. Неси уже. Это запрещенный, гадкий прием, но по-другому невозможно. — Ника! Зайчик. Лицо дочери выглядывает из детской. — Мама, мы играем! — Хорошо, зайчик. Принеси папе кувшин с чаем из холодильника. Только не урони. Сможешь? — Да! — Осторожнее! — А можно Настю пригласить к нам? Гости. Боже. Только не гости. — А ты сама не хочешь к ней сходить? — Хочу! А можно? — Позвоню ее маме. — Классно, спасибочки. Топот детских ног, тычки телефоном в лицо. — Набери мне тетю Марину. — Алло, Марина, привет. Тут Ника хочет Настю повидать. Можно к тебе? Заберешь? Отлично, спасибо. Нет, сама не могу сегодня. Нужно готовиться, у нас скоро фестиваль, закрытие сезона. Да. Ладно, пока. Четвертое приглашение. Отклонить! — Мама, а ты почему лежишь? — Устала. Иди, собирайся. — У тебя из носа течет. — Знаю. Взять себя в руки. Не распадаться на части. Разбудить волю. Надо. Надо. Надо. — Алло. Да. Сейчас она спустится. К себе не зову. Бардак. Да. — Ника, спускайся! — Пока, мама. — Телефон взяла? — Да. — Ну беги. — Куда это она? — В гости к Насте. Марина ее забрала. Я тоже сейчас ухожу. Присмотришь за Ликой. Тебе что-нибудь надо? — Поесть? — Окрошка в холодильнике. И пирог. — Ладно, иди. — Вернусь поздно. — А куда ты? — Посижу с девками, там у нас новая парочка образовалась, представляешь, эта... — Вообще-то я работаю! Тем лучше. Проглотит меньше лжи. Все-таки надо подняться, вынырнуть из глубины. Как трудно. Вот так чувствуют себя парализованные. Лежат застывшие, жизнь плавно обтекает их, точит каменное тело, пока не изотрет в песок. Страшно. Зачем она думает об этом. — Лика! — Мамочка, Ника меня не взяла с собой. — Они большие девочки, тебе с ними будет неинтересно. — Не-е-ет. — Ну не плачь, давай, тебе включу мультик, какой хочешь. Выбирай сама. — Точно? — Конечно. Теплая ладошка касается ее застуженной руки. Она приказывает себе встать немедленно. Повинуется команде — резко садится, обнимает дочку. — Пошли выбирать мультик. Она окончательно выныривает на поверхность. Надолго ли?***
После оживления ее района центр всегда кажется малолюдным, но сегодня двор совсем вымер: дети не играют на площадке, старики не сидят на лавочках, только серый ленивый кот, развалился под кустом шиповника. Л. устроилась на металлической ограде цветника. Пепел тлеющей сигареты вот-вот упадет на землю. Она подходит, садится рядом, придвинувшись вплотную, отнимает сигарету. — Это я. — Привет. — Прости, что пропала. Л. пожимает плечами, не смотрит в ее сторону. — Все в порядке? Оформила бумажки на комнату? — Ага. Л. вытаскивает из кармана джинсов пачку сигарет, берет одну, зажигает, затягивается, медленно выпускает дым. Не хочет выкурить с ней одну на двоих. — Л., что не так? — Пока тебя не было, я провалилась в какое-то небытие. Не было ничего, ни людей, ни движения, ни мыслей. Не могла писать, не могла ничего делать. Бестолково металась между домом и улицей. Никакой разницы. Даже сейчас, посмотри — никого, ничего вокруг. Это правда. Она никогда не видела такого пустого двора. Ей становится не по себе. — Я ждала, что ты придешь и спасешь меня. — Муж был все время дома. Я не могла уйти. Было стыдно перед ними. Ужасно стыдно. — А сейчас нет? — Я очень устала все время быть виноватой. Устала смертельно. — И как ты хочешь отдохнуть? — Я не знаю. — Работаешь завтра? — Нет. А ты? — Нет. Давай поедем куда-нибудь на машине. К реке. — Почему к реке? — Не знаю, просто захотелось. Ты против? — Нет. Почему бы и нет. Поедем к реке... Послушай, может, начнешь пользоваться мобильником? Я бы слала тебе сов или голубей, но их сложновато поймать. — Не могу. Иначе все начнется по новой. Меня затянет в болото, откуда я еле выбралась. Нет. Прости. — Как же мне связаться с тобой? — Просто приезжай. — Ладно. Она тщательно прячет разочарование. Эта странность Л. ей непонятна. Впрочем, она совсем плохо ее знает. — Что будем делать? — Пойдем. Л. встает с ограды, гасит сигарету. Цветник вдруг напоминает ей могилу. Она вскакивает, тщательно отряхивает платье, и они уходят прочь.