***
Дверь снова не заперта, и она с раздражением дергает задвижку, которая отзывается скорбным, протестующим писком. — Ты хочешь, чтобы тебя прирезали тут? Ну что ты творишь? У меня, думаешь, мало причин поволноваться? Размахнувшись, она швыряет сумку на пол, в полете мелочи выпадают из кожаного нутра и рассыпаются по полу. Л. появляется из темной глубины коридора и застает ее на корточках у двери. — Саша, ты чего? Что с тобой? Она молчит, уставившись в пустоту. — Пойдем на кухню. Она не двигается, не реагирует на призыв. — Принесу тебе воды. Подожди секунду. Вдалеке шумит и быстро затихает водопроводный кран. — Выпей, давай. Она некоторое время смотрит на граненый стакан, усеянный мелкими брызгами, чуть погодя, медленно берет его и осушает в четыре глотка. — Вот и молодец. Л. садится рядом с ней у порога, прямо на вытертый сотнями ног желтый линолеум, крепко обнимает за плечи. — Все будет хорошо, Саша. Обещаю тебе. Все будет просто отлично. Верь мне. Она слушает ласковый голос, кулаки и стиснутые челюсти постепенно разжимаются. — Я буду у тебя ночевать. Если Л. сейчас спросит про детей, она убежит. Но Л. только теснее прижимается к ней, она ее не отпустит. И так они сидят в неверном свете коридорных светильников, в тишине, где слышен только глухой стук сердца. — Пойдем, я тебе почитаю, что получилось. Там немного, но все равно. — Сама предлагаешь. Кажется, у нас намечается прогресс. — Пока идея в том, что я беру известных героинь из русской драмы, и как бы разворачиваю их, помещаю в одно мета-пространство, где они могут полностью раскрыться, а не быть просто декорациями или двигателем для мужских персонажей. Что думаешь? — Интересно. А кто там будет? — Шарлотта Ивановна¹, Нина Арбенина², Зойка³, Негина⁴, еще некоторые. Необязательно такие, как в пьесах. Они могут жить другой жизнью, быть старше, но главное — из плоти и крови. Я не говорю, что они плохо прописаны у классиков, просто хочу перевести фокус на них. Ей нравится идея Л. — Какую роль мне предложишь? — Они все будут равны, не будет второстепенных персонажей. — Как-то не по закону жанра. — Посмотрим, что получится. Многое поменяется в процессе. — Может, перенести действие в современность? — Думаешь, это не пошло? — Не знаю. Пробуй... Они сидят до глубокой ночи. Пол завален беспорядочными заметками, сюжетными схемами, анкетами героинь. Отчаяние и гнев забыты. Она увлечена, ей хорошо, ей радостно, отвоеванная свобода пьянит, кружит. Они засыпают ранним утром, после рассвета, истощенные, их голоса осипли от смеха и споров. Жарко. Вместо кровати — брошенное на пол одеяло, вместо одеяла — майский ветер, накрывающий разгоряченную кожу, вместо подушки — чужая рука, вместо рук — губы. Утро пасмурное. Кухня кажется мрачной, необжитой, чужой. После ночной эйфории настроение упадническое. Я боюсь, что Саша уйдет, но понимаю ее метания перед тяжелым выбором. — Что все-таки у тебя с мужем? Задавать опасный вопрос не хочется, оставаться в неведении — мучительно. — Расскажи, если хочешь. — Да нечего рассказывать. Не было ни драк, ни скандалов. Хотя они бы дали веский повод уйти. А так чувствую себя предательницей, истеричкой, но находиться с ним не могу. Все опротивело. — Саша, я на твоей стороне, что бы ты ни решила. Только никогда, слышишь меня, никогда не жалей, что дети не видят скандалов, драк. Ты не представляешь, что это... Они потом не смогут поверить, что бывает по-другому, будут искалечены, изломаны. Ты молодец, что выбрала хорошего человека. Только не жалей. Голос у меня почти срывается. Саша молчит. Мне жаль ее девочек, ее саму, жаль себя. — У тебя что-то произошло в семье? Поэтому не хочешь выходить замуж? — Отчасти. Саша ждет продолжения, но я молчу. Пауза затягивается. Я не нарушу тишины. Погрузиться в грязь, влезть в эту вязкую гудроновую черноту своего детства, юности, окатить Сашу с голову до ног, сейчас, когда она и так растеряна. Нет. — Я росла без отца, ты знаешь, и всегда хотела полную, счастливую семью. Мы, все трое, хотели. И добились. Может, если бы мама раньше сошлась с тем соседом, я бы не зациклилась на браке, десять раз подумала, нужно ли мне это. — А может и нет. Я не лучший советчик. Поговори с Леной, с какой-нибудь рациональной, незаинтересованной третьей стороной. — Да я не хочу, чтобы мне снова указывали, что делать. Надоело слушаться, даже очень хороших людей, которые желают добра или только прикидываются, неважно. Саша резко встает из-за стола, идет к окну, прихватив сигареты и зажигалку. — Тогда сделай по-своему. — Да меня совесть замучает. Я не знаю, что ответить. Ситуация странная и безвыходная. Если Саша уйдет из семьи, чувство вины измучает меня не меньше, чем ее. Но попросить ее вернуться домой, даже ради дочек, я не могу, потому что мне она тоже нужна. — Приведи сюда девочек. — Просто так, без повода забрать их? Он не позволит. — Поговори с ним. — Да что я скажу. Что мне просто надоело? Для него это не аргумент. — Но он же принял твою работу. Не каждый согласится, чтобы жена раздевалась, целовалась на сцене с другими, поздно возвращалась, уезжала на гастроли. Посмотри, он смирился со многими вещами. — Это работа. А здесь просто каприз. Он не поймет. Он другой — властный, убежденный в том, что все должно идти, как положено. — А как положено? — Покорная жена слушается мужа-добытчика. Катастрофа. Как она столько лет выносила этого шовиниста и называла его хорошим человеком. Слушаться мужа-добытчика. Покорно... — Может, у него все-таки есть женщина? Тогда все бы разрешилось полюбовно. — Да никого у него нет... — А ты сказала, куда идешь? — Сказала, что ночую у Лены. Он ей теперь телефон оборвал. Поеду пока домой. Приберусь, приготовлю ему обед из трех блюд, торт какой-нибудь испеку. Скажу, что нервничала перед фестивалем. От этих слов стынет сердце. — Ты точно решила? Саша швыряет окурок в окно. Ее привычка кидать мусор из окна каждый раз удивляет. — Ни черта я не решила. Нет такого навыка. — Должен быть какой-то выход. Просто мы его не видим. Саша задумчиво берет свою чашку и изучает растекающуюся по стенкам кофейную гущу. — Я останусь у тебя часов до пяти? Потом поеду за девочками. — Конечно. Пойдем пока работать. Почитаешь мне ту сцену вслух? Нужно послушать, как звучит. Когда Саша спрашивала, что мне нужно в жизни, я сказала, что просто хочу не застрять на одном месте. Но не призналась ей в тайном желании творить, жалела, что рассказала ей о пьесе, смущалась ее настойчивых просьб писать дальше, делиться с ней. Но те наброски ничего не стоили. Теперь, когда у меня появилась хорошая, жизнеспособная идея, и возможность разделить ее со сведущим человеком, творчество больше не кажется делом, достойным только избранных. Я начинаю верить в свои силы. Простое присутствие живой, настоящей Саши из плоти и крови вдохновляет, но Саша, читающая только что придуманные мной реплики, всерьез принимающая мои идеи наполняет процесс созидания эйфорией. Через пару часов Саша уходит с телефоном из комнаты, и настроение снова портится. Она напоминает редкую красивую бабочку, случайно севшую на руку и готовую в любой момент упорхнуть. Напряженно ждать расставания со случайным, незаслуженным счастьем — нервно и страшно. Но прибивать гвоздями яркие крылышки, прятать под стекло, чтобы уберечь для себя — жестоко. Она нужна мне только живой. — Разговаривала с Леной, завтра первая репетиция перед фестивалем. Давно не проверяла график. Все вылетело из головы. Эти чертовы критики, не представляю, что они скажут. — Тебе надо сосредоточиться на своем. Иди. — Надоела тебе? — Нисколько. Если бы я могла, я бы как-нибудь подстроила, чтобы нас заперли здесь, и никто не смог к нам войти. Мы бы просто жили в покое, день за днем, занятые творчеством. Хотя, ты бы не оценила, я знаю. Тебе нужны люди. — Иногда неплохо и сбежать ото всех. Но вообще, ты права, без людей я бы долго не выдержала. Слушай, насчет этого фестиваля. Приходи обязательно, на открытие, на закрытие, везде. Я буду с Никой, муж обычно не приходит, но даже если вдруг придет, все равно я буду тебя ждать, ладно? — Конечно. Даже новое платье себе куплю. Погода так изменилась за два месяца. — Давай вместе сходим? Завтра. Что будет завтра? Что будет сегодня вечером? Кажется, Сашу не беспокоят эти мелочи, но у меня тяжело на душе.***
Вечер без Саши, ночь без Саши, утро без Саши заставляют изнывать в неведении. В голову лезут сцены, где муж не выпускает ее из дома, угрожает отобрать детей, впутывает в конфликт мать. Но к десяти утра Саша появляется в коридоре: свежая, легкая, простое льняное платье с запахом подчеркивает худобу, волосы небрежно завиты. Она полна энергии, а мой мозг, истерзанный бессонницей, не в ладу с телом. От завтрака и сигарет мутит, в голове разыгрывается партия в петанк⁵. Усталость наваливается, хотя день еще толком не начался. — Ну что? — Да ничего. Не разговаривает со мной. — Как, совсем? — Только по делу. Неудачная тактика, он и раньше не был любителем поговорить по душам. Сразу и не поймешь, что он обижен. — А девочки? — Нормально. В предвкушении парада и салюта не особенно замечают, что происходит. Ника помешалась на котятах. Бегают к ним с Настей. Это ее подруга. — Это и к лучшему. — Поедем? — Что-то ни сил, ни настроения. Не люблю торговые центры. — Почему? — Там все какое-то мертвое, жуткая облицовочная плитка, пластик, везде одинаковые магазины, одинаковые вещи. Заходишь в примерочную и забываешь, в какой стране находишься. Тошно. — Ну ты даешь. Вечеринки не любишь, шоппинг тоже. Остается только развести руками: что есть, то есть. — Все равно поедем, нельзя же все время ходить в двух футболках. — Я их стираю! — Да при чем тут это. Настроение у тебя падает от такой аскезы. — Ладно, едем. Саша привозит меня в унылый молл у окружной дороги. Длинное серое здание утыкано набившими оскомину логотипами, вокруг раскинулось гигантское парковочное полотно, почти пустое в утренний час. — Хочу газировки. — Серьезно? — Еще как. Огромный стакан, шесть ложек сахара на сколько-то там миллилитров, не меньше. Иначе не переживу поход. — Ладно, как скажешь. «Жук» останавливается у приземистого домика с фастфудом, притулившегося в тени главного здания. Я заказываю колу, Саша, поразмыслив, берет мороженое — оно свисает из рожка изящным белым завитком. Мы садимся за грязноватый коричневый столик под навесом. Я снимаю пластиковую крышку и делаю глоток: пузырьки шипят, щекочут горло, льдинки бьются друг о друга. Жизнь вливается в меня. — Сто лет не пила колу. А может, вообще никогда. Я отдаю Саше полный на треть стакан, она осушает его залпом. — Хорошо как. Я убеждаюсь, что вокруг никого и быстро целую мокрые губы. От маленькой шалости приливает адреналин, сердце бешено колотится. Саша слегка толкает меня ногой под столом, осматривается и возвращает поцелуй. Один аквариум, набитый одеждой, сменяет другой, неоновые безголовые манекены, изогнутые в унизительных, неестественных позах, взывают из-за стекол о помощи. Наконец находится магазин с платьями и нормальными ценами. Саша набирает целый ворох и загоняет меня в примерочную. — Если ничего не понравится, сошьем у нас в цеху, но там ткани специфические... Хотя многие так и делают. — Зачем? Кто будет смотреть, во что я одета? — Я. Одно слово удерживает от бегства из кабинки. Проходит минут двадцать, прежде чем мне удается уверенно заявить: — Беру это и больше мерить не буду, не уговаривай. На мне длинное красное платье-рубашка из батиста. Шестое по счету. — Очень красиво. Обязательно возьми мою помаду, будешь роковой красоткой. Пока я надеваю опостылевшие джинсы и втискиваю забракованные варианты на кронштейн у выхода из примерочной, Саша на кассе взмахивает карточкой. — С ума сошла? Я не возьму. Она протягивает мне бумажный пакет и серьезно смотрит в глаза. — Подарок от меня. Прими, пожалуйста. И я принимаю. На какой-то межсезонной распродаже покупаю себе легкие широкие брюки, шорты и пару блузок из шифона. В обувном Саша меряет туфли на высоких каблуках. От вида ее изогнутых в крутом подъеме стоп, выступающих косточек, обнаженных щиколоток, изгиба икр сводит желудок, но она, не замечает моих страдальчески-возбужденных взглядов и продолжает менять пару за парой. Надо отвлечься... — А ты в чем пойдешь на церемонию? — У меня есть платье, купила еще зимой, специально никуда не надевала. — Интересно посмотреть. — Увидишь, если придешь. — Приду, я же обещала.***
Мы обедаем рисовой лапшой в картонных коробках и едем в театр. Саша уходит на репетицию, я нахожу помрежа. Она измучена и расстроена. Вероятно, что-то разладилось с Мастодонтом. Я приношу бумаги из литотдела, дважды бегаю за сигаретами, и, освободившись от необременительных обязанностей, направляюсь к Лене в гримцех. Она колдует над прической Кукольницы. Я хочу уйти, но понимаю, что старый страх давно сгинул и прохожу в комнату. — Привет. Чем заняты? — Да вот, думаем какую прическу мне лучше сделать на фестиваль. Я не номинирована, но все равно, это важно. Она прелесть. Жаль, не уточнила, что будут фотографы. Киваю, чтобы не прыснуть. Лена привычно невозмутима, она разжимает щипцы и из них быстрой пружиной выскакивает светлый пересушенный локон. — А можешь сделать прямо от корней? Лена снова натягивает прядку на раскаленную сталь. — Что думаете насчет наград, кто выиграет? — Пока не понятно. Каждый раз они так странно выбирают. Мне кажется, у них там какое-то предубеждение против нашего театра. Да, Лен? — Трудно сказать. Но решения, действительно, необычные. Надо отсмотреть программу. Это мало что прояснит, но ты приходи. — Там такая тоска. «Бесприданница». Пушкин. Не знаю. Кстати, отчего моя начальница не в духе? — Муж вдруг впал в меланхолию. Вспомнил, что у него юбилей летом, а народного так и не дали. Сделался мрачным, неразговорчивым, как обычно. Она с трудом переносит такое его состояние. — Все-таки она самостоятельный человек. Нельзя так зависеть от других. — Она любит его. Саша говорила мне, что Кукольница часто меняет партнеров, но в каждого влюбляется без памяти и считает «тем самым». Причем, ни один не отличался ни особенной красотой, ни богатством, ни харизмой, что странно, учитывая ее привлекательную внешность. Саша рассказывала об этом со смехом, поражаясь такой вере в мужчин, а сама, кажется, никогда не верила в любовь. — Они вместе с первого года в театре, прошли голодные времена, перемену главрежей, первые серьезные роли, кошмарные травести. Смотреть, как твой муж скачет по сцене в платье, на каблуках с гигантскими буферами. Не каждая психика выдержит. — Должно быть, было забавно. Я тогда в другом театре работала, жаль не видела этих спектаклей. — Ты не много потеряла, поверь. Вот так, пойдет? — Отлично просто! Кукольница расцеловывает Лену в щеки, быстро обнимает меня и выпархивает из гримерной, пышная юбка в крупных желтых цветах мелькает в дверном проеме. — Л., я хотела поговорить с тобой. В ровном тоне Лены мерещится что-то зловещее. — Скажи, Саша живет у тебя? Мы ничего не обсуждали с Сашей, и я не знаю, что сказать. Она доверяет Лене, но можно ли быть с ней искренней до конца... — Она ночевала у меня два раза. Что-то разладилось с мужем, не знаю подробностей. — Она хочет уйти из дома? Понимаешь, Л., она — моя подруга, скоро произойдет ответственный момент в ее карьере. Я просто хочу убедиться, что она не наделает глупостей. — Я знакома с ней не так давно, как вы, но не похоже, что она способна на легкомысленные поступки. — Нет. Но она изменилась в последнее время. Возможно, из-за тебя. — Вам кажется, это к худшему? — Мне важно, чтобы она была счастлива. А она, несомненно, счастлива. Но есть обязательства, о которых тебе хорошо известно. — Я и не думаю мешать ее обязательствам и никак не удерживаю. Хотя это трудно. Клянусь вам. Лена пристально смотрит на меня сквозь большие очки в прозрачной оправе. Я не отвожу глаза, только потому что говорю чистую, исповедальную правду.