Враг Федерации

*** Шестиместным челноком правит Джули, ещё двое — охрана, вооружённые телларитка и ромуланец. Кирк уткнулся в падд, чтобы ничего не объяснять во время полёта. Иллюминаторы наглухо закрыты шорами. Спок сидит прямо, единственный пристегнув ремни, и знает лишь то, что они летят на центральный астероид, на встречу всех капитанов с Кхали-Кали. У этой астероидной базы коридоры более широки, но сделаны из того же серого металлопласта. В зале уже сидят несколько капитанов. Кто на подушках на мягком ковре, кто в низких креслах. Пространство зала разделено свисающими с потолка полотнами или циновками, закрывающими затемнённые секции, отчего реальные размеры помещения угадать сложно. Скорее всего, это личная каюта Гильгамеша. Никто не стал бы строить отдельный зал для собраний. Он тут живет. Кто из собравшихся Гильгамеш? Жгуче-синяя андорианка, привольно перекинувшая ноги через поручни плетёного кресла, всего с одним усиком на голове. Судя по расположению, врождённое. У неё на бедре некая интерпретация прямопоточного дизраптора со спиленным дулом. Грузный теллурианец с окованными железом руками, с холодным оружием на поясе, чинно восседающий на большой подушке перед столом с чайным набором. Он весь покрыт шрамами, причём вовсе не ритуальными. Похожий на причудливую серую статую — конгломерат Ро. Активно рассматривает всё вокруг лишь одна головощупальца, звуковой интерпретатор на груди выдаёт мерный храп от остальных голов и лёгкий фальшивый присвист от неспящей головы, пытающейся вывести какую-то мелодию. Вулканец в традиционной одежде, занявший подушку напротив теллурианца и наливающий ему в пиалу чай. Его длинные волосы сложены в традиционную, очень аккуратную причёску отшельников и украшены золотистыми нитями. Ещё Спок замечает ромуланку и полукровку-клингона, прислонившихся к металлической колонне. На них одинаковые узорчатые доспехи из дорогого энерго-силлура, и они увлечённо ковыряются загнутыми ножами под длинными ногтями. При этом у клингонца удивительно интеллектуально-утончённое выражение лица. Капитаны видят входящего Кирка, и со всех сторон раздаются громкие приветственные возгласы, а конгломерат Ро просыпается целиком и трубит на стандарте «приветствую, дорогой друг». Спок на автомате ощущает удар тёплой волны узнавания и искренней радости встречи. И тут длинноволосый вулканец складывает пальцы в та’ал и приветливо улыбается Кирку уголками губ. Спока словно ледяной волной окатывает. Эта улыбка в сотню раз более эмоциональна и непозволительна, чем принятые в определённых случаях вулканские «улыбки глазами». Он чувствует, как его с ног до головы наполняет возмущение и чистый эмпатический стыд за такое прилюдное действие. И даже подспудный гнев. Одно дело опозориться, будучи выведенным из равновесия по не зависящими от воли причинами, да ещё всего при одном свидетеле… А тут — добровольно и перед всеми! — Ты привёл с собой своего избранника, как я и просил, Джим, — вулканец мягко поднимается и так же мягко говорит. Сомнений нет, это тот самый Кхали-Кали. Чёртов капитан Гильгамеш. Он довольно низкого роста, худощав и гораздо более преклонного возраста, чем показалось поначалу: традиционный макияж и показатели жизненной энергии сбивали с толку. — Что будешь пить? Доминионский зелёный? — продолжает он необычайно тягуче. — Оставь свои шуточки, ты же знаешь, что я не пью, — Кирк проходит и заваливается в кресло рядом с андорианкой. Спок догадывается занять место за спинкой кресла и сложить руки за спиной. Охранники из команды Кирка остались за дверьми. — А вы? — Гильгамеш переводит взгляд выше, на Спока. — Не желаете настоящий вулканский чай? И снова улыбается. На этот раз так, что показываются кончики острых клыков. Его глаза похожи на две чёрные засасывающие воронки. Он телепат необычайной силы. Стоит ему лишь пробно пройтись вниманием по Споку, как тот тут же ощущает, как пол уходит из-под ног. — Я так точно желаю, — громче, чем требуется, отвечает Джим. — С сахаром. Давление исчезает, так как Гильгамеш снова обращается к Кирку, с хрупкой ноткой сожаления. — Сахар… Такой вкус портить. Ладно, сегодня любой твой каприз. И внезапно приглушенно свистит несколько раз, обратив лицо к розовым ширмам в глубине зала. Практически сразу оттуда выходят двое рабов: молодой тонкокостный ромуланец и орионка. Она несёт столик, а юноша — поднос с чайником и пиалами. На них ошейники, они красиво накрашены, а их волосы сложены в витиеватые причёски. В тесных юбках из плотной ткани, с ногами в тяжёлой обуви на высоких каблуках им очень неудобно передвигаться, особенно с такой ношей, и идут они сравнительно медленно. Но не это неприятно обескураживает Спока. У них зашиты рты. Тонкой атласной нитью красного цвета. Они ставят столик и чай перед Кирком, чуть кланяются и медленно уходят обратно. — А чего это ты им рты позашивал? Как кормить собираешься? — осведомляется Джим, размешивая палочкой жёлтые крупинки в пиале. — Я использовал местную анестезию, — ускользает от ответа Кхали-Кали. Или же отвечает именно на то, что имел в виду человек. — Как видишь, а я без анестезии, — хмыкает тот, махая кистью на Спока. Кхали-Кали снова смотрит на полувулканца, на этот раз более нейтрально и тоже складывает руки за спиной. — Пока все не пришли, я проверю его разум, — уведомляет он. — Замечательно, — бросает Кирк, разворачивая кресло, чтобы видеть их обоих. — Присаживайся, — мягко произносит Кхали-Кали, сопровождая хорошо ощутимым телепатическим давлением: это ультимативный приказ, а не вежливая просьба. Если бы Спок не послушался, тот не приминул бы усадить его сам, усилием воли. — Полегче, — добавляет Кирк, чуть нахмурившись. Телепатически послания он воспринимать не может, значит, читает это по лицу Спока? Или же всё же по капитану Гильгамешу? — Хоть мне и интересно, подействует ли это на мистера Ледышку, не переусердствуй. На его лице буквально ничего не проступает, что с ним ни делай. Кхали-Кали садится на ковёр напротив, заносит руку со сложенными для контакта пальцами и опускает их на пси-точки на лице Спока, вынужденного замереть и закрыть глаза. Никогда насильственные мелдинги не были даже близко терпимой процедурой. Ворота его разума настежь распахивают огромные сильные руки, словно неподатливую рёберную клетку поверх сердца. За какие воспоминания враг примется с особым усердием? Что именно нужно защищать? К чему эти бесплодные мысли? Он не имеет представления, что Гильгамеш в нём собрался найти. Чужое присутствие всеобъемлюще и всеохватывающе, отвратительное и болезненное. Словно его кожа вот-вот разорвётся, растянутая крюками и высушенная под солнцем. Враг проникает на все уровни разума, нещадно выдавливая его волю своим парализующим светом. Кхали-Кали делает практически невозможное: он проверяет целые нейронные цепочки, целые концепции абстрактных понятий и линий поведения на соответствие друг другу. Спок никогда не слышал, что такое возможно. Наверное, на это способны только магистры телепатических наук и опытные лекари. Обычный поиск по маркерам тут и рядом не стоял. Видимо, оставшись доволен увиденным, Кхали-Кали принимается за сладкое (судя по его изменившимся ощущениям, очень похожим на чувства ребёнка, дорвавшегося до десерта). Чуждый разум, как кривая раскалённая иголка, начинает стремиться именно в те места, которые Спок хочет скрыть. И тогда наступает настоящая боль, потому что Спок принимается сопротивляться. Выворачиваться из захвата, кусаться, ставить заслоны, стирать событийные «дорожки», ведущие к воспоминаниям. И, в конце концов, отключать целые нейронные участки, делая их совершенно недоступными. Но Кхали-Кали очень настойчив. «Джим очень огорчится, если ты спалишь себе мозги», — шипит он тихо и одновременно вездесуще. И вдруг прикладывает настоящую силу, стальные инструменты, от самого мелкого до самого большого. И вскрывает каждое его постыдное воспоминание, одно за другим, с треском, как ломают раковину моллюска. И Спок вспоминает, отчего его прозвали Кхали-Кали, потому что ему на краткую секунду очень захотелось прокричать «пощади!» Гильгамеша интересуют только недавние события, что связывают его с Кирком. Он просматривает их встречи, и с упоением рассматривает те моменты, когда Кирк касался его ласково, заставляя тело Спока трепетать от нарастающих уколов самой настоящей похоти. Как он целовал его, а Спок прикладывал сознательные усилия, чтобы устоять на ногах и не обхватить его за талию. Разве бывают такими первые человеческие поцелуи? Почему ему не было противно соприкасаться, прости Сурак, языками? Слишком мягкий и влажный, против его — жёсткого и почти сухого. Это необъяснимое влечение было как изощрённое проклятие, павшее на его душу. Почему ему так приятно? Почему он так сильно реагирует? Между ними нет ничего общего. Они противоположности, как две стороны света, как два полюса. Даже в разгар пон-фарра ни вулканец, ни вулканка не бросятся на неподходящего для них партнёра. Кирк — чёрный ящик с чудовищами. Населённый призраками дом… Негодяй, предавший родину. И человек, который спросил его — можно я порежу тебе руку? Но если не хочешь, то не надо. Предплечье с сошедшими геометричными метками. Ни следа не осталось на дублёной солнцем и сухими ветрами вулканской коже. Почему ему не обидно, а… интересно? Сурак не даёт ответа. Сурак и сам не знает. Их соприкасающиеся мизинцы на борту вздрагивающего «Даггера», несущегося во весь опор в непроглядную мглу. Всё или ничего. Он ощущает тепло его закрытого разума, но тот в ответ совершенно не видит и не чувствует разум Спока… И как он смеялся, лежа, над его шутками, сказанными совершенно беспристрастным тоном — единственным, каким он умеет говорить. Эти воспоминания отчего-то мучительно болезненны. Спок никогда ни на кого так не реагировал. Возможно, просто не попадал в такую ситуацию в нужный момент. И всё равно! Эта крепкая, как стальной канат, иллюзия, порождённая туманным, испуганным смертью сознанием. Но с Кирком совсем иное дело. Он повидал тысячи таких, как Спок, и прогнал их прочь без сожалений. Он сыплет эмоциями и инициативами, ничего не чувствуя внутри. А Спок так и останется в своей каменной оболочке, не в силах ничего выразить. Вовсе не желая ничего выражать. И ослепительная, как фейерверк, яростная мысль, напоследок пронзившая его ударом клинка: Кхали-Кали не имеет права называть его «Джим»! Этот финальный аккорд прогремел над разорённым сознанием и бессознательным, повергнув Спока в самый настоящий шок. И на этом вторжение Гильгамеша в его разум заканчивается. Что-то со всей силы ударяет его по щеке, заставляя проморгаться и увидеть классические узоры ковра залы в Монк Бэй. А потом он ощущает чьё-то запястье, стиснутое его собственными пальцами на уровне лица. Он поднимает голову и фокусирует взгляд, назло гудящему от удавшегося вторжения мозгу. «Это Джим», — с лёгким удивлением обнаруживает он и отпускает его руку. Кирк морщится и отступает, растирая запястье. Поодаль от него стоит Гильгамеш, и на этот раз приветливая маска его лица для Спока совершенно нечитаема. — Я очень рад, — внезапно говорит Кхали-Кали, и Кирк недоумённо оборачивается к нему. — Вспомнить только всех твоих прошлых партнёров и партнёрш! Речь этого вулканца всегда льётся, как тугой карамельный ручей. С интонациями, неторопливыми фразами и выдержками, паузами и обертонами досуракских поэм. Даже непечатные слова, сказанные с таким придыханием и такой бархатностью, теряют весь свой запал. — Они проводили с тобой всего одну ночь и выходили либо восхитительно затраханными, либо искусно изрезанными, так что сразу поступали в руки нашему замечательному доктору Леонарду Маккою. Отрадно, что, наконец, ты смог обуздать свой дикий нрав. Тебе пойдут на пользу попытки создать чуть более длительные отношения. Перебежчик, отрицающий учение Сурака, но не брезгующий вовсю им пользоваться для самоконтроля, раздаёт такие советы? — Ты ему определённо нравишься. И ты забрал его первый человеческий поцелуй, — сообщает он доверительно Кирку. — Его эмоции необычайно нестабильны для вулканца, наверняка потому что он не чистокровный. С ними это бывает. Ты можешь высечь из него искры. Смеётся. И смех его высокий и чистый, почти неестественный, как колокольчик. Трудно определить, какую эмоцию выражает этот холодный звук, потому что вулканцы к смеху практически не способны, даже если сильно захотят. — Да ладно тебе, чего угораешь над ним, — по-доброму ворчит на Кхали-Кали здоровенный теллурианец. — Ну надоело парню на одну ночь и надоело, у всех бывает! Гильгамеш мутирует смех в едва уловимо поднятые уголки губ: — В общем, ты имеешь право оставить его себе, я всё проверил. «Очаровательно», — с максимальным внутренним сарказмом думает Спок. — Почему они решились напасть на «Даггер» во время передачи пленников? — подаёт голос андорианка. — У нас было соглашение. — Это предстоит выяснить, — отзывается Кхали-Кали, занимая прежнее место на подушках около теллурианца. — Какие ваши предположения? — Заказ Звездного Флота, — Кирк прекращает разглядывать запястье и усаживается обратно в кресло. — Тут думать нечего, их сильно порочит наличие офицера, перешедшего на сторону свободы. — И ради этого они бы рискнули торговыми отношениями? — немного резковато замечает ромуланка, подходя поближе. В ногтях она уже давно не ковыряется. — Не думаю, что эта акция была согласована с высшим руководством, — произносит Кирк. — Связаться бы с ними и затребовать объяснений. — Периодически они любят устраивать засады, — хрипло поддерживает его полуклингон. — Не только люди на это решаются. Законники находят слабого и совестливого, давят на него, шантажируют и уговаривают напасть на наш корабль в нейтральной зоне. А потом за нарушение приказов этого долбоёба ссылают на галеры. Классика жанра. И ведь каждый раз находится кто-то! На меня в прошлом году нападали, но я им жару задал, а Кирк еле ноги унёс. — Ты же знаешь, что я его потом выслежу, вырежу всех на борту и оставлю дрейфовать? — прищуривается человек. — Да я с сестрой только «за», пожалуйста, лови сколько влезет, — кривовато усмехается он, делая широкий жест рукой с зажатым в ней ножом. — Любой, кто заметит эту посудину, сразу тебе свистнет. За дверями залы слышится шум, а потом они распахиваются и внутрь вваливаются представители ещё нескольких примечательных этносов. Несомненно, тоже пиратские капитаны. Тут же начинается шумный и весёлый обмен приветствиями. — А теперь выведи его, — негромко командует Кирку Кхали-Кали. — Обсудим более конкретные дела. *** На базу, ножны «Даггера», они возвращаются в гробовом молчании. Запястье Кирка опухло и покраснело. Спок осторожно приближается к нему телепатическим вниманием и ощущает саднящую боль, острую во время мелких движений. — Я повредил вам сустав, — констатирует он. — Ничего страшного. Хуже, если бы Кхали-Кали врезал тебе вместо меня. Боунс починит. — Боюсь, мне не удалось вести себя подобающе. Традиционный вулканский вопрос «вёл ли я себя подобающе?», часто звучит в личных разговорах и совершенно тривиален. Особенно после какого-нибудь значимого события, где кто-то ненароком мог потерять лицо. Для любого другого это беспокойство кажется бессмысленным или даже смешным. — Ну… — тянет Кирк, почесывая стилусом затылок и опустив падд. — Челюсти сжались крепче разве что и брови стали нахмуреннее. Не так чтобы сильно заметно, не волнуйся. — Я не смог контролировать силу собственных движений. Кирк равнодушно пожимает плечами. — Это ерунда. Некоторые после Кхали-Кали свой мочевой пузырь перестают контролировать и желудок. Спок приходит в инстинктивный ужас при мысли о подобном позоре, но роняет лишь холодное «вот как?». — И не переживай о его словах, — капитан смотрит ему прямо в глаза, чрезвычайно серьёзный. — Я не собираюсь слепо верить всему, что он нафантазировал. И тебе не советую. Споку очень хотелось бы не верить. — И часто он проводит насильственный мелдинг? — Частенько. Но, — Кирк задорно улыбается. — Когда он пробует применить его ко мне, каждый раз блюёт дальше, чем видит. Или мучается кошмарами неделю. — Поразительно, что существует что-то, способное поразить подобную личность, учитывая его поступки и пристрастия. — Сказать по правде, я поражён этим не меньше вашего. Уверен, что брат Калеб, увидь моё сознание, не поморщился бы и похвалил за смелость. — Брат Калеб? — Теллурианец. Он очень надёжный товарищ, с ним в разведку я бы пошёл. Да что скрывать, уже ходил! — и смеётся своей шутке. *** В тишине своей тесной камеры Спок закрывает глаза, погружаясь в медитацию. Он пытается вычеркнуть из памяти все подробности пронёсшегося мимо невыносимого дня, успокоить и уничтожить все всплески эмоций. Погасить эти нежелательные волны и очистить своё сердце. Забыть собственный крик, по счастливой случайности прозвучавший лишь в его голове и не вырвавшийся наружу в момент полного обнажения его разума. «Не смей называть его «Джим»! Если у меня нет этого права, то ни у кого его не будет». Он прикладывает все возможные силы, чтобы удалить это, но лишь будит едва улёгшуюся злость. Злость на самого себя. И вместо тлеющего пепла по ней снова ползут оранжевые, неистребимые язычки самоненависти. О, Сурак, как с этим справиться? Когда это закончится? Дальше будет лишь хуже, его ждут всё более трудные испытания? Его пальцы скучают по ka'athyra, чтобы выплеснуть это необоримое наружу, излить ручьём всепрощающей и всепонимающей музыки. Жгучее желание поднимается, снова бьётся солёными валами о скалистый волнорез его самоконтроля. Он методично выполняет раз за разом упражнения по слежению за дыханием, пока сердцебиение не выравнивается. Потом принимается за следующий этап, упражнения физические, почти целиком статика. Когда он возвращается в позу для медитации и принимается перебирать в уме строчку за строчкой постулаты учения Сурака, то, наконец, чувствует, как прохладный покой всё же нехотя возвращается в его вены, а мысли и тягостные эмоции, терзающие его, исчезают. Он снова способен мыслить ясно. Надолго ли? На столике перед автоматическим репликатором стоят давно остывшие ужин и завтрак. Нужно убрать. *** Теперь три из пяти партий в шахматы Кирк всегда ему проигрывает. Сегодня капитан рассеян и проиграл три подряд. Фиксирующая в прямом положении повязка на запястье не даёт ему полноценно двигать рукой. Спок прислушивается, но с облегчением не ощущает в ней боли, лишь лёгкий дискомфорт. — Могу я говорить начистоту? — Ну попробуй, — Кирк подпирает висок ладонью, старательно и всё равно очевидно отсутствующе поглядывая на клетчатые ярусы доски. — Я проанализировал ваши действия и соотнёс их с выборочными проверками Кхали-Кали. Вы специально маскировали некоторые мои воспоминания, переставляли акценты восприятия, перекрывали их сильными отвлекающими эмоциями. Поцелуи, прикосновения. Боль. Всё, что угодно. Чтобы скрыть… что? Игру? Но это началось гораздо раньше, чем вы меня в неё посвятили. Я не понимаю, к чему такие меры предосторожности. Кхали-Кали разрешает лишь сугубо плотские отношения между пленниками и капитанами? Он убил бы меня? Или за сугубо интеллектуальные контакты суровое наказание ждёт вас? И в дополнение к этому «паутина Шарлотты» вызовет его подозрение? Вы изучаете пространство аномалии вокруг Монк Бэй, я прав? Могли бы сказать с самого начала, и не было бы нужды в тех нелепых поступках и в травмах. Я сам могу эффективно замаскировать воспоминания. Кирк замирает с фигурой ферзя, небрежно зажатой между двумя пальцами. Он совершенно спокоен, может быть только не обрадован его настойчивостью. — Спок, это не первая пространственная модель, что я создаю, и не последняя. Я видел уйму странного и необъяснимого во время своих путешествий, и только так я могу это описать и изучить. Считайте это моим хобби. И «паутина Шарлотты» — не модель аномалии вокруг Монк Бэй, вам это легко проверить: помните, «Даггер» шёл прямым курсом на базу, а не скакал, как угорелый. Но Кхали-Кали получил иное образование и ничего не понимает в физических и математических вычислениях, особенно таких сложных. И знает он лишь одну аномалию — вокруг нашей базы. Всё, что он может подумать об этом (впрочем, так же, как сходу подумал ты) что это именно она. Ему будет тяжело подозревать меня в чём-то, но он будет вынужден принять определённое решение по этому поводу. Я хочу этого избежать. Последствия могут быть непредсказуемы. Кто-то из нас вполне может лишиться жизни. — Зачем вам настолько опасное хобби? — А зачем выбирать такой опасный вид деятельности как пиратство и грабёж? — парирует тот. — Зачем нужны эти ужасные исследовательские полёты в космос, высадки на неизвестные планеты? Зачем участвовать в космических сражениях, самом страшном виде битв среди прочих? А может быть вообще лучше всю жизнь прожить, забившись в канаву? Чтоб точно ничего не произошло? Считаешь, хобби моё — дерьмо полное? Так что ли? — Вы использовали крайне странное сравнение, мне оно непонятно. Я скажу лишь, что «паутина Шарлотты» рассчитана на очень узкий круг лиц, ограниченный когнитивными способностями в области точных наук. И добавлю яснее: мне она понравилась. Она слишком сложна для повседневной или длительной игры, но она хорошо занимает мозг. Кирк усмехается, взгляд его теплеет. — Ты верно угадал и вторую причину. В глазах Кхали-Кали и других пиратов отношения чисто интеллектуальные, меня и офицера Федерации, выглядят по меньшей мере сомнительными. Если Кхали-Кали подумает, что нас связывает нечто большее, чем мои личные сексуальные пристрастия, он ещё раз ковырнёт твой разум. И что он обнаружит, проверив всё более тщательно? Пиздец тебе и пиздец мне. Поэтому помни, что твои привилегии здесь не будут превышать привилегий, которые дают своим избранникам остальные капитаны. Моя жизнь мне ещё дорога и тебе я смерти не желаю. — И что же теперь нам делать? Естественная маскировка эмоциями уже не будет эффективной, раз я знаю, что всё делается ради проформы. — Если внешне всё будет в рамках положенных отношений, Кхали-Кали не обратит на тебя внимание повторно. — А если обратит? — Не будем об этом думать. — Теперь вы больше не станете ко мне прикасаться без спроса, вторгаясь в личное пространство, и не будете специально причинять мне боль? — Успокойся, Спок, это вряд ли повторится, больше нет смысла. А, кстати, шах. — Действительно, — он переключает внимание на доску. Больше никаких прикосновений. Больше. Никаких. Прикосновений. Ему уже никогда не доведётся попробовать человеческий поцелуй снова? О чём тут жалеть, он гораздо менее чувственен, чем любой поцелуй вулканский. Только любой другой его не интересует. — Ну, наконец-то мне улыбнулась удача! Вам мат, мистер Спок, — уведомляет Кирк с видимым удовольствием и оживлением. Видели бы Спока сейчас чистокровные блюстители традиций! Глубинные инстинкты мучительно и быстро перебирают всевозможные ритуалы, используемые предками, чтобы разрешить проблему внезапного отказа от сближения. Всё, от самых диких приёмов до самых социально приемлемых относительно людей. И, конечно же, находят. Песня. Такое старое и такое эффективное. Его ждёт мучительный компромисс, но отказать императиву он уже не имеет сил. Ему нужно… — Мы сегодня довольно много играли. Я могу сходить за ka'athyra, чтобы исполнить вам что-нибудь. — Отличная идея! Но он всё ещё не до конца сошёл с ума. Вместе с лирой Спок достаёт снотворное, спрятанное в узком пространстве санитарного блока. Пусть разум делает одно, а тело — другое, и посмотрим, кто кого опередит. — Знаком ли вам безмолвный вулканский способ исполнения песни? — осведомляется он у Джима, устраивая на коленях инструмент. — Слова, их эмоциональная окраска и дополнительные значения передаются концентрическими телепатическими волнами разной степени насыщенности. — Для меня это новость. Видимо, Кхали-Кали сохранял какую-то другую составляющую вашей культуры, иначе он всех бы нас уже задолбал своей музыкой. — Хотите услышать такую песню? Всего одну. Но это способно перегрузить человеческое восприятие с непривычки. — Если тебе разрешено это делать. Спок колеблется. У него ещё есть шанс отступить и сделать вид, будто ничего не было. — Но вулканский крайне сложный язык, я вряд ли что-то пойму, — добавляет Кирк. - Поэтому скажи заранее, о чём будет песня? — О разрушающемся мире, — деревянно отвечает Спок. Назад дороги нет. Он в очередной раз скрупулёзно проверяет, сонастроена ли лира, чисто ли звучат аккорды, лёгок ли текучий перебор. Не забыл ли он сотни мелких, но важных деталей исполнения. Всё в порядке. Кирк сидит напротив и смотрит только на него. Спок не испытывает волнения, когда начинает, и лёгкая, пространная мелодия заполняет комнату. Со стороны кажется, что сыграть её очень просто, но это вовсе не так. В одну ноту вливается тысяча посторонних, художественных отражений и аберраций. Жаль, человеческое ухо не способно различить их все. Где мои мысли? Плывут по воде, растворяясь, к дальним островам. Когда мир перевернулся вверх ногами, Попытайся перевернуться вместе с ним. Он слышит, что играет лучше, чем когда-либо, и это больно осознавать. Он чувствует запах полночной пустыни и дремлющих на песке мелких aaiha, а ему самому всего двенадцать. Во многом вулканская музыка имититативна — она пытается преобразовать в звуки всё увиденное. Поэтому часто грань между явлением и чувствами смотрящего — стирается. За первой горой — следующая, и так до самого горизонта. Когда нет сил что-либо исправить, Остаётся бездумно идти до конца. Все вокруг твердят: о чём ты только думаешь? Если бы им было, у кого спрашивать. Сурак, зачем он поёт это ему? Он поступает в корне неправильно и одновременно рад видеть завороженное выражение лица Джима. Песня растворяет давящие стены и мёртвый, циркулирующий воздух. Он почти чувствует солёный привкус незнакомых волн на губах. Сейчас ему хочется просто стоять и посмотреть на это хотя бы минут десять, а вовсе не ловить кого-то в колбы, чтобы поднять в корабельную лабораторию. Как выглядит свобода? Мир искорёжен взрывами, меня отбросило прочь и всё, что я могу спросить у себя — где все мои мысли? Они плывут к дальним островам с прозрачной бирюзовой водой, им нет до меня дела. Где весь мой разум? Смотри, он в путешествии к тёплым морям, одинокий и свободный. А я пытаюсь провернуться за миром следом. Он и забыл, насколько эмоционально сложно исполнять эту песню, пропуская через себя все слова, образ за образом, переживая и передавая их в окружающее пространство. Это потребовало от него большей концентрации и сил, чем он думал. О, Сурак, он сыграл это предателю. И был счастлив от осознания того, что Кирку понравилось! Оценки «немыслимо» и «прекрасно» разрывают разум на две части. Его сердце вздрагивает в боку, и дрожь в руках такая сильная, что он вынужден с силой сжать их на деке, чтобы не дать человеку заметить этого. Спок готов выслушать что угодно, начиная от стандартных похвал «о, это было красиво», заканчивая смущённым «я ничего не понял». Но Джим смотрит на него молча пару секунд и почти обвиняюще выплёвывает: — Ты чёртов гений. А потом закрывает ладонями нижнюю часть лица, оставив только глаза торчать наружу. Синие-пресиние, и разглядывают они Спока с совершенно непонятным ему выражением. Что это? Улыбка? Злость на него? Восхищение? Он озадаченно откладывает ka'athyra. — Это означает, что вам понравилось или нет? — Как это может не понравиться, у меня по телу все волосы дыбом стоят и сомневаюсь, что ватные ноги меня сейчас удержат. — Так и знал, что перестарался с пси-воздействием… — Я бы не отказался от воздействия и посильнее, — Джим отнимает ладони, и под ними расцветает улыбка. — Не представляю, насколько сногсшибательно это будет звучать, если использовать голос и настоящие слова. — Вы и не сможете представить, если никогда не слышали. Это мало похоже на нашу повседневную речь. — Я бы хотел поставить тебе свою любимую музыку, но почти уверен, что подобная безвкусица оскорбит твой слух. — Почему вы в этом уверены? — Она сильно отличается от того, что ты исполнил. Ты ведь сыграл то, что тебе очень нравится, верно? — Я не боялся, что музыка вам придётся не по душе, — упрямо отчитывает его Спок. — Было бы честно так же поступить и вам. Сердце так заходится в боку, что скорее всего заметна даже пульсация вен на его шее. И, как ни прискорбно, румянец, выдающий его волнение с головой. Но в данном случае Спок не спешит бранить себя за несдержанность: на его месте похожие чувства испытал бы любой представитель его вида. Минус лишь в том, что человек не понимает значения своих действий, а для вулканца — это долгожданный и прямой ответ. Если партнёр ответит на предложенную песню своей, а не просто молча выслушает… — Уломал, чертяка. С этими словами Кирк хлопает себя по коленям, хватает падд и ищет в нём нужные файлы, чтобы передать на аудиосистему, органично и почти незаметно вписанную в обстановку каюты. Это были не динамики оповещения, как подумалось Споку. — Ну, не обессудь, — в последний раз предупреждает Кирк. Сначала Споку кажется, что это визг какого-то животного, и он изумлённо моргает. Визг переходит в жужжащий, сочный рык и раскатистый низкий вой. Ему трудно дать определение услышанному. Мелодия меняется ещё раз и лишь по технике исполнения он понимает, что это струнный инструмент. Фантасмагорию дополняют бешено и рвано стучащие барабаны. В этот хаос внезапно вплетается чистый и решительный человеческий голос, полный эмоций, гнева и настойчивости. А потом в единый момент, как удар колокола, Спока настигает глубокая синергия всего разрозненного шума, больше похожая на сверхъестественное откровение. Он слышит гармонию и бесконечную, беспокойную силу. Невероятную, суровую красоту незнакомого звука и парящую в каждой ноте свободу. Он хочет это повторить. Как ему вообще могло показаться, что это крики каких-то неизведанных зверей?! Одна эта мысль — такая несусветная глупость. У певца сильный голос с широким диапазоном, но поёт он не на стандарте, а на одном из языков-оснований. Их Спок знает не в совершенстве. Из-за этого, а также из-за смазанной дикции и манеры исполнения он не может перевести дословно, но способен уловить общую мысль и настроение. Это о том, как человек отказывается принимать перевёрнутый, извращённый мир. Отказывается участвовать в этом балагане. Все правила лживы, лишь прикрытие для насилия над несогласными, но его терпение закончилось. Он разорвёт плоть мироздания самим собой и будет терзать её каждый день, пока оно не рухнет. Он отказывается быть таким, каким его хотят все видеть. «Этот мир искажён и уродлив, но я не собираюсь подчиняться и подстраиваться. Мои мысли и действия — остриё клинка, которым правит праведная ярость и чувство собственного достоинства». Спок едва ли замечает ближе к концу, что его пальцы автоматически ищут и находят табулатуру этой песни на ka'athyra, бесшумно и бездумно повторяя мелодию. Его очаровывает жгучий звук инструментов. Он… поразительно пластичен. Он может быть зол, даже если весел. Песня заканчивается. — Ну как? — вопрос выдёргивает Спока из транса восприятия, и тот прекращает пялиться в пол и скользить пальцами по струнам. — Очень на тебя похоже, — признаётся он. — Это любимая? — У меня очень много любимых. Я просто подумал, эта подойдёт в качестве ответа, и под настроение. — И во всех используются эти инструменты? — Во всех. — Как они выглядят? Как из них извлекается звук? — Погоди, сейчас. Кирк копается в падде, находит информацию и протягивает ему. Спок тщательно разглядывает конструкцию, электронную схему и техники исполнения, пытаясь прикинуть, получится ли издать нечто подобное с помощью ka'athyra. Если бы удалось воспроизвести так любимые композиции Кирка, получился бы отличный подарок, знаменующий собою следующую ступень. Поймав себя на последней мысли, Спок с остервенением одёргивает фантазии, а потом заставляет себя успокоиться. Ритуалы ухаживания никогда не обходятся без подарков, но какие ему ритуалы в текущей ситуации? Он может, как дурак, продолжать потакать своим инстинктам, но реальность неумолима. Он пленник здесь, и никто, даже сам капитан, не способен предсказать его судьбы. Его не выпустят. Его не выкупят. Он погибнет, если не вырвется отсюда. Этот человек — преступник, который тысячу раз нарушал законы государств и законы морали, и не собирается останавливаться или раскаиваться. Разве были случаи, когда бандит после тщательных уговоров соглашался вернуться к мирной честной жизни? По логике вещей Спок должен стремиться к тому, чтобы проводить с ним как можно меньше времени. К тому же, они совершенно несовместимы, и это неоспоримый факт, с которым ничего не поделаешь. Никаких. Блять. Подарков. Достаточно было грёбаного ритуального обмена музыкой. Нельзя заходить дальше. Нельзя, ясно? На инкрустированный столик перед ним опускается глубокая тарелка с фруктами. В поисках объяснений Спок смотрит на Кирка, а тот лишь с легкомысленной полулыбкой бросает: — Это твоё. — Нереплицированные. — Да. — Добытые в бою? — Можно и так сказать. Наши оранжереи не способны на такое излишество. — Не ошибусь, если предположу, что остальные члены команды обходятся синтезированными, в то время как свежие становятся добычей капитанов? — Они даже не замечают разницы. А вот ты заметишь. Это подарок. Без каких-либо сомнений. Спок остро осознаёт, что обречён. И он задаёт единственный, самый логичный вопрос в этой тупиковой ситуации. В бесплодной надежде оправдать хоть что-то в его поступках, с которыми Спок смириться не может. Он заранее знает, что эта сделка с совестью не состоится и ему не станет легче. Но ненулевой процент — есть ненулевой процент. Глаз на Джима он поднять не может, пока выговаривает это. — Зачем ты предал Объединённую Федерацию Планет? Ты был отличным курсантом, выдающимся капитаном, все тебя любили и уважали, что пошло не так? Вместо того, чтоб огрызнуться, Кирк безаппеляционно всучает ему большую бордовую ягоду и добавляет без особого выражения: — Это лишь внешнее, ты вряд ли поймешь. Спок решается взглянуть в его глаза, но считать их настроение не получается, он словно упирается в глухую стену. — Если вы уверены, что я не пойму, всё равно объясните. Кирк не хочет говорить? Он никогда не объяснял это даже самому себе? Он выбирает, как наилучшим образом передать смысл? Спок думает, что он уже ничего не скажет, но внезапно Кирк разрывает молчание, прекратив расслабленно откидываться на мягкую спинку и сев более прямо. В его фигуре читается большое внутреннее напряжение. — Однажды, когда я был молодым капитаном, произошёл один случай. Мне недавно дали корабль и команду, и миссия была небоевой, самой обычной. Проведать сельскохозяйственную колонию и эвакуировать её жителей, если они ещё живы, так как поблизости был обнаружен источник смертельного излучения, открытого совсем недавно. — Лучи Бертольда, я подозреваю? В указанный временной период только их и открыли. Тэг планетарные плюс смертельные. — Именно. Как оказалось, жители вступили в симбиоз с местной формой жизни, которая защищала их от излучения, и дарила жителям некий стойкий наркотический эффект. Они не хотели развиваться, просто жили себе в радость по типу тех же растений. И всё бы ничего, пожалуйста, живите-процветайте. Да только они атаковали мою команду и заразили всех этими спорами, создав этот «симбиоз» и в них, вызвав полную потерю всякого желания жить иначе, кроме как от сохи. Жить, ничего не желая, не зная, ни к чему не стремясь, ни о чём не мечтая, как дикие звери. Лишь кайфуя на пустом месте… Все люди и другие расы заражали друг друга, пребывая в эйфории, представь себе — вся команда дезертировала вниз, на планету! В итоге на огромном корабле остался я один. Вы же знаете, что на судне при орбитальной высадке всегда должен находиться хотя бы один человек, чтобы запустить транспортатор. Я оказался в самом ужасном положении из всех, ведь я не мог в одиночку управлять кораблём. А если бы и смог, вернулся на базу, то что бы я сказал? Понимаете? Не смог справиться. Я бы уже не был капитаном. Позор. Вся команда, потерять всю команду — это каково? Я не знал, что делать, но я думал. Отловить по одному, переправив через транспортатор, оглушить, запереть? Однако беда не приходит одна. Кто-то заранее добавил споры в вентиляцию… И в конечном счете они проникли в мой организм. Я сразу должен был бы превратиться в счастливого человека, желающего жить простой радостной жизнью, ни к чему не рваться, лишь пребывать в лёгкой праздности и вечном довольстве. Как все, прежде заражённые. Но знаете, что случилось со мной дальше, мистер Спок? — Кирк внезапно повышает голос едва ли не до крика. — Я терял корабль, я потерял команду, ситуация вышла из-под контроля, я терял себя! Меня забирали у меня! Забирали всё, что я имел — всё моё грядущее, весь необъятный космос впереди, все мои будущие полёты, звание капитана, все невозможные миры и галактики до единого! Все мои мечты, мою кровь и плоть! И я пришёл в бешенство. В натуральное бешенство, Спок. Меня раздирало на части от противоборствующих химических процессов в моём теле. Я разозлился на всё, что случилось, на эту радость и беспечность, на необоримого врага, на бестолковую команду идиотов. Я разозлился так, что кричал и бил оборудование, а споры терзали моё тело и мозг, а мне глаза застилала ярость. Споры силком довели меня до транспортаторной. Я был готов скорее застрелиться, чем покориться, чем смириться с тем, что меня ждёт. Я орал от гнева и ужаса, ощущая, как стручки радости сочатся по моим венам. И вдруг… Всё закончилось. Раз — и всё. Осталась лишь ярость и злоба в трясущихся конечностях. И я понял — лишь это способно их уничтожить. Животный гнев, раздражение, желание убивать и причинять боль. Дикий, жестокий зверь внутри меня — этого споры вынести были не способны. Тогда я не анализировал, почему зверем не оказался ни один из четырехсот членов экипажа. — Как вы в одиночку справились с командой? — Я вызвал по коммутатору первого помощника, притворился заражённым и обманом затащил его на борт. А потом… Я не просто избил его, Спок, я отмудохал его прямо на платформе до кровавых соплей и двух выбитых зубов, изрыгая такие проклятия и обвинения в его адрес, что, полагаю, в глубине души он до сих пор не простил меня. — А потом вы использовали специальные частоты ультразвука, чтобы вызвать агрессию в людях внизу, — догадывается Спок. — Я читал об этом инциденте на Омикрон Кита III. Без имён и подробностей, как обычно, они были засекречены. — Именно. С той планеты я вывез всех, и никто не умер. Зверь во мне спас их всех. Это и есть ответ на ваш вопрос, мистер Спок. Мне место здесь, а не в Звездном Флоте. Никто не посмотрит на меня с осуждением или с жалостью. Ваши призывы к морали бесполезны. Оставьте их при себе. — Разве ты не хочешь исследовать галактику, Джим? Ведь ты этого хотел. Там, на борту корабля, когда остался один. Кирк молчит, немного задумавшись, и, наконец, отвечает: — Иногда галактика нуждается не в исследовании, а в очищении. — Тогда вы должны понимать, что сейчас галактика хочет лишь одного — очиститься от Монк Бэй. Капитан сардонически ухмыляется. — Хоть ты и не профессор социологии и политологии, однако взрослый вулканец. Ты тоже должен понимать, что идеальный, с кровью вырванный у смутных времён справедливый строй время от времени необходимо перетряхивать. Со временем наверху неизбежно собирается неприкасаемая номенклатура. Своячество. Невидимая мохнатая лапа. Элита неподсудных ловких знакомцев, куда уже рядовому гражданину хода нет. Монк Бэй — лишь симптом, грибок, вылезший на поражённом иной болезнью организме. Мы — инструмент этой элиты. Мы были ей созданы. Мы существуем, потому что они хотят этого. Им выгодно. Ведь не только рабами мы торгуем, не только запрещёнными травами, животными, технологиями. Наши услуги гораздо шире. Мы можем незаметно убить неугодного. Уничтожить корабль, на котором летит тот, кто слишком много узнал или решил выйти из игры. Мы бомбим и разрушаем объекты перед проверкой, чтобы общественность не узнала, сколько там украли. Столько украли, что не достроить уже! Или что обещанного сто раз ремонта так и не было. Мы захватываем суда, пилим их на части, чиним, перебиваем заводские клейма и даты. И у нас их покупают за полцены прежние хозяева, в качестве «новых» проводят по ведомостям и ставят на новые, якобы модернизированные суда. Таковы они, наши клиенты. Мы — злые, жестокосердные террористы, а они — благородные, доблестные господа. И если не уничтожить их всех до единого, словно корень сорной травы, создание нового Монк Бэя — лишь вопрос времени. — Тогда мне действительно трудно понять, почему вы здесь, а не на той стороне баррикад. — Неужели нужно повториться? — приподнимает брови Кирк. — Здесь я свободен, как и все остальные. Свободен в несколько ином смысле слова. Посмотрите на этнический состав базы, что вы видите? Новый Монк Бэй возникнет хотя бы потому, что этой куче индивидов будет некуда податься. Невписывание полукровок — это цена вражды наций. Клингонец не имеет права полюбить человека, а человек — клингонца. Создать семью и завести детей. Назвать ромуланку, с которой провёл свои голодные годы скитаний, своей сестрой. Это ведь нонсенс! Где вы видели конгломерат Ро, который усыновил бы себе троих кардассидианских детей? Который вообще проявил к кому-либо дружелюбие и желание общаться, а не вариться в собственных мыслях? Где вы видели борга-индивидуалиста, отринувшего Коллектив, который влюбился в орионку? Искусственно поддерживаемая государствами вражда и дезинтеграция неистребимы. И даже в однородном стане творится чёрт знает что! Много вы знаете капитанов женщин в Звездном Флоте? А первых помощниц? А хоть одного адмирала знаете? Правила, правила, бесконечные правила! Писанные, неписанные, им нет числа, как демонам преисподней! И мы преступники вдвойне: нарушили одно, так нарушим все! Где нам найти своё место? Мы, дети или же создатели этих союзов — предатели обеих сторон. Вам ли это не понимать. Спок всё же не способен вычленить из монолога его мотивации, но возмущение и гнев Кирка закономерны. Вулканец пытается подобрать слова, которые хотя бы немного успокоили капитана, и он перестал бы выглядеть так, словно вот-вот перевернёт стол вместе с блюдом. — Мне приходилось давать отпор вулканцам, в том числе и физический. Если отбросить в сторону всегда возникающий вопрос эффективности эмоционального контроля, большинство почему-то были в корне уверены, что мои мышцы и рефлексы функционально хуже, чем у чистокровных. Это не так. Джим сбавляет обороты. — Всё же неспроста ты служишь в Земном флоте, а не в Вулканском… Какое досадное упущение для них, — и добавляет, показывая, что тему продолжать не стоит: — Фрукты ешь. Я их точно не буду. Как обычно, позже Кирк просит его приготовить ему какой-нибудь напиток. Добавить снотворное очень просто. Когда человек незаметно для самого себя засыпает, сидя на диванчике рядом, Спок прекращает терзать струны и проверяет коротким прикосновением-контактом: сон очень глубок и не так-то просто будет из него вынырнуть. Он раздумывает пару секунд и готовит небольшое алиби на случай, если кто-то зайдёт, а потом бросается к личному терминалу капитана и начинает с ним работать. Он давно не видел таких систем. Можно сказать, почти никогда. Это вообще ничем не похоже на «Паутину Шарлотты», словно кодировкой занималось совершенно другое существо. В этом не было абсолютно никакой логики, только глухие ассоциативные ряды, выраженные через язык машин. Через эти преграды приходилось продираться с боем, обращаясь к составным частям терминала, к железу, на неадаптированном языке, двенадцатиричном коде. Это занимает всё его внимание. — Как успехи? — сквозь зевок раздаётся за спиной. Равнодушное и самоуверенное. И фазер в здоровой руке, как будто контролирующего кольца недостаточно. Одеяло съехало, обнажая его голый торс. Спок смотрит Кирку в глаза, и ни один мускул не дрогнул на его лице. — Я бы его вскрыл, если бы у меня в распоряжении было на пять минут больше, — отвечает он без тени стыда или сомнений. Они сверлят друг друга взглядами, полными самомнения и гордости. — Не вскрыл бы. — Хотите сказать, что разбираетесь в компьютерных системах лучше меня? У меня допуск А-7, а какой был у вас? — По крайней мере, я придумываю запутаннее, — ворчит он. — Так мне дать пять минут? Спок крепче сжимает губы. Кивает. Наверное, надо было выторговать побольше времени, но кто мог предсказать, что человек вопреки всякой логике предложит ему фору? Фору на то, чтобы взломать собственный компьютер? Спок возвращается к выкладкам и тут его озаряет, точно ослепительной вспышкой. Он обнаруживает едва заметное уязвимое место, и тут же понимает, как с этим справиться. Однако Кирку знать об этом вовсе не обязательно. Спок принимается старательно копаться в части, не имеющей отношения к реальному решению. Человек уверен, что у него ничего не получится. Зачем его разубеждать? Неизбежно настанет момент, когда он снова, уверенный в безопасности, потеряет бдительность. Вот тогда потребуется не больше десяти минут, чтобы взломать терминал и полностью перепрограммировать собственный ошейник. И обставить всё, как было. — Время закончилось, — объявляет Кирк почти весело. Убирает фазер под подушку. Как хорошо, что Споку не надо имитировать разочарование от проигрыша. Он его и так бы не показал, как и радость победы. — Знаете, это весьма забавно, — говорит человек таким тоном, словно признаётся в чём-то другу посреди застолья. — Я не помню, как заснул (вероятно, ты подмешал мне что-то в напиток). Но просыпаюсь я абсолютно голый под одеялом в своей постели. Ты зачем меня раздел? Да ещё сам без рубашки. Спок обращает взгляд на обнажённые части подтянутого человеческого тела. Отвести его обратно довольно трудно. По крайней мере, пока что у него не выходит. — На случай, если бы кто-то вошёл. Подозрительно увидеть вас спящим в неприспособленном для этого месте и меня за терминалом. А так всё выглядит в меру логичным. Вошедший решил бы, что у нас был секс, а я бы всегда успел переместиться и сесть на кровати рядом. Кирк то ли фыркает, то ли просто резко выдыхает. То ли просто захотел рассмеяться, но передумал. — Какое снотворное ты использовал? — посерьёзнев и натянув на себя одеяло повыше, спрашивает он. — Тип или форму флакона помнишь? Конечно, Спок помнит название и сообщает его. — Хех, повезло, — хмыкает капитан. — Хотя чего я спрашиваю, уже явно почувствовал бы, будь это нечто другое. Но всё равно надо бы прогуляться к Маккою. — Почему этот вопрос так для вас важен? — Не стал бы я тебе отвечать. Воспользуешься ведь. Но ты почему-то не задушил меня, пока я был в отключке — очень странное решение, между прочим. Дело в том, что у меня множество аллергий на различные химические препараты и всякие другие штуки, что доводит вплоть до отёка Квинке. От мельчайших паров того газа на борту «Экзетеля» при штурме у меня полопались едва ли не все сосуды в носу. И никогда не угадаешь, что в каком лекарстве намешано и как сработает, поэтому Боунс перебодяживает и перепроверяет всё сам, чтобы случайно самому меня не кокнуть. — Это был препарат из лазарета. — Во-во, впредь, пожалуйста, их и используй, партизан ты неудавшийся. Хотя больше я не доверю тебе прикасаться к моей еде. И надо бы проверять тебя на входе на наличие запрещенных к перевозке веществ… Ох, и почему опять появляется столько мороки на пустом месте… Из-под другой подушки Кирк выуживает коммуникатор. — Эй, Ха Пол, ты сегодня на дежурстве главный? Как давно проверяли пятую камеру? Ага, паразиты. Вот сейчас и займитесь. Отдав приказ, он опять растягивается на кровати и будто бы снова задрёмывает. Спок не знает, куда себя положено девать в такой неловкой ситуации и просто не двигается с места. Пиликает коммуникатор. Кирк снова садится: — Надо же, ещё четыре капсулы обнаружили. Их всего четыре? Или ты тоже из тех вулканцев, что при необходимости и соврать могут? Ладно, не буду искушать судьбу, — и снова говорит в передатчик: — Переведите его в другую камеру. Её тоже проверьте на нычки. Как вы вообще могли проглядеть? — Это всё Боунс… — йомен по ту сторону переживает так громко, что Спок различает эту его фразу. — Он заставлял его склад перебирать, так вот оттуда и спёр. — Ох, Боунс… Капитан завершает разговор. — Ну, я с ним позже разберусь. Скажу, что его капитана чуть не укокошили из-за его беспечности. А теперь — ты, — Джим указывает на него пальцем. — Мне придётся выдумывать наказание. Может, трудотерапия? Ты вычистишь и отдраишь всю базу с жёсткими губками, с реагентами и водой. Ты согласен с этим или примешься спорить? — Лишние угрозы ни к чему. Я отлично осознаю отсутствие альтернатив. А ещё Спок осознаёт, что необычное наказание даст ему исследовать всю базу неограниченное количество времени, не вызывая при этом ни у кого никаких подозрений. Как неосмотрительно. *** Только благодаря наказанию он случайно видит, как продают одну из его команды, Айно Кимуру. Её выводят из каюты капитана уже без ошейника и конвоируют по коридору к докам. Она проходит мимо и замечает его. Улыбается и показывает распространённый знак «всё в порядке». Спок не знает, как интерпретировать это и ответить правильно. Он использует безмолвное вулканское прощание. «Даггер» сегодня не выходил из дока. Значит, проданных пленников свозят местными шлюпками, снующими между разрозненными частями базы, в общее место сбора. На какой-то большой корабль, что доставит их всех на торги, в негостеприимную гавань. Или же сразу заказчикам. Ему горько было увидеть её и напомнить себе о мире, что существует там, за толстыми стенами астероида, за штормливым поясом бушующей материи. Это почти перебивает звучащий по кругу рефрен, пока его руки заняты не самым приятным делом. «Больше. Никаких. Прикосновений». За всё время их было ничтожно мало, и все они причудливым калейдоскопом перекатываются перед его внутренним взором, фантомно терзая поверхностные нервы. Усугубляет ситуацию неотступные картины того, как он осторожно раздевал спящего Джима и имел возможность разглядеть и даже пощупать его всего. То есть… если бы очень захотел, он мог бы пощупать всего. Ещё немного таких мыслей и ему придётся задумываться над тем, чтобы контролировать неуместную эрекцию. Никогда этого не было, и вот опять. И песня. Кирку же так понравилась песня. Зачем, зачем он сделал это? Вулканцы не поют для кого попало, даже таким беззвучным способом. И как же сильно Спока заинтересовала песня, которую предложил Джим. Это уму не постижимо. Как не постижимо и то, что именно человек по собственному почину втянул его в область «подарков». Разве не должен ты… по-другому относиться к своей собственности? Ему снова срочно нужна длительная медитация и несколько часов напряжённой статики, но кто позволит её провести посреди наказания?