Враг Федерации

*** Как он и полагал, самое тяжёлое поджидает его в жилых секциях, занятых энсинами, техниками и прочим персоналом базы. Возможно, кто-то постоянно проживал на кораблях, кто-то летал в патруле, оттого точную численность этой пиратской армии оценить было сложно. Но йомен Скарлетт, периодически следящая за выполнением работ, сказала, что и с этими помещениями придётся иметь дело. Она — видианка, и её ярко-красный скальп явно был приживлён от какого-то другого существа, как и одна из кистей, более крупная. Трудно сказать, страдает ли она от их видовой некротической болезни или просто исполняет национальный обычай коллекционирования и присваивания себе понравившихся частей тел. В первой каюте (скорее всего, они все в бета-смене) на его счастье, никого нет, и Скарлетт просто следит, чтобы он ничего не взял с собой из личных вещей персонала. А вот во второй его поджидает восемь йоменов, собравшихся за одним столом. Не совсем ясно, обычный ли это их ужин или они что-то празднуют — в воздухе пахнет алкоголем и иными одурманивающими жидкостями. Среди присутствующих как минимум двое людей. Двухъярусные кровати расставлены по периметру комнаты, и у первой же Спока встречает настоящий бардак. Весь пол заплёван непонятно чем, посыпан какими-то мелкими шелушками или опилками, имеется даже пара фантиков. Обычно роботы проводят уборку несколько раз в день, поэтому некоторые мусорят без всякого пиетета. Скарлетт подходит к Споку, видит это и даже присвистывает. Смотрит на табличку с именем в изголовье кровати и идёт к столу. — Слышь, прибери, — грубо пихает она в плечо бритого налысо ромуланца, так, что он давится напитком. — Он чё, мыть за тобой должен? Сам давай, совесть имей, мой брат на «Даггере» был, когда напал «Авалор». Если капитан строжится, это не значит, что нам нужно усугублять. Вулканец нам помог, а мог бы хер положить и сдохли бы все вместе. — Не сдохли бы! — едко шипит ромуланец, отбрасывая её руку. — Раньше же как-то без него не сдыхали. — Слышь! — внезапно присоединяются его соседи. — Ты всех заебал щелкать свою херню морскую, весь пол в ней, робота вызывай! — Да ладно, ладно, уже пошёл! — сдаёт свои позиции тот, состроив удивлённое лицо. Бледный высокий андорианец поднимается из-за стола, притаскивает ещё один стул и активно машет Споку: — На, сядь, поешь с нами, отдохни. Хорош спину гнуть, а то усики отбросишь. Скарлетт одобрительно кивает и тоже присаживается на свободный стул. Спок оставляет инструменты и занимает предложенное место. За спиной надсадно пыхтит робот-уборщик. Их странная речь немного сбивает Спока с толку, привыкшего слышать от представителей разных видов фразы, подходящие их особой национальной культуре. Но эти йомены принадлежали к общему культурному слою пиратов Монк Бэй и провели в нём большую часть жизни. А может даже и всю. Никто не предлагает Споку еду, которую ему нельзя есть и не пробует напоить чем-то спиртосодержащим. Пожалуй, впервые в жизни он оказывается в компании, в которой все точно знают, чем питаются вулканцы, и этим они доверху наполнили его тарелку. Среди реплицированных иногда проскакивают свежие, настоящие овощи и стебли. Хотя, конечно, бледные, выращенные не в самой успешной оранжерее. Они спрашивают его о службе в Звёздном Флоте, просят рассказать интересные случаи (не представляющие гостайны). Взамен рассказывают ему своё, преимущественно автобиографичное. Все поголовно бандиты с не самым благонамеренным прошлым, но есть сейчас в их поведении и отзвуках мыслей что-то… что-то такое трудноуловимое, общее, как цветовой подтон у картины. Трудно поверить, что капитан Кирк отбирал каждого из них в команду лично, но, похоже, так оно и есть. Это не тот тип преступников, с которыми Спок время от времени имел дело на своей работе. Он не уверен, что они по своему почину примутся избивать пленников, хотя бы потому, что их капитан обязательно об этом узнает. — Продаст тебя Кирк кому — нехорошо это будет. С концами, — говорит ему теллурианец по кличке Дех-Дез. Его стандарт звучит просто ужасно. — Федерация таких уже не находит, только если сам не сообразишь, как сбежать. Лучше оставайся с нами, присоединяйся к команде. Это хорошая жизнь, реально тебе говорю. Скоро новый астероид присоединят, достроят. Семейным там апартаменты положены, и чтоб детишек растить место есть. Оранжереи и учителя всякие. — В следующий раз лиру приноси, сыграешь чего-нить с Крх-не-Хиком на пару, — предлагает один из людей. — Или даже с Лорой — это вон та, с носом огромным. — А теперррь… каррртишки! — раскатисто настигает всех предвкушающий выкрик ромуланца, что, наконец, домучил робота. Он плюхает на стол потёртую коробку с игрой. Спок премного благодарен, что его не заставили заниматься этим вместе со всеми. Посчитать и запомнить все карты ему не составляет никакого труда, а значит и никакого интереса. В разгар веселья дверь в каюту распахивается. На пороге стоит человек, которого Спок помнит как главного инженера «Даггера». Что и как его могло привести сюда? Разве что он пришёл на звук наливающегося виски. — Так-так-так. А что это тут у нас? — строго хмурится он, сложив руки на груди и оценив обстановку в комнате. — Чего же вы коммандера в оборот взяли, а, галерные крабы? Разве не с офицерами за столом ему сидеть положено? Ему отодвигают стул. — Ну вот, другое дело! — удовлетворённо восклицает он, присаживаясь и принимая наполненный стакан. Спок узнаёт, что его зовут Монтгомери Скотт и он шотландец. Прикончив пару стаканов и обменявшись последними известиями, он наклоняется ближе к вулканцу и тихо бубнит: — А теперь я спасу тебя из этой пучины разврата, пока они тебя не угробили своим гостеприимством и не довели дело до драки, как обычно. Берёт его под локоток и спокойно выводит из помещения. Никто ничего не спрашивает и, кажется, даже не обращает внимания. — Пошли покажу, что я сделал с «Экзетелем», — заговорщицки предлагает Скотт. — Тебе точно понравится. Разбираешься в двигателях искривления, ионных каскадах на холодной плазме? — Сказал бы, что разбираюсь удовлетворительно. Мне бы хотелось посмотреть. Человек издаёт довольное «хе-хе». А через полчаса Спок обнаруживает себя в обслуживающей трубе левой гондолы, подающим детали и инструменты главному инженеру, болтающему без умолку. Раздавшийся снизу громкий знакомый голос застаёт их врасплох. — Скотти. Скотти, твою мать. — …а этот процесс… — он осекается, смотрит из трубы вниз и лицо его вытягивается. — Пресвятые угодники, капитан, вы что тут делаете в такой час? Спок тоже выглядывает из трубы. Ох, это капитан Кирк. — Мне больше интересно, что тут делает некий вулканец, которому я наказал драить палубы до посинения, — он стоит, уперев руки в бока. — А он уже посинел, капитан! Как есть посинел. Вот я его и забрал сюда, от греха подальше. — Скотти… Монтгомери виновато вылезает из трубы. — Да если бы не я, его споили бы твои матросы, — оправдывается он. — Йомены, — со вздохом поправляет его Кирк. — Тебе некому тут хвастаться своими разработками, вот ты его и взял в оборот? Что мне с ним делать, если ты его нашими тайнами напичкаешь? Ты об этом подумал? Если Кхали-Кали узнает… смерти ему хочешь? Инженер грустнеет. — В гробу я этого кали-скакали видал. Вся команда видала, — бурчит он и под напряжённым командирским взглядом добавляет. — Понял — отстал. — Идём, — жестом подзывает Спока капитан. — Это было правда интересно, — в качестве благодарности говорит вулканец Скотту. — Не сомневаюсь, — мрачно отвечает за него Кирк. *** — Ну, как вам мой астероид? — Очаровательно. — Ты произносишь это с таким выражением, что я каждый раз не могу удержаться от улыбки. — А я каждый раз удивляюсь, почему заставляю улыбаться человека, которого должен ненавидеть. — Мир дьявольски неоднозначен. Да, Спок не из тех, что борется с миром каждую секунду своего существования. Он сидит в засаде и ждёт, а затем атакует внезапно и точно. У самых дверей своей каюты Джим роняет ключ-карту и нагибается за ней. А когда разгибается, то случайно замечает руки вулканца и их плачевное состояние. Его лицо стремительно бледнеет. Он хватает Спока за локоть, чтобы, не прикасаясь к кисти, поднести её поближе. Он разглядывает причинённый ущерб, и в его глазах плещется настоящая буря. Он в ярости. — Почему ты не использовал перчатки? Я бы не назначил наказания, которое могло бы повредить твои пальцы. Почему Скарлетт ничего не проконтролировала? — Не надо, капитан, она здесь ни при чём. Она восприняла суть наказания так же, как и я. Джим закрывает глаза и медленно их открывает, так и не отпустив его поднятого локтя. — Я даже не буду на этот раз интересоваться, больно это или нет. Я… я просто вне себя. Кирк разворачивается от каюты и предсказуемо ведёт его в лазарет. — Твою же мать, надо было придумать что-то другое… — бормочет он недовольно, из бледности перетекая в явственный багрянец. — Я не так серьёзно пострадал, как кажется, Джим… капитан, — тотчас поправляется он, но уже поздно. Ему и раньше приходилось так называть его, но сейчас это слишком бросается в глаза. И совершенно неуместно. Кирк оборачивается на него, добавив краски своему и так неспокойному пылающему лицу. — Продолжай, — быстро приходит в себя он, продолжая шагать и никак не прокомментировав его оговорку. — Ни чувствительность, ни функциональность нисколько не пострадали. Нервные волокна не затронуты, я бы просто остановил работу, если бы почувствовал угрозу. Не забывайте, я играю на лире, мои покровы прочнее, чем у других вулканцев. — Вот как? — уже чуть более успокоенно отзывается капитан. — Но там, чёрт возьми, кровь! Зелёная твоя.  — Раньше вы совсем не переживали по поводу моих повреждений. Так почему же сейчас находитесь в такой бессильной ярости? — Не люблю, когда что-то идёт не по плану. — Обычно в таких случаях винят кого угодно, но не себя. — От тебя вообще реально хоть что-либо утаить? — Вы сами даёте мне все возможности для исследования. Они приходят к лазарету. Кирк взирает на закрытые двери, словно на ворота вражеского замка, который ему придётся ожесточённо штурмовать. Он решительно заходит внутрь, Спок следом. В видимой области доктора Маккоя не обнаруживается, зато слышно работу медицинских приборов в лаборатории. Кирк бросается дальше, а Спок почитает за лучшее остаться, где стоял. До него долетают обрывки разговора. — Кожный регенератор и восстановительные мази, увлажняющие в том числе. В общем, ты понял. — Что ты опять с ним сделал, Джим? — привычно сердито выясняет Маккой. — Ничего я не делал! Просто пополняю запасы. — Ты кого обмануть пытаешься? — с апломбом вопрошает он. — И что ещё у тебя закончилось? — Антигистаминные. — Понятно, возьми сумку в том ящике, — командует он. — Буду тебе лекарства выдавать, для кожи и рожи. С горкой. — Если не веришь, спроси у Спока. — Рано или поздно он тебя придушит и будет прав, Джим. — Кто бы говорил, мистер Я-ставлю-опыты-на-живых-образцах. Они ещё продолжают о чём-то спорить и вспоминать какие-то обрывки фактов их совместных биографий, и Спок намеренно выпадает из этого потока красноречия. Он уверен на сто процентов, что два этих человека — близкие друзья, которые хорошо друг друга знают, однако не понимает, почему почти каждый их разговор больше походит на перепалку, а доктор строит вечно недовольное лицо. Словно в ответ его мыслям в проёме показывается Маккой. Именно с вышеупомянутым лицом. — Я точно не нужен? — спрашивает он, примерно на середине фразы изменив угрюмость на лёгкую обеспокоенность. — Регенератора хватит? — Утвердительно, — отвечает Спок и дополняет это небольшим кивком. — Боюсь предположить, в каком месте травма, если вы мне оба стесняетесь показывать… — с этими словами доктор исчезает обратно в лаборатории, и Спок не успевает опровергнуть постыдных догадок. Кирк выходит, на плече у него битком набитая медицинская сумка. Спок ожидает, что капитан вручит её ему, но тот лишь проходит мимо. — Почему мы не воспользуемся квалифицированной помощью? — задаёт он закономерный вопрос в спину. — Ваш поступок лишён логики. Кирк молча хватает его за локоть и тащит за собой. В вулканской культуре не принято так часто инициировать физический контакт, но вырываться — не принято тоже. Разум Кирка — прочная плёнка, за которой плещется взволнованная, тягучая чернота. А все эмоции, что Спок ощущает на границе, и так написаны на лице капитана. Мысли его сейчас практически пусты. — Касаясь меня, не забывайте, что я контактный телепат, и слой одежды не представляет для меня значительного препятствия, — вынужден заметить Спок. — А что представляет? — спрашивает Кирк, тут же отпустив его и напряжённо смотря только вперёд по пути движения. — От двух метров достаточно плотного материала. Цельный металл или прочная горная порода. — А воздух? — До пяти метров возможно установление контактного моста при согласии участников. Расстояния поверхностного прощупывания варьируются от вулканца к вулканцу. Средняя величина пролегает в интервале двадцать-тридцать метров. — Вот почему вы так помешаны на самоконтроле? Чтобы никто из своих не смог прочитать личное. — Именно так. Однако при поверхностном контакте считывание происходит мгновенно, если у существа не выставлены барьерные щиты, — Спок делает короткую паузу. — У вас не выставлены. В каюте Кирк потрошит сумку, принимается выставлять на журнальный столик препараты для лечения кожи и регенератор, а остальное уносит в шкафные глубины каюты. Спок принимается рассматривать баночки и читать составы. — От воды и мыла кожа так высохла, что кое-где треснула до мяса, — произносит Кирк, одаривая его тяжёлым взглядом. Он сидит поодаль на диванчике, подперев пальцами висок и закинув ногу на ногу. — На экваторе Вулкана чрезвычайно сухо, дождей практически не бывает, поэтому у нас эволюционно такая плохая реакция на длительное воздействие воды. — Но ты пел о воде и бирюзовых морях так, словно автор видел их сто раз. А у вас даже оросительные каналы подземные и с гор воду стягивают. Разве в древних национальных песнях могли быть такие мотивы? Спок делает вид, что очень увлечён составом крема и заданный вопрос не имеет для него ценности. — Это ты видел эти моря, — безошибочно догадывается Джим, словно это он среди них двоих был телепатом. — Я не утверждал, что исполняю национальную песню, — сдаётся Спок. К его счастью, Кирк оставляет эту тему и не развивает свою мысль дальше. А ещё жаловался, что Спок слишком догадлив. — Давай я помогу с регенератором, — предлагает человек. — Удобнее, когда это делает посторонний. — Вы правы. Джим подсаживается ближе, бегло настраивает прибор. Спок кладёт руки на колени и раскрывает ладони. — Твою же мать… — тихо выдаёт Кирк и принимается водить над раскрывшимися зелёными трещинами регенератором. Когда вся зелень исчезает под органическими заплатками, прочно стянувшими ранки, остаётся лишь воспользоваться восстановительными составами, что справятся с царапинами и прочей чрезвычайно шелушащейся поверхностью. — Есть аллергии или противопоказания? — спрашивает он, кивая на несколько баночек и спреев, которые уже изучил Спок. — Нет, мне всё подходит. — Тогда… Сначала этот спрей, потом вот это средство. А эту штуку в конце, — поясняет Кирк, приподнимая и ставя обратно названные вещи. — Будешь как новенький. — Разве не будет технически удобнее и лучше, если вы сделаете это сами? — произносит Спок. — У вас прохладные руки. Кирк смотрит на него так, словно это крайне глупая и неуместная шутка. — Не самая лучшая идея. У Спока есть в запасе и более весомые аргументы, чем разность температур тел. — Вы беззастенчиво трогали мои губы и лицо, уши и шею, вы целовали меня и при этом не решаетесь дотронуться до ладони? Это заявление заставляет Кирка почувствовать себя неуютно и тут же нахмуриться: — Разве это не более важная часть твоего тела, чем всё, что ты перечислил выше? Ты точно уверен, что тебе это нужно? — А вы не хотите? — прямо спрашивает Спок, в приступе упрямства чуть склонив голову к плечу. Их разделяет не более десяти сантиметров воздуха. Вулканец опутал его своим телепатическим вниманием с ног до головы и отлично определит, соврёт он или нет. Кажется, будто Кирк хочет его задушить за такие обстоятельства. Но он задирает подбородок выше, чуть суживает глаза, чтобы дерзко ответить: — Хочу. Дескать, что ты мне сделаешь за это? Спок прекращает всматриваться столь пристально и уменьшает давление. Можно сказать, что отступает почти совсем. К его сожалению или радости человек уже в достаточной мере научился чувствовать его влияние. Хотя бы потому, что Спок сам его приучил — теми же ментальными волнами при исполнении песни. Перепутать с чем-то уже невозможно. А Спок не может вспомнить, когда ещё и с кем в жизни набирался такой наглости и бестактности, чтобы вот так запросто прощупывать разумное существо по собственной прихоти. — Тогда чего вы боитесь? — спрашивает он настолько мягко, насколько это возможно с его холодным и жёстким тембром голоса. Кирк почёсывает нос, что является признаком либо неуверенности, либо внутренних колебаний: — Не думаю, что мне стоит это делать, даже если ты просишь… Во время того мелдинга Кхали-Кали всё-таки ни о чём не соврал, кроме одной маленькой детали. По всей вероятности, он диагностировал у тебя стокгольмский синдром. Это очень похоже на нож, приставленный к горлу. Сердце ускоряет бег, хотя, казалось бы, куда ещё быстрее? Он чувствует желание тоже вздёрнуть подбородок, скопировав предыдущий человеческий жест, но не делает этого. Так же, как заставляет свои ладони оставаться расслабленными пташками, лежащими на коленях, вместо того, чтобы упрямо сжать их. — Почему вы так резко меняете стратегию собственного поведения? — интересуется он, выдерживая интонацию чистого любопытства. — Сначала я не более чем бездушный товар, а теперь вас волнует моё психическое здоровье? Джим нервно растрёпывает себе волосы и вздыхает: — Спок. Ты осознаёшь, что прямо сейчас уламываешь меня на разновидность вулканского если не секса, то хотя бы его очень близкого аналога? Спок, чуть плотнее сжав губы, в стремительном движении касается руки Джима и тут же отдёргивает пальцы. Ему не требуется большего количество времени. Его кожа более белая, чем оливковые оттенки прочих вулканцев, отчего он как призрак из древних легенд в этом освещении. Призрак, пришедший по грешные души, судить их и отправлять в ад. Длинная шея, выступающий позвонок над линией довольно низкого ворота, тени в ямках над ключицами. И чёрный взгляд, который он отводит от его души, только если ему требуется посмотреть на что-то другое. Он глядит в его глаза без страха, прямо, словно не знает, как часто это провоцирует бандитов и неустойчивых личностей всех мастей. Он всегда насторожен и неуловимо напряжён, словно скала, хранящая подземный огонь. Джиму есть, с чем сравнить. Он перевидал достаточно вулканцев, как всегда сдержанных, глухих, но трусливых, глупых или недальновидных. Слабохарактерных, сдавшихся, плывущих по течению. Или пытающихся надавить на него своим пустым авторитетом и холодной логикой, презрением и уверенностью в превосходстве. Каменные лица не могут обмануть Кирка. Но только боги знают, что творится в сердце и голове этого полувулканца. Он помог ему дополнить программу просто потому, что захотел. И если бы у него была фора энергии, он явно углубил бы систему ещё на пару измерений. Он исполнил ему песню, очевидно, собственного сочинения, хотя клялся, что не пишет их. Значит, неправда и то, что он не поёт. Вероятнее всего, он не пишет сейчас, а не поёт посторонним. Он мог бы убить Джима несчётное количество раз. Мог бы навсегда избавить мир от «Даггера», просто свернув ему шею на мостике тогда. Разве это было не логичнее всего? Когда Кхали-Кали замахнулся, Спок едва не оторвал тому несчастную конечность, даже не потрудившись открыть глаз. И как разрешил Джиму нанести первый удар, и лишь на второй раз поймал его запястье, тут же сожалеюще разжав ладонь. Джим никогда не видел настолько красивых, сексуальных рук. Длинные пальцы с ненормально аккуратными ногтями. Он больше никогда не просил его раздеться, потому что даже в первый раз бороться со стояком было бесполезно. Кто бы мог подумать, что инопланетная анатомия так запредельно органично соединится с человеческой? Чуждое переплетение дополнительных рёбер и мышц на узкой талии, переходящей в… Господи. Он же только что его «считал»! Спок ожидает, что Джим вскочит и закричит в приступе злости «хватит!», или хотя бы встанет и прошипит угрожающе: «я понял, что ты сейчас только что сделал!». Ведь он понял. Но… — Хорошо, — произносит Кирк своим самым обыкновенным тоном, словно ничего не случилось и не собирается случиться. И уходит, скрываясь в ванной. Слышно, как течёт вода и как недолго работает акустический инвертер на звуковом душе. Он возвращается, и рукава его рубашки закатаны до локтя. Спок отмечает, что на запястье всё ещё заметны следы синяков, уже жёлтые. — Не стану же я прикасаться к тебе грязными руками? — поясняет Кирк негромко под его вопросительным взглядом. — Заразу занесу ещё… — Я понял. Вы не хотели, чтобы доктор Маккой прикасался к моим рукам. — Боже, просто заткнись уже! Иначе я передумаю. Джиму определённо страшно. Почему ему страшно? — Я не стану вас атаковать, — на всякий случай сообщает Спок. — Знаю, — выдавливает Кирк, усаживаясь рядом. — Я уже нанёс спрей, как вы рекомендовали. Джим почти зло, рывком открывает назначенную маленькую ёмкость с кремом. Спок видит, как сильно дрожат человеческие пальцы, когда тянутся к нему. Почему? Что происходит? Куда исчезла прежняя смелость? Он до сих пор не способен продраться сквозь культурные и психические различия, хотя провёл среди людей так много времени… Свежий запах чужого адреналина разлит в воздухе. Он должен попробовать успокоить его. — Джим. Спок перехватывает его ладонь и прикладывает к своей щеке так, чтобы пальцы легли на основание остроконечного уха. Эта прохлада так приятна… Как первый ночной ветер, опускающийся на раскалённую за день пустыню. Нервная дрожь переходит в движение. Джим бережно, почти осторожно обводит контуры позеленевшего уха, и Спок жёстко стягивает линии внутреннего контроля, чтобы не выдать себя неизбежным вздохом или ещё чем похуже. Он наклоняется к человеку, медлит, переводя взгляд с губ на его синие глаза с расширенными зрачками и обратно, пытаясь уловить согласие или, наоборот, отторжение. А затем всё же прижимается своим ртом к его. Джим резко выдыхает через нос, вцепляясь в его волосы на затылке, и яростно отвечает на поцелуй. Спок опять добровольно оказывается в ситуации, в которой не знает, что нужно делать. Джим исследует его рот изнутри с таким сильным удовольствием и желанием, что для определения этого не нужно быть телепатом. На периферии чужого сознания проскакивает отрывистая ленивая мысль: «Такие острые и длинные клыки… почему всё-таки вегетарианец?» Спок отыскивает закономерность и пробно дотрагивается языком до языка. Ответный то ли стон, то ли мычание служит ему подтверждением, что он всё делает правильно. Слишком правильно? Кирк разрывает поцелуй, отпускает его волосы и пробует отдышаться. — О чёрт… — сглатывает он, намеренно смотря мимо вулканца. Спок даёт ему время, чтобы справиться с ощущениями и собраться с мыслями. К запаху адреналина примешивается терпкий, сладко-солёный запах возбуждения. — Ладно, — решает Кирк. — Мы всё-таки хотели привести в порядок твою несчастную кожу. Вторая рука его всё ещё чудом держит небольшое количество крема, а не размазала, скажем, по коленке. Когда он снова тянется к нему, дрожь совершенно незначительна и имеет совсем иную природу. Он складывает указательный и средний палец и оставляет дорожку крема на тыльной стороне его ладони, бессознательно используя слой субстанции в качестве преграды и избегая касаться наиболее «контактных» областей. На самом деле это не особо спасает. Точнее, спасает только человека. А Спок невольно расслабляет плечи и разрешает себе дышать глубже, чувствуя нечто среднее между щекоткой и чем-то погранично эротичным. Он не собирается торопить человека и поворачивает руки так, как тому хочется. Джим прочерчивает множество прохладных, влажно-масляных дорожек по его сухой, а оттого излишне чувствительной коже. Он старается не оставлять промежутков, учитывая, что нанесённое средство впитывается практически мгновенно. С каждой полосой прикосновения становятся всё приятнее и приятнее, они дразнят вулканские нервы и позволяют Споку отпускать контроль постепенно, по капле, не испытывая слишком сильного и резкого внутреннего конфликта. Внизу живота начинает собираться тёплый пульсирующий узел. — Ну как, уже ощущается легче? — негромко спрашивает Кирк. Ему удалось успокоиться и замедлить сердечный ритм до комфортного максимума, но запах его возбуждения никуда не исчезает. — Что именно — легче? — рассеянно переспрашивает Спок. — Эм… дискомфорт от сухости? Только сейчас проверив этот аспект своего состояния, он отмечает, что процесс регенерации идёт полным ходом. — Я концентрировался на другом, — признаётся он. Джим заканчивает с тыльной поверхностью, но вместо того, чтобы зачерпнуть ещё крема и продолжить, он подносит сложенные пальцы и проводит подушечками по губам Спока, размазывая остатки. Как неприлично. И возбуждающе. Кирк проделывает это уже во второй раз, но Спок вспыхивает, мгновенно расцветает зелёным румянцем, от которого будет не так-то просто избавиться, когда он уже немного отпустил себя. Сейчас это ощущается совсем по-другому. Он умудряется не отстраниться в смущении и позволить человеку закончить то, что он начал, пытается принять смешанные ощущения и эту странную запретную ласку, от которой туман в голове становится всё плотнее и гуще. — Им тоже не помешает, — поясняет Джим и невольно улыбается, оценив его реакцию. — Ты как будто их все искусал. — Я не кусал. — Не кусал? — улыбка становится шире, вопреки обыкновению оставаясь ласковой и открытой. — А хочешь потрогать мои? — и уже тянет его руку к своему лицу, но Спок вырывается, позеленев ещё больше. — Это слишком личное… я пока не готов, — вынужден пробормотать он в своё оправдание. — Слишком пошлое, не так ли? — догадывается Кирк, с хитринкой в потемневших синих омутах глаз. Спок зачерпывает крем из баночки и смотрит на человека едва ли не с вызовом. Это чем-то похоже на состязание, где верх наглости берёт то один, то другой. Кирк смеётся. Его смех всегда остаётся одинаковым — лёгкий, непосредственный и радостный. Наверное, потому, что в других обстоятельствах он смеяться в принципе не способен. — Давай сделаем вид, будто всего мира вокруг не существует, — предлагает он Споку, в нём сияет воодушевление и шевелится печаль. — Будто не существует всего, чем он опутывает нас, как выражает нас через иных, кем заставляет быть. Кем принуждает, чтобы мы хотели быть, лишая выбора. Пусть это исчезнет. Пусть останемся только мы, в своём чистом, первозданном виде, без лишних мыслей, без долгов и навязанных страстей. Одни. А когда это время пройдёт, у нас останется драгоценное воспоминание, не омрачённое ничем на свете. Воспоминание без условностей и сожалений. Хотел бы Спок не чувствовать то же самое… — А как ты думаешь, чем я сейчас занят, Джим? Я начисто отрицаю окружающую действительность. — И строишь свою? С этим Кирк смело вмазывается пальцами в крем, что лежит на кончиках пальцев Спока. Как опрометчиво. Нервный ток резкого удовольствия дергает обоих. Даже у Спока от неожиданности вырывается какой-то полуоформленный возглас, который он прерывает, укусив себя изнутри за щеку. Пораженный негромкий вскрик Джима перетекает в глубокое «ааах», все ещё изумлённое, но уже полное явного физического блаженства. Его тело, нескованное внутренними правилами, в открытую наслаждается этими импульсами, несмотря на их чрезмерную резкость. Спок не может не заметить, как тут же напряглись соски Джима, отчетливо проступив через тонкую ткань на груди. Видимо, они даже зудят, так как Кирк яростно принимается их чесать через рубашку, пока они не перестают требовать к себе такого повышенного внимания. Интересно, а что он будет делать с этой выпуклостью на брюках, что с еще большей силой стала их натягивать после такого взрывного вулканского поцелуя? Зря Спок думал только о состоянии возбуждения Джима, разглядывал только его, совершенно позабыв о том, что приготовило ему собственное тело. Узел внизу живота вспух приятной, тянущей тяжестью, и вспух настолько сильно и приятно, что ему уже не нашлось места внутри. Это неосторожное движение Кирка стало последней каплей: Спок вынужден смириться и выпустить вставший член из жарких глубин своего тела, отчего тот раскрывается и твердеет еще сильнее, упираясь лишь в одежду. — Это что… это что сейчас с нами было? — у Джима сбилось дыхание, а в остальном он был в порядке. — Вулканский поцелуй, скорее всего, — не вполне уверенно отвечает Спок. — Я не думал, что они такими бывают. Точнее, они такими не задумываются… Поэтому я сомневаюсь в определении. — Ты… — Джим удивлённо опускает взгляд. — Возбужден. — Это взаимно, — спокойно парирует Спок. — Мы можем продолжить? Губы Джима дергаются в непроизвольной улыбке. — Если нас снова не шарахнет, как током. Спок сглатывает. В тот раз он просто не успел подготовиться, но теперь он постарается быть мягче и предупредительнее. Психика Кирка крайне восприимчива и, оказывается, от таких воздействий ничем не защищена. Наверное, вулканка бы восприняла такое прикосновение как должное? А Джим… его яркая непроизвольная реакция отразилась через поцелуй и ударила по Споку шаровой молнией. Почему отец никогда не говорил ему, что с людьми всё совсем по-другому?! Споку нужно быть очень тихим и бережным, чтобы раскрыть Кирку, как это должно ощущаться на самом деле, если он, конечно, не собирается за два таких поцелуя выбить из него оргазм. А он не собирается. Поэтому он наскоро стирает излишки крема ладонью, складывает вместе указательный и средний. Джим повторяет его жест. Спок невесомо касается основания его пальцев лишь подушечками, и чувствует, что мгновенно «проваливается»: что-то сладко замирает в районе диафрагмы, словно тело действительно решило, что он с ускорением несется вниз. Смысл в том, чтобы их ощущения циркулировали между ними, сливаясь в нечто общее, более концентрированное. В паре, где лишь один телепат, он и должен выполнять эту работу по восприятию, отражению и обмену. Спок приказывает себе не останавливаться и не залипать на каждую их точку соприкосновения, плавая в приятных, волнующих ощущениях, анализируя их и смакуя. Он медленно ведет пальцы вверх, чувствуя, что его дыхание становится глубже и чаще с каждым миллиметром, а кровь горячее. Их подушечки соединяются. Джим жмурится, и всё равно у него вырывается полувздох-полустон. Его дыхание такое частое, алый рот приоткрыт, в глазах очаровательная поволока, отчётливо проступающие напряжённые соски. Он выглядит восхитительно. Спок тоже не в силах справиться с огромной волной эндорфинов, затопивших каждую частичку его организма, словно яд. Его верхняя губа вздрагивает, обнажая клыки, и он низко опускает голову. Руки требуется разъединить, чтобы дать передышку нервной системе человека. — Боюсь, это вовсе не поцелуи, Спок. Это настоящий секс, — с поражённым придыханием произносит Джим. — И если в постели вы творите нечто подобное, а то и круче… то весь секс, который у меня был, никогда нихрена им не являлся. Так, дрочка об нечто одушевленное. — Пожалуйста, не упоминайте сейчас о ваших половых актах с другими партнерами. — Если ты не понял, то это был очень и очень гигантский комплимент. — Я просто не в состоянии правильно настроить нервную проводимость и степень диффузности между нашими сознаниями, — признается Спок, чувствуя укол стыда. — Постоянно происходит перегруз и всё превращается в какую-то пытку. — Тебе неприятно? — на лице его написано сочувствующее удивление и беспокойство, но он сменяет их на ободряющую улыбку. — Мне вот отчего-то наоборот, слишком хорошо. Ещё немного, и я просто убегу в ванную комнату. В лишённом стабильности разуме Спока смыслы смешались в какую-то кучу. Он машинально касается Джима, чтобы понять, о чём он говорит. Тот не протестует. Тогда вместо того, чтобы мучительно подбирать определения на стандарте, Спок дает ему почувствовать своё собственное состояние. Необъяснимое влечение, внутренний жар, трепетное удовольствие близости, мощные реакции периферической нервной системы, которые он пробует удержать в рамках приличий. И (он не хотел этого демонстрировать, но всё равно показал) насколько ему нравится, как выглядит Джим, особенно сейчас. Словами Спок отвечает лишь на вторую часть его речи: — А вы уверены, что успеете добежать? Скорее она потребуется вам по своему прямому назначению. Кирк удивлённо хмыкает: — Впервые слышу, чтобы завуалированную непристойность произносили с таким арктическим хладнокровием! — его усмешка и правда выглядит очень соблазнительной, и Спок не может определить, как это вообще работает. — Это заводит даже сильнее, чем то, что ты сейчас показал… Кстати, скорее всего баланс не получается удержать из-за меня: сам помнишь, чем окончилось обычное вторжение. Это серьёзная проблема, да? — Нет, — чересчур быстро и резко отрицает Спок, запоздало осознавая, что всё-таки непроизвольно продемонстрировал клыки. Взгляд Кирк блуждает по его телу, будто примериваясь: — Как далеко ты разрешишь мне зайти? — Я не думал над этим. — Если это будет слишком, останови меня. Единым ловким движением Кирк осёдлывает его колени. Ёрзает, устраиваясь поудобнее, поясняет: — Мне нужно больше физических прикосновений, а то я начинаю ощущать себя одиноким прямо посреди процесса. Ты сейчас выглядишь таким потерянным и обескураженным. Тебе не по душе то, что я сделал? У вас есть какое-то запрещающее правило? Тяжесть на его коленях, но он почти не ощущает её. Джим прижимается к нему пахом, не испытывая никакого стыда. Его лицо так близко, в любой момент он может наклониться и поцеловать. Руки Кирка, словно не могут выбрать подходящее положение, оказываются то на плечах Спока, то на ключицах или груди. Ласка заставляет его замереть, полностью сосредоточившись на получаемых ощущениях. Нечто совершенно новое, необычное. Так близко и так много… Люди очень любят касаться, обнимать и прижиматься. Такие полноценные физические контакты Спок испытывал только когда ему приходилось ожесточённо сражаться без оружия. Оказывается, вот оно как должно ощущаться на самом деле. Площадь соприкосновения настолько большая, что количество переходит в качество. Джим дразняще гладит его по шее, проверяя, какой это эффект произведёт. Спок прикрывает глаза, подставляясь под прикосновение. Дальше он ласкает его ухо, будто изучая изгиб вблизи, и вдруг коротко целует. Это резко пронизывает Спока чем-то электрически-блаженным, что из груди его вырывается удивлённый стон, который он не успевает подавить. Кирк усмехается, глядя ему в глаза и облизывая губы. Нет, не надо, чтобы он продолжил облизывать его, это слишком… интенсивно? Бесконтрольно? Дико? Он потеряет последний контроль? Спок поднимает ладонь и бесстрастно произносит: — Ты разорвал контакт. Джим надувает губы почти обиженно, но прежде чем Спок успевает извиниться, он уже послушно прикладывает свою ладонь к его, и их обоих снова сносит волной искрящихся и свежих ощущений, сложенных в сплошной поток трудно объяснимого удовольствия. Он совсем закрывает веки, позволяя этому вихрю кружить себя, как вздумается. На этот раз обмен не похож на удар шокера, и это радует. Если бы не… Если бы Джим не догадался толкнуться бёдрами вперёд, отчётливо проезжаясь своим твёрдым членом по аналогичной выпуклости на его брюках. Обмен реагирует мгновенно. Глаза Спока широко открываются, дыхание перехватывает, но ему хватает выдержки, чтобы не сделать лишнего движения. Человеческое тело прошивает молния наслаждения, Джим издаёт глубокий стон где-то в области шеи вулканца. Спок запускает свободную руку под его рубашку, размещая на талии, чтобы человек ненароком не свалился с коленей. Или же потому, что просто хотел её ощутить прямо сейчас. Где-то минуту, пока рассеивается блуждающие по мышцам искры, Джим приводит в порядок сердцебиение, а потом успокоительно бормочет: — Так, всё нормально, всё нормально… Я не кончил, но ёб твою мать… Я точно не кончил? — Я честно пытался сделать это менее насыщенным переживанием, — оправдывается Спок. — Нам нужно остановиться? — Чёрта с два, — шипит Кирк. Он зарывается в короткие волосы на его затылке почти до боли, увлекая в беспорядочный, страстный поцелуй и не давая отстраниться. Их соединённые ладони скользят друг по другу, Джим переплетает их пальцы и отпускает снова, чтобы ласкать его руку со всех сторон, сжимать, гладить. В горле Спока от этого зреет позорное и одновременно грозное клокотание, низкочастотная вибрация, потому что поток чувств, образуемый их взаимодействием, переходит все границы. И он с ним стопроцентно уже не справится. Между ними всё звенит от похоти, которую уже ничего не сдерживает. Кирк кусает его губы, ему нравится любая инициатива Спока. Это так неаккуратно, в слюне оказываются даже их подбородки, но Спок никогда не откажется от этого опыта. Через отражённое восприятие он узнаёт, что его язык кажется Кирку слишком длинным, жёстким и изначально сухим, покрытым мелкими шипиками ближе к корню, как у хищника. И человеку нравится это различие. Джим всё ещё усиленно трётся об него, не желая, чтобы это заканчивалось, но на свою беду снова приникает к его шее в каком-то диковинном полуукусе, засасывая кожу. Спок вздрагивает, безуспешно пытаясь погасить очередной тихий стон. А потом Джим смыкает губы на его ухе и проходится по нему языком, и всё летит в тартарары. Клокотание в горле становится громким, переходя почти в рычание, желание застит глаза, и Спок обнаруживает, что его клыки смыкаются на нежной коже под ухом Джима, что он прижимает к себе человека изо всех сил, и что обмен чувствами и удовольствием зашкаливает, достигая запредельных высот. Джим вскрикивает, но вовсе не от боли, его выгибает от наслаждения в руках Спока, и чужой оргазм бьёт наотмашь по сенсорам. Спок с изумлением понимает, что и для него это — последняя капля в море безумия. Он застывает в неустойчивой точке невозврата, и именно в это разрывающее реальность мгновение его настигает короткая мысль, что лучше бы отделить неумолимо надвигающийся оргазм от эякуляции. Но, не дав ему опомниться, неостановимая волна захватывает весь его разум и все нервы, заполняя вибрирующим, пульсирующим удовольствием до краев весь ментальный эфир. Он кончает очень долго, помимо физического ощущая невероятную благодарность и нежность, нечто уязвимое и при этом огромное, как космос. Когда контроль подаёт первые признаки жизни, Спок отмечает, что ему всё же удалось оставить один лишь оргазм и миновать семяизвержение. Джим заключён в его излишне крепкие объятия, но и сам в ответ тесно прижимается к нему, лбом ко лбу, смешивая их дыхания. Он повторяет загнанным голосом «о боже, о боже». Раз на пятнадцатый он всё же доводит фразу до логического завершения: — О боже, я кончил… Я точно ещё жив? А потом затихает, бессильно уронив подбородок ему на плечо. Спок обнимает его гораздо более бережно, оставив агрессию позади, вслушиваясь в человеческое сердцебиение и пульс в сосудах на шее. Он закрывает все телепатические каналы, что были прежде открыты. — Мы даже одежды не сняли… — жалуется Кирк. — И я понятия не имею, намазал ли твои руки тем, чем надо было. Он внезапно осознает, что сидит на коленях Спока, ненавязчиво сжимая его коленями с боков. Это мгновенно вызывает у него приступ необъяснимого беспокойства. — Мне, пожалуй, нужно привести себя в порядок, — он пытается пригладить светлые взъерошенные волосы. Не выходит. — Следом можешь сходить ты, я весь измазал тебя своим потом. Спок подчиняется его игре. — Если это будет приемлемо. — Алмазов в ванной не храню. Он стремительно вскакивает, пошатнувшись и едва не опрокинув столик. Ноги плохо держат его, но до ванной он доходит и делает там всё, что требуется. Он выходит босиком, накинув лёгкий лазурный халат. По изменившейся манере держаться, по лицу, осанке, движениям догадаться нетрудно, что теперь к нему следует обращаться, как прежде — капитан Кирк. И никаких фамильярных «Джимов». В руках его стопка свежей одежды. Он напряженно раздумывает, словно пытаясь выбрать, как теперь стоит себя вести. Сделать вид, что ничего не было и ничего не изменилось? А если наоборот, не будет ли это катастрофой? Что из этого будет насквозь фальшивым, а что нет? Что нужно сделать, чего нельзя, и чего хочет он сам и, что важнее, как будет правильно? — Идите в ванную, — наконец, роняет он почти устало, давая себе ещё времени на размышление и всучая ему стопку одежды. Что ж, это правда комната с ванной посредине, а не стандартный отсек с душем, раковиной и санузлом. Споку всё же не послышался звук текущей воды. Конечно же, сам он предпочитает воспользоваться обычным звуковым душем и почему-то испытывает огромное сожаление, смывая с себя запах Джима. Хотя это даже не половая смазка и не сперма, что хранит в себе гораздо более информативные и индивидуальные химические следы. Вулканцев всегда тянет к насыщенным запахам, ведь все дети пустыни практически не пахнут. Оттого и повсеместная любовь к разнообразным тяжелым и терпким благовониям, резким неоднозначным вкусам в еде (половину из которых, правда, только вулканцы и могут почувствовать). Когда он выходит, Кирк сидит на кровати, поджав под себя ноги в мирском подобии позы лотоса. Всё так же медленно и задумчиво перебирает рукой волосы на макушке, добившись тем самым, что они стоят едва ли не вертикально. Он замечает Спока. Тот полностью одет в новый комплект одежды. — По законам моей культуры я обязан предложить тебе остаться на ночь, — с лёгким неудовольствием произносит Кирк. — Почему же столь простой вопрос дался вам настолько тяжело? — Спок не решается подойти ближе и остаётся на месте. — Вы боитесь, что я причиню вам вред во сне? — Нет. Я просто не знаю, сколько в этом будет приказа, а сколько — доброй воли. Также по законам моей культуры враги не делят ложе. Спящий человек беспомощен. — Мы не состоим в прямом личностном конфликте, — отмечает Спок. — Мы испытываем лишь глубокий конфликт интересов. Джим делает глубокий вдох и выдох, и дарит ему слабую улыбку. — Мне так недоставало твоей логики. Спок с лёгким замешательством вдруг понимает, что слышит такое признание впервые в жизни. Людей бесила его логичность, даже когда спасала жизни, а на Вулкане у каждого и своей было завались. — Чего тебя так поразило? — спрашивает Кирк, и тут же следом на него нападает неудержимая зевота. — Чёрт, у меня слипаются глаза. — Обещаю, что не причиню вам вреда ни ментально, ни физически. Также у меня нет намерений нарушать границы чужих снов. — И не дотрагивайся до меня вообще на всякий случай, мне может присниться кошмар. Если я во сне полезу обниматься — отпихни, — он сдёргивает с себя халат, что паутинкой оседает на пол, и забирается под покрывало. — Чего ты ждёшь? Иди ложись. Он хлопает по второй половине кровати. А что нужно делать? Следует тоже раздеться или нет? Лечь поверх покрывала или же требуется разделить его с человеком? — Мне непонятен ритуал разделения ложа и совместного сна, — сообщает он, подойдя к кровати и уставившись на неё. Кирк с наигранным раздражением подскакивает (отчего становится явно видно, что он полностью обнажён), отдёргивает покрывало на его стороне, тянет Спока за запястье вниз и ворчит: «Хотя бы рубашку сними, скромник, чёрт тебя дери…» Спок снимает верх и тихо устраивается на кровати на максимально возможном расстоянии. Кирк лежит на боку спиной к нему и объясняется: — Я не хочу, чтобы после этого всего ты вернулся в камеру и остался там один, как собака. А я останусь один здесь и буду постоянно попадать взглядом на то место, где это произошло. — Звучит как образцовая сентиментальность. В Кирке тут же вспыхивает злость. Он рывком поворачивается к вулканцу. — Спок, у тебя мозгов куры не клюют, но и эмоциональный интеллект тоже наверняка дохрена высокий. Почему ты притворяешься, что не понимаешь? Это привычка такая из детства, чтобы бревна не спалили? Они оба знают, что должно последовать дальше. Спок едва удерживает уголки губ в расслабленном состоянии. Почему иногда они разговаривают, будто уже знают друг друга целую вечность? — Ну давай же, шути теперь про пожар! — взрывается Кирк. — На Вулкане крайне мало древесины, — спокойно отмечает Спок. — И единственное полено, которое я видел, заседало в Вулканском совете. Заметьте, говорящее полено. Джим стоически кусает губы, но в итоге все равно покатывается со смеху. Спок испытывает чувство глубокого морального удовлетворения. Кирк тянется к регуляторам у изголовья, гася свет до комфортного минимума. — При какой температуре ты спишь? — спрашивает он. — Практически при любой. Днём пустыня раскалена, а ночью вполне может выпасть снег. — Оу. И какую же ты выставляешь в своей каюте? — 38 градусов по Цельсию, минимальная влажность. — Вот оно как… Кирк в очередной раз моргает, но на этот раз веки уже не открываются. Его словно выключает, будто последние десять минут он держался в сознании из последних сил. Он проваливается в поверхностную дрему, а затем погружается в полноценный глубокий сон. Спок ждёт, лёжа напротив на боку, пока начнётся необходимая фаза. Тогда лёгким прикосновением ко лбу он делает сон ещё неразрывнее и бесшумно поднимается с постели. Задёрнув полог, чтобы свет экрана не побеспокоил человека, он по возможности быстро взламывает терминал по проложенным в прошлый раз дорожкам и приметам, и отключает охранную систему ошейника. С магнитным замком он немного возится, настраивая величину прикладываемой при открытии силы так, чтобы человеку он не поддался, а вот ему — запросто. Подумывает, как поступить со следящей системой. Если и она исчезнет, это будет слишком заметно. Ладно, если он захочет избежать слежки, он просто снимет его. Он возвращается обратно в постель. Человеческий сон совершенно безмятежен и здоров, и кошмаров сегодня явно нет. Спок разглядывает его лицо, хранящее даже сейчас неизгладимый след какой-то печали, и пытается вспомнить случаи, когда связь разумов возникала бы между совершенно чуждыми, неподходящими друг другу личностями. Нет, не было ни единого случая. Максимум — предустановленная старейшинами детская связь, временная, пока один из партнёров, повзрослев, не найдёт себе настоящую пару. В свой последний цикл Т’Принг нашла свою, поэтому Спок понятия не имеет, что ждёт его на Вулкане, если он сбежит отсюда и вернётся домой. Успеют ли старейшины подыскать ему подходящую кандидатуру, такую же отчаявшуюся одиночку? Или ему придётся драться насмерть с возлюбленным Т’Принг, потеряв облик разумного существа, за то, что ему вовсе не нужно? Да и… они с Джимом разных видов. Это всё усложняет на порядок. С утра их обоих тревожит сигнал будильника. Спок успевает отстранённо удивиться, что действительно заснул. Когда он уходит, Кирк кидает ему баночку с тем самым кремом, что они использовали вчера. Вернувшись в свою камеру, Спок ставит крем на единственный крохотный столик. И не пользуется им, лишь иногда отворачивает крышку и наслаждается простым, в общем-то, запахом масел и отдушек. Но ассоциации с ними совсем непростые. И, кажется, он придумал, какой ответный подарок сделать Кирку. Мысли о смерти пугают его всё меньше, и досадно, что виноват в этом вовсе не отключённый ошейник.