Враг Федерации

*** Сначала — «Чапаев» с его твёрдым намерением выгрузить всех пассажиров именно с «Даггера». Потом оцепленная военными притихшая «Бирюза-5» и бесконечный поток освобождённых пассажиров всех народностей, включая семьи пиратов. Он не хотел выдавать последних, но что им делать на Вулкане? И куда податься ещё? Кирк мимоходом изучает химические нейроразвёртки собственного мозга и видит, что показатели уже далеко не норма. Его состояние ухудшается буквально на глазах, словно кто-то распрямил сжатую пружину. Нагрузка исчезла и пружина стремительно теряла форму. Психика человека часто подобна этой пружине. Держится, пока на неё давит непосильный груз, защищается. А как только нагрузка исчезает, то по необъяснимой причине ломается и расклеивается сама. Кирк читал об этом, но не думал, что ему когда-либо придётся через это пройти. Он ведь всегда был так силён, так закалён всяческим дерьмом, всегда находящим способ украсить его жизнь! Так почему? Почему раньше он держался, а теперь с ним происходит это? Разве не должен он испытывать чувство облегчения и долгожданной свободы? Удовлетворение от блестяще выполненной операции в тылу врага? Кому ещё это удавалось? Вулканский, далеко не медицинского назначения корабль «Tossh-Hgh’ai» сопровождает их в столичный порт на орбите планеты. «Даггер» слишком потрёпан, чтобы повреждать себя дополнительно прохождением через атмосферу, поэтому остаётся ожидать ремонта там. Если, конечно, его когда-нибудь разрешат отремонтировать. Вся его команда, включая инженерные службы, остаётся там. Точнее, почти вся. За его спиной неотрывно маячат Спок и Маккой. Маячили всё это время. Первой наваливается гравитационная тяжесть Вулкана, второй — отчётливая пряная сухость воздуха, даже в стерильности наземной станции отдающей специями и благовониями. Единственное, от чего здесь избавили гостей — это от жара и вихрей мелкого песка. Привычное людям атмосферное давление никто поддерживать не собирается, и Джим вспоминает позабытое уже ощущение, когда дышишь изо всех сил, а воздуха всё равно не хватает. Маккой влепляет себе и ему по гипошприцу со смесью, что должна облегчить их состояние при такой силе тяжести, усилив захват кислорода кровью. А Джим со своей стороны снабжает их обоих абсорбером кислорода со встроенным фильтром углекислоты — почти незаметная полоска на переносице создаёт невидимую и очень полезную пелену перед мордой лица. И пока они отвлекаются на процедуры, Спок встречает группу ожидающих на планете лекарей в штыки и сходу начинает с ними ругаться по-вулкански на чём свет стоит. Стороны конфликта выглядят довольно контрастно. На лекарях традиционные просторные одежды, сложный ритуальный макияж и причёски, демонстрирующие их особый пожизненный статус специалистов особого профиля. И Спок. Рафинированный вулканец в униформе Звёздного флота. Кирк слов не понимает, интонации у всех участников ровные, выверенные и ледяные, но отклик от Спока идёт просто сумасшедший. Так работают узы? Хотя тему разговора отлично улавливает Маккой. Дожидается паузы и немедленно встревает: — Если вы хотите его просто забрать к себе в лаборатории с концами, то так и знайте: только через мой труп! Я никуда не отпущу Джима непонятно с какими коновалами. Без моего непосредственного контроля никакую приблуду ему хреначить не имеете права: я его лечащий врач уже чёртову уйму лет и не хочу, чтобы вы по незнанию мне его угробили. У него болячек и особенностей иммунной системы выше крыши. Я во всём участвую и точка. Если мистер Спок настаивает на том, чтобы следить, что вы делаете с его разумом, я настаиваю следить за тем, что вы делаете с его телом. Кирк смотрит на них обоих с глубочайшим изумлением, которое перебарывает даже искры подступающей височной боли. Сговорились! Сговорились, подлецы! А ему не сказали. — Доктор Маккой, вам стоит быть более вежливым в обращении со своими вулканскими коллегами, — делает ему замечание Спок. — Они ведь понимают всё, что вы говорите. Первый раз они отнесут это на счёт культурного недопонимания и вашей нервозности с дороги, однако впредь постарайтесь держать себя в руках. В глазах Боунса секунду молчаливо и упрямо читается «чья бы корова мычала», и он разражается ещё одним коротким экспрессивным монологом, но на этот раз его понимает только откровенно веселящийся Джим. Вулканцы лупают на людей глазами. — Это идиш, — поясняет Джим. Конечно же, никто не отказывает Боунсу в сопровождении своего подопечного, отчего тот выглядит одновременно злым и довольным. Уже в герметичном прохладном транспорте, доставляющем их в госпиталь без контакта с внешней средой, Кирк спрашивает, пользуясь тем, что прочие вулканцы едут в другом и его не слышат: — Спок, а сам-то ты вежливо себя вёл? Я, между прочим, всех их знаю лично. Они отличные ребята и профессионалы. — Я твой законный представитель, — холодно цедит Спок. — Я высказался лишь о том, что с учётом всех рисков, они не имели логического обоснования для осуществления операции, последствий которой предсказать не могли. Даже по твоей настойчивой просьбе. — Представитель? С каких это пор? — подозрительно прищуривается Кирк. — Так работают наши законы, Джим, — поясняет Спок немного неохотно, словно не хочет озвучивать это при Маккое. — К тому же, особь, связанная с вулканцем традиционными брачными узами, автоматически получает вулканское гражданство. Другими словами, попадает под юрисдикцию нашего суда, а местные законы в случае Вулкана стоят выше законов Федерации. Пока ты на этой земле, тебя никто не посмеет тронуть. — Хах! — выдаёт стеклянный смешок Кирк, чувствуя, как внутренности покрываются горьким инеем. — Теперь я понимаю, как губернатор Кодос избежал наказания. Он вдруг замечает на полу транспортника пятно свежей красной краски аккурат между своих ботинок. Через миг рядом с ним появляется ещё одно. Джим успевает озадачиться, откуда взяться краске в таком месте, а потом осознаёт, что это его собственная кровь. От сухости и разреженного воздуха лопнули сосуды в носу. — Блять, Джим, — вздыхает Боунс. *** Предпринимать какие-то усилия в такой атмосфере, в таких непривычных для жизни условиях крайне трудно, и его поселили в сеть помещений для реабилитации иных видов. Там больше не было никого, и все боксы присоединили к его личным помещениям. И всё равно, ему не давали делать практически ничего. Собственно, он и не мог. У него получилось бы лишь создавать видимость, чтобы его не считали совсем уж за слабака. Гордость. Это бы истратило его последние силы, бессмысленные попытки выглядеть здоровее, чем он есть. Вулканцы всё отлично знали и запрещали ему использовать будильник и смотреть на часы. Он мог выходить ночью, когда жара спадала, оттого ложился, вероятно, очень поздно. А вставал далеко за полдень. И никто не талдычил ему, что он поступает неправильно, нездорово и попусту теряет время. Он не был в суде. За него отвечали другие. За него рапортовал Пайк, Спок, куча свидетелей, бывших пленников и членов его команды, Маккой, Скотти. Его защищали лучшие вулканские адвокаты, юристы с умом острым, как бритва. Так же, как и в случае Аманды Грейсон, он стал гражданином Вулкана, и судить по земным законам его было нельзя, лишь по международным галактическим нормам. Ибо по законам Вулкана его дело даже не приняли в суд за отсутствием состава преступления. Его поступок для вулканцев был настолько логичен и правилен, насколько это вообще возможно. Воплощение храбрости, самопожертвования и хладнокровия, расчётливого желания мира любой ценой. Они не станут убиваться над мелкими слезинками, они лишь думают о том, какой водопад слёз был уничтожен. Параллельно раскручивались (или же заминались, он не знал и знать не хотел) дела высокопоставленных клиентов Монк Бэй. И, несмотря на то, что он прибыл так быстро, как только мог, лавину было уже не остановить. С каждым днём, несмотря на усилия целителей разума, на кучу препаратов, ему становилось лишь хуже. Может, он устал дремать в полглаза. Смертельно устал идти на сделки с совестью и взвешивать на одной чаше сделанное им зло, которое в конечном итоге должно быть перевешано добром. И перевесит ли? Джим знает, что он зверь, которому место в клетке. Наверное, поэтому отчасти он и решился на эту авантюру: хоть как-то использовать во благо ту разрушительную силу, что хранится в нём. Иначе она разорвала бы его пополам. И вот теперь он думает, что лучше бы, наверное, разорвала. Он не мог заснуть ночью и не мог проснуться утром. Если первую неделю он мог уделять время предписанным упражнениям, самостоятельно мыться, читать и переписываться с кем-нибудь из команды, то теперь он не мог наскрести ни единой искры силы и мотивации в своём разуме. Потому что… в этих действиях не осталось для него никакого смысла. Все чувства и эмоции угасли, словно погрузившись в вечный сон под пуховым одеялом снега. Как будто бы его пропустили через вулканский колинар и начисто выскребли из него всё, что могло гореть. Как вулканцы в таком состоянии ничего, пустоты, безвременья, делают хоть что-либо? Без эмоций у любого дела пропадает смысл. Стыд пропал одним из последних. Угас, как свеча, брошенная в глубокий пруд. Лекари были терпеливы. Да даже если бы они кричали на него, Кирку было бы всё равно. Т’Эхани приходил, когда Джим подавал признаки жизни после сна. Ценой невероятно долгих тактичных уговоров и всяческой помощи заставлял его вымыться и привести себя в порядок. Сначала ему удавалось заставить Кирка сделать хотя бы пару упражнений, чтобы гравитация не распластала его, когда он выйдет, но потом и это стало неразрешимой проблемой. Кирк соглашался лишь выходить наружу, чтобы набродить в окрестностях едва допустимый минимум движений и снова окопаться в постели и одеяле. Удивительное состояние «всё равно». Может, ему не было стыдно, потому что его никто не стыдил? Даже Маккой лишь вздыхал и хлопал его по плечу. А Спок видел его только спящим или же вечером, когда он был более-менее в себе, накаченный процедурами и лекарствами. Кирк испытывал глухое сожаление, когда пытался себе представить, что думает и чувствует сейчас Спок. И как он жалеет, что во всё это ввязался. Спок уходил на весь день, чтобы заниматься его делами, но всегда возвращался с заходом солнца. Целители боролись с его рухнувшим, инертным, мёртвым разумом, пытались выстроить всё заново в исходном порядке. Методично пробовали починить сломанное, вытягивали своей телепатией его психическую часть, а физическую сторону мозга штурмовали химией и травами. Как же забавно, что у Джима такие весёлые отношения с этой химией! Практически ничего не подходит или не действует. На самом деле он никогда не верил, что выпутается из этой истории. Не верил, что что-то в нём ещё подлежит восстановлению. Целители возвращали на место то, что перекрутили сами, но что они могли сделать с тем, что накрутил и натворил сам Кирк? Все травмы воскресли и погребли его под слоем тяжёлой могильной земли. А если лечение даст плоды, достаточные, чтобы ему хотя бы не желать себе смерти вместо этой ежедневной агонии, то что его ждёт? Кто даст ему гарантию, что он когда-либо снова сможет летать? А тем более иметь собственный корабль? Кто его ему даст? Кто позволит его старой команде работать вместе с ним? Как он дальше будет жить? И что за ужасная жизнь это будет? Он останется сидеть на планете, скованный по рукам и ногам неподъемной тяжестью. К чему приговорит его суд? На рудниках или в тюрьме он сдохнет сразу. Его сил подчас не хватает, чтобы завязать ботинки. Нет, конечно же, он никогда больше не сможет управлять кораблём… Больше всего на свете не хотелось тащить за собой Спока в этот персональный ад. Он надеялся, что тот ничего не слышит, предусмотрительно отгородившись от него непроницаемой стеной. Надеялся, что не отвлекает его собой, ведь Споку приходится иметь дело с чем-то поистине ужасным и неподъёмным, учитывая, каким он возвращался. Маккой уже давно диагностировал у него завершение цикла пон-фарр, но Кирк каждый раз чувствует его бешеную жажду крови первые десять минут по прибытии, пока Спок не переключится на что-то иное. Поэтому самое яркое, навязчивое чувство из всей оставшейся небогатой палитры Кирка — это заунывная, тоскливая, тяжёлая вина по отношению к Споку. Если бы Кирк мог умереть просто пожелав этого, он давно бы это сделал. Но каждое утро он приходил в сознание, словно с трудом воскресая из мёртвых. За что это всё Споку? Ведь он прожил свою жизнь правильно и праведно. В его жизни есть всё, чего он когда-либо хотел, он всего добился сам. Пусть и считает, что убил намеренно когда-то давно… Это всё самообман слишком чувствительной совести. Любой вулканец сказал бы ему на это признание: пон-фарр именно на то и пон-фарр, что ты не отдаёшь отчёт своим действиям, и эмоции берут верх над разумом. Пусть ты считаешь, что это не так, однако сумасшедшие никогда не считают себя сумасшедшими. Пойди, спроси любого, как он провёл своё время Амока! Сколько голов оторвал! Вряд ли истории будут уж очень сильно различаться. Будут различаться лишь методы. Кто виноват в том, что Спок слишком умён даже для вулканца? И всё же ему не хватило ума уберечься от напасти по имени Джим. Наверное, уже слишком поздно просить прощения. *** Теперь, когда он идёт по коридорам, почти все испуганно отворачиваются или отводят глаза, словно Спок может их укусить. «Как так получилось, что столь блестящий офицер, кхм… сошёлся с таким громким международным преступником?» — больше никому не приходит в голову спросить. Это потребовало от него определённых усилий, но результат того стоил. Маккой тогда очень удивился, что он так умеет и метко назвал это «искусством нанесения тяжких нелестных утверждений». Спок не испытывал за это гордости. Согласно постулатам Сурака, он ходил по очень тонкой грани. По сухому остатку, его действия выходили очень агрессивными, хоть совершенно безэмоциональными и физически безопасными. Джим всегда мог подобрать наиболее точные слова-ключи к каждому существу, Спок не раз наблюдал и ощущал это его поистине сверхъестественное умение. Отчего иногда Споку казалось, что это именно мыслительные структуры Джима помогают ему через узы держать эту словесную оборону, ведь он не помнил, чтобы раньше умел подобное, тем более сознательно. Спок редко мог предсказать, какой эффект произведут его фразы на не вулканца, а теперь… Изнурительные переговоры, бесконечные попытки вникнуть в хитросплетение законов и исключений вместе с юристами, процессы, детали процессов и свидетельствование на параллельно идущих уголовных делах против именитых заказчиков. На него давят, ему угрожают, пытаются шантажировать и обманывать. Спок сам не знает, как ему удаётся постоянно держать лицо и мысли собранными, в рабочем состоянии. Концентрироваться и не вываливаться из реальности, когда его узы не прекращают говорить. «Боже, позволь мне просто умереть», — чужое, надрывное, каждую секунду звучащее набатом в его голове. И боль. Очень много боли, вины и усталости. Бесконечное «Дальше будет только хуже». Иногда он ощущает, как мелдинг с целителем (всё равно неприятный и чужеродный по ощущениям) выстраивает и успокаивает разум Джима, как будто пытаясь прибраться в разрушенном старом доме. Те вещи, что хранились в нём, уже нельзя водрузить на прежние места и сделать вид, что всё нормально. Всё нужно переделывать, что-то нужно выкинуть, для чего-то найти новое место. Какому лекарю это под силу? Можно лишь помочь Джиму сделать это самому. «Когда это всё закончится? Почему я просто не могу заснуть навечно?» Узы дают ему двойственность, о которой он никогда не слышал. Отчаяние и боль — всё, что они передают ему. Но само их наличие… Он безумно счастлив, что соединён с тем, кого так желал. Он чувствует его так близко и так сильно, как, может, никто не ощущал своих t'hy'la. Он всё реже сомневается, стоит ли употреблять этот термин. Разве стал бы он делать это всё ради того, кто значит меньше? И разве есть на свете большее счастье, чем защищать его? Как бы это ни было тяжело. Маккой боится, что Спок непременно выгорит, и неизменно гоняет его по тестам, не доверяя словам своих вулканских коллег. Они терпеливо повторяют, что ни один вулканец не может выгореть, исполняя биологический императив безусловной защиты по отношению к своему t'hy'la, с которым находится в постоянном контакте, как бы долго это ни продолжалось. Особенно учитывая, что противостояние не наносит непосредственных физических травм организму. Три месяца или полгода — не имеет значения. Хоть десять лет. Эволюция не оставляет в популяции бесполезных черт. В этом и смысл уз, kal-if-farr. Выживание пары в любых условиях. Спок замирает у дверей кабинета, где ему назначена встреча. Он проверяет уровни физического и умственного контроля, степень возбудимости мыслей и непозволительных реакций. Приходит к выводу, что всё равно не может считать себя удовлетворительно спокойным. Хладнокровным — может быть, но до какой степени? Двери впускают его и с шипением закрываются за спиной. Спок приветственно склоняет голову, держа руки за спиной. — Адмирал. — Коммандер, — Пайк дружелюбно, но бледно улыбается и указывает ему присесть напротив. Подаётся вперёд, оперевшись локтями на стол. — Как он? — Без изменений, — коротко бросает Спок. — Это уже к лучшему, да? Что не становится хуже. Спок поднимает на него взгляд, наконец, встречаясь с ним глазами. По лицу Пайка прокатывается почти незаметная судорога, призванная скрыть какое-то чувство. Спок со всем приличием держит свою телепатию при себе и не использует её для распознавания. Иногда Споку очень тяжело бороться с безусловными импульсами, возникающими в его душе. Ему трудно подавить ненависть ко всем, кто стоял у истоков этой ситуации, пусть даже с Кристофером Пайком его связывают длительные и тёплые отношения. — Спок? — осторожно спрашивает адмирал. Трёт переносицу, чтобы скрыть нервозность. Что он успел прочитать в его взгляде? — Говори, что хотел сказать. А я потом сделаю вид, что ничего не слышал. Его не нужно просить два раза. — Как вы могли разрешить ему на это пойти? — спрашивает Спок, и от его обезличенного тона стены каюты должны были покрыться инеем. Безусловно, Пайк был готов к этому. Он всегда разбирался в мотивах своего первого помощника. — А вулканским докторам ты этот вопрос задавал? — Да. — И что они ответили? — Что логично было попытаться. И добровольная жертва — совсем иной случай. — И что же тебя не устраивает в этом ответе? — человек откидывается в кресле, словно для того, чтобы увеличить расстояние между ними. Спок чувствует, как холодеет кожа на лице и вся кровь устремляется в мышцы. Ему приходится стиснуть пальцы на подлокотнике, пообещав себе, что после он расправит металл. Он резко выдыхает и холодно отчеканивает: — То, что ему приходилось совершать преступления, которых он бы никогда не совершил, не будь он под прикрытием. Вы что, действительно поверили его словам о том, что ему нравится это делать? Или поверить им было очень удобно? И теперь никакая сила не способна вернуть его обратно, потому что он не хочет возвращаться. Пайк вовсе не боится, хотя и верно оценивает его состояние. На его лице — выражение искреннего сожаления и понимания. Спок внезапно вспоминает, что адмирал тоже переживает за Кирка. — Я делаю всё, что могу, — выговаривает старик негромко. — Ему не грозит тюремное заключение, потому что мы целых полтора месяца потратили на то, чтобы перевести плоскость гражданского конфликта в плоскость сугубо военных норм. И ещё два месяца, чтобы… — Мне это известно, адмирал. Помнится, я сам предложил этот выход. Но имел в виду совсем другое. Вы говорили тогда с Джимом о том, что его ждёт по возвращении? Не суд. Не расплата. Не адаптация. А его будущее после этой мясорубки. Пайк молчит. Губы его пару раз шевелятся, словно порываясь что-то сказать, но он тут же останавливает себя. — Теперь у него нет будущего, — жёстко продолжает Спок. — Он считает так. Его жизнь сожжена и развеяна по ветру, вместе со всеми моральными устоями и привязанностями. Он почти что мёртв. Вы знаете, что я слышу в своём разуме каждый день, каждую секунду? У него нет надежды ни на что. Ему незачем возвращаться. Пайк глубоко, тяжело вздыхает. В жизни его морщины гораздо более отчётливые, чем на записях или видеозвонках. — Спок… Ты знаешь его куда меньше, чем я. Но ты ведь видел его… — он горько усмехается. — Как будто ему можно что-то запретить. Как будто можно не пойти у него на поводу. С той же силой и эмоциональной энергией, с какой он подчиняет очередного энсина, он давит и на меня. Он как огонь, в руках не удержишь. Я понимаю, какую ярость ты чувствуешь. Ненависть ко всем причастным и собственную беспомощность. — Со мной всё в порядке. — Полагаешь, я не разбираюсь в ста оттенках твоего «ничего»? — напоминает он. Стоит признать, всё-таки разбирается. — И это если забыть о твоих семейных проблемах, — добавляет он осторожно. Но, видимо, недостаточно осторожно, потому что Спок отвечает: — У меня нет семейных проблем. Они есть у моей матери, которая состоит в процессе развода с моим отцом, который подавляющую часть моей жизни не считает меня сыном, а ещё некоторую — считает, что я в принципе недостоин жизни. — Вот и я об этом, — вздыхает Пайк, покраснев и неловко откашлявшись. Спок за столько лет тоже научился разбираться в ста оттенках его нервных покашливаний. — Вы же знаете, что она всегда на моей стороне, — вынужден добавить он для его успокоения. — Хорошо. Пайк скрепляет пальцы в замок перед собой.  — Я подумаю над твоим вопросом о будущем и, повторюсь, сделаю всё, что в моих силах, — резюмирует он. — Я всё-таки на вашей стороне, всегда был и всегда буду. Вашей — твоей и Кирка. — Спасибо, адмирал Пайк. Спок возвращает подлокотник в ориентировочно исходное положение. У дверей его настигает вопрос: — Ты не веришь, что он выкарабкается? Спок недоумённо оборачивается. Пайк вертит в руках стилус и припечатывает: — А вот я верю. *** Горячее солнце опускается за скалистый горизонт, оттеняя дымки мелких курящих расщелин и дремлющих сопок. Воздух из оранжевого становится насыщенно-алым, на другой стороне неба проступает зелень и звёзды. Бледные лунные серпы в пятнах кратеров поднимаются выше, углубляя свои фиолетовые тени. Уже через полчаса столбик термометра упадёт на двадцать градусов. Привычные вещи, которые Спок наблюдает через иллюминатор транспортника, доставляющего его обратно в госпиталь. Но теперь на всё он примеряет человеческий фильтр: лучи слишком яркие для глаз и наделают дыр в сетчатке, а перепад температур и давлений слишком резкий и гарантирует тахикардию и головную боль. Маккой читает на планшете какую-то статью из медицинского журнала, развалившись на диване и попивая спиртосодержащий коктейль. Он всегда предпочитал проводить вечера в общем большом зале для гостей, поближе к бару и пищевым репликаторам. Также это позволяло ему наблюдать за передвижениями всех остальных. Он замечает Спока и салютует ему бокалом. — Снова ты. Джим ждёт того дня, когда ты не придёшь, и он ощутит облегчение. — Ты знаешь, что будет с ним на следующее утро, если я не приду, — отрезает Спок, реплицируя себе бутылку воды. — Да… — задумчиво тянет доктор. По нему невозможно определить, этот коктейль первый или пятый. — Интересно, найдется ли где-то в нашей огромной вселенной подходящая пара и для меня? — Если вы станете осуществлять гигиенические процедуры так же часто, как выпиваете, а выпивать станете так же редко, как сейчас расчесываетесь, то шансы существенно возрастут. — Спасибо, зеленокровый. В виде исключения я никуда тебя не пошлю. Удачно сбросить пар! Он уже привык, что первое, что делает Спок после возвращения из внешнего мира — это направляется в зал, где безжалостно терзает голографических противников в полную силу, пока не ощутит, что накопившийся стресс и агрессия покинули его мышцы. И только потом переходит к упражнениям по возвращению физического контроля над телом, а затем добирается и до медитации, успокаивающим разум. Только такая последовательность срабатывает. Джим ещё не спит, ведь не поставил гипо для того, чтобы убрать действие дневного препарата, оставляющего его в относительной бодрости. Лежит, свернувшись калачиком под одеялом, и слушает музыку. Свет не погашен. Спок подбирается, отгибает край одеяльного кокона, чтобы поцеловать его в выступающий позвонок на шее, не размыкая губ. Укладывается рядом, обнимая поверх одеяла. Зарывается носом в его волосы, вдыхает их запах. Он пахнет жжёной плазмой, а теперь к ней примешивается запах органического пепла. Наверное, это разыгрался вулкан, что собрался извергаться сегодня ночью. Вся атмосфера снаружи пропахла им. Джим выдёргивает один наушник из уха. Спок никогда не спрашивает его, как прошёл день, что ему удалось или не удалось сделать, какие процедуры и как закончились. Это личная война Джима, и он не хочет вмешиваться. Это создаст иллюзию контроля и надзора. Осуждения за то, что по-прежнему ничего не получается. Радости за какие-то прорывы из последних сил… Это обесценит все его действия и сделает только хуже. Это так неестественно, не испытывать сейчас никакой боли от вида его болезни. Он словно собака, которой совершенно всё равно, как выглядит хозяин. Он только безумно рад находиться рядом с ним, и его кровь кипит от эндорфиновых искрящихся уколов. Его разрывает от невыносимой нежности, которую он не может выразить ни словами, ни действиями. Спок ничего не может с собой поделать. От этой близости его разум и тело плывут в мареве тягучих чувств, он словно пчела над полем сладких цветов, горячих от солнечных лучей. Он весь состоит из тепла, ему слишком приятно ощущать его рядом, и эти эмоции каждый раз переливаются за границу его сознания. Чувствует ли Джим? А если чувствует, каково оно ему? Они полежат немного вместе, пока Спока отпустит и он перестанет задыхаться от лавины безжалостно скрутивших его эмоций. Успокоит тело, уже готовое к неудержимому и яростному совокуплению. Тогда, возможно, они поговорят ни о чём или Спок заберёт второй наушник себе, чтобы послушать тоже. В хорошие дни, когда прикосновения не вызывают у Кирка инстинктивного отторжения и беспокойства, Спок просунет руки под одеяло и обнимет его, не прекращая водить носом по его шее и затылку в беспомощном жесте молчаливого обожания. Джим попытается расслабиться и заснуть в его объятиях. А ближе к середине ночи всё равно протянет руку, чтобы обнаружить на книжном столике рядом гипо с ночным релаксантом. Без дополнительной помощи его мозг никак не может отыскать нужное состояние и начать фазы сна, а Спок не имеет права вмешиваться своей телепатией. Иногда на его лице будто бы слёзы, иногда — нет. Иногда он поворачивается и долго разглядывает Спока перед собой. Изо дня в день, без изменений, как он и говорил сегодня Пайку. Заодно Спок вспоминает, что адмирал говорил ему самому. Неужели в этом постороннем человеке больше веры и надежды, чем в паре, связанной с Джимом узами? — Хочешь посмотреть, как извергается вулкан? Он очень близко, — не вполне уверенно произносит Спок, внутреннее очень сильно волнуясь, что ему откажут. И что все эти надежды — пустой звук, не более. Джим проворачивается внутри одеяла, смотрит на него почему-то удивлённо. — Я пойду, но одеваться не хочу. Спок оказывается на ногах до того, как понимает, что вообще начал движение. Он бросает взгляд за окно, по цвету неба и скорости ветра, метущего песок, прикидывает температуру и её расхождение с предсказанной компьютером. Джим уже выудил абсорбер (Из ящика стола? Снова из подподушечных глубин, где он обожает хранить буквально всё?) и приклеил к переносице. Спок заворачивает его в кокон из одеял, как гусеницу, и поднимает на руки. — Что-то мне подсказывает, что мы собрались что-то нарушать, — с лёгкой усмешкой замечает Кирк. Он не ошибается. Спок вытаскивает его на плоскую крышу госпиталя, вырезанного по большей части в скале, перешагивает парапет и оказывается на длинном черепичном скате. Он довольно пологий, и на нём можно сидеть без опасения внезапно скатиться вниз. Вместе с Джимом он пристраивается почти на самом краю. Отсюда отлично видно ближайшую гряду гор, покрытую алыми, пылающими, исполинскими лилиями лавовых оттенков, рвущихся кверху. Над ними бледными круглыми лицами зависают заинтересованные луны. — Сегодня оба спутника подошли очень близко к Ши’Кару, — поясняет Спок. — Их совместная гравитация вызвала незапланированное извержение, подняв подземный поток магмы выше. Видишь, пепел струится строго вверх, а не расходится веером над местностью? Это тоже их влияние.  — Посмотри на меня, — внезапно просит Джим. Ночной ветер треплет его лёгкие светлые волосы. Спок выжидательно глядит на него. — Они отражаются в твоих глазах. Красиво. Спок, наверное, сошёл с ума, если зеленеет, как подросток. Багровеющее небо, чёрно-фиолетовое ближе к горизонту, под острым углом расчерчивают сотни зеленоватых сияющих линий. Начался метеоритный дождь, довольно частое явление в этих краях, в отличие от дождя из воды. — Раньше я сказал бы: спорим, я пролечу через это скопление, пройдя его снизу вверх, до самых границ атмосферы на глайдере, — произносит Джим с ностальгией. Только неясно, считает ли он это глупостью юности или же повторил бы прямо сейчас, если бы мог. Он вовсе не жалеет, что выбрался сюда. Захватывает руку Спока и затаскивает внутрь кокона, чтобы греть об неё холодные ладони. — Ты не мёрзнешь в такой лёгкой одежде? — Нет. — Ты говорил, ночами идёт снег. — Не в этой полосе, а южнее и выше в горах. — А я надеялся посмотреть, как белые хлопья ложатся на оранжево-красный песок… — Мы можем поехать туда, где он настоящий, и ты посмотришь. — Ты слишком занят судом, чтобы совершать такие поездки. — Бывают выходные. Например, завтра. Кирк задумывается, пытаясь представить, какой будет эта поездка. Сколько придётся ехать, скольких существ видеть, сколько идти самому под весом чужой гравитации, сколько различных мелких деталей и неприятностей придётся пережить и учесть. Насколько всё это будет тяжело и муторно. Ради снега? В итоге всё сведётся к тому, что он просто не сможет проснуться с утра, чтобы успеть на транспорт. — Нет, я не хочу, — мотает он головой. — В другой раз. Спок всё понимает. Но Джим снова удивляет его, в который раз за сегодня: — Могу я как-нибудь пройтись с тобой по городу? Днём. Не завтра и не послезавтра. Немного позже. Мы сходим? — Боюсь, если ты меня позовёшь в будний день, я без раздумий пропущу обязательное заседание суда и не буду ни о чём сожалеть. — Договорились. *** За силовой преградой, ограничивающей крайние дома, вьётся красная, бесплодная, каменистая пустыня. Вдали ломаными силуэтами угрожающе вздымаются гористые скалы, ярко-жёлтые под лучами солнца, и кроваво-красные в тени. Струйки мельчайшего песка просачиваются через барьер и несутся позёмкой по каменному тротуару. Точнее… это обработанное русло, по которому стекала когда-то давно вулканическая лава. Дует раскалённый, невероятно сухой, какой-то агрессивно-ершистый ветер, а горизонт мутен красноватой дымкой поднятой пыли. — С орбиты я видел зелёные полосы садов, — замечает Кирк, останавливаясь и вглядываясь в промежуток между строениями у самой границы. — В той стороне ничего не вырастет, даже если уложить сверху слой почвы, — поясняет Спок. — Эта пустыня совершенно бесплодна, лишь за грядой жизнь возникает снова и немедленно пытается употребить тебя в пищу. — Почему бесплодна? — Эхо войны. Там был полигон. Вы прошли через атомную войну, и у нас было нечто подобное. В лицо им прилетает щедрая пригоршня песка. Джим в защитных очках, а Спок едва успевает моргнуть. Внутренне ворча и обещая составить огромную жалобу на отвратительную работу барьеров, Спок уводит его глубже в сплетения жилых районов. Если бы не традиционная каменная архитектура, он бы не привёл Джима сюда. На поверхности торчат лишь верхние плоские площадки для сна и технические купола, остальная часть жилья расположена под землёй, в толще гранитной породы. Расположение домов и улиц призвано останавливать ветра, и уже на второй линии вполне возможно готовить пищу на свежем воздухе, как некоторые и делают. Везде снуют стайки детей. Почти все исподволь пялятся на Кирка, чьи светлые волосы и общий облик очевидно указывают на инопланетника. Прерывистый, колеблющийся, деликатный свист раздаётся среди неспешных вулканских переговоров, писка оборудования и прочих обычных звуков жизни города. Свист расходится на несколько отдельных трелей, словно с одного дерева на другое перелетела стая птиц, и постепенно затихает. Джим удивлённо прислушивается: он прежде не слышал животных Вулкана. Им разрешено проживать в городской черте? Но прежде, чем он успевает задать вопрос, Спок решает отреагировать на запрос и издаёт ещё более необычный и устрашающий вопль, явно копирующий какое-то местное животное. Джим нервно оглядывается, но никто из прохожих даже бровью не повёл и не сделал замечание об оглушающей громкости. Вдруг из-за угла дома появляется бесстрастная бледная мордочка вулканского ребёнка, потом ещё одна… Да их там толпа целая! Джим видит, как они складывают губы, чтобы нестройно и ужасно высоко курлыкнуть, каждый по нескольку раз, и стремительно исчезнуть. — Что ты делаешь? — теряется в догадках Кирк, пытаясь прочесть объяснение по лицу Спока, для которого явно не произошло ничего из ряда вон выходящего. — Играю. — Ты играешь с детьми? Джиму пришлось сделать аж три акцента: «ты», «играешь» и «с детьми». Так как в его понимании все эти три понятия просто не имели никакого шанса встретится когда-либо в одном предложении. — Они попросили меня быть ведущим, — ровно произносит тот. — Я поощряю их склонность к риску и любопытство, поэтому согласился. Это древняя традиционная игра. Отдалённые присвисты, затем тишина. А через три квартала Спок едва не заставляет Джима подпрыгнуть от неожиданности: низкий клокочущий звук вырывается из его груди. Он внимательно смотрит куда-то в сторону. На параллельной им улице кто-то как будто взвизгивает, раздаётся топот бегущих ног и пронзительное чириканье. — Какие правила? — вынужден со вздохом спросить Кирк. — Я объясню упрощённо. Они должны маскировать свои ментальные токи единообразным способом, не поддерживая щиты. Они изображают травоядных зверей. Я изображаю хищное животное и должен уведомить, что ощущаю их, когда они появляются на периферии моей перцепции. Кого я заметил первым, выбывает из игры. Они свистят в ответ, чтобы я знал, сколько осталось игроков. Последний оставшийся травоядный побеждает и занимает моё место. Но дети предпочтут взрослого в качестве хищника, так как тот способен обнаружить их гораздо раньше наступления визуального контакта. Иначе из игры пропадает тренировочный элемент. И интерес. — То есть они долго будут нас преследовать? — Я могу прекратить в любой момент. — Нет, не надо. Как я погляжу, никого из прохожих игра не беспокоит. — Верно. Джим задумывается на мгновение, коснувшись губ, и снова поднимает на него взгляд. — Победитель должен подойти к тебе, чтобы перенять метку хищника. Значит, он легально получит право подойти заодно и ко мне, и начать разговор с инопланетником, не нарушая приличий. — Действительно, — удивлённо отвечает Спок. — Подобная мотивация не пришла мне в голову. Джим усмехается. Теперь Спок уведомляет его каждый раз перед тем, как издать какой-нибудь ужасный вопль неизвестного вулканского зверя, и уши более всего начинают страдать от ультразвуковых детских трелей, хотя всё выглядит довольно весело и занимает не так-то много времени. Последний оставшийся в строю ребёнок торжественно и стараясь не ускорять шаг, выходит к ним из переулка, соединяющего центральную улицу с параллельной. Толпа менее удачливых друзей остаётся ждать и наблюдать за происходящим с уважительного ненапрягающего расстояния. Пол его определить Джим не может, у них одинаковые причёски и просторные удобные одежды. Ребёнок здоровается с ними на вулканском и, вероятно, смиренно благодарит Спока за игру. Но он же должен понимать, что не сможет поговорить с Джимом, как собирался, если не знает стандарта? — Он спрашивает у меня разрешения задать тебе несколько вопросов, — переводит Спок. — Ты имеешь право отказаться. — Мне любопытно, пусть задаёт, — легко соглашается Джим. Вулканский ребёнок делает пару шажков, чтобы встать точно напротив него и задирает голову вверх, устанавливая зрительный контакт. Пожалуй, Кирка бы это несколько занервировало, не будь Спок рядом. — Теперь вы станете генералом, который будет истреблять пиратов и работорговцев? Всё-таки ребёнок знает стандарт, и весьма хорошо. Джим теряет дар речи и кидает беспомощный взгляд на Спока, но тот, судя по всему, находится в ещё большем ступоре. Тогда Кирк отвечает вопросом на вопрос: — Вы считаете, что Звёздный Флот даст мне такие полномочия после завершения судебных процессов? — Это было бы предельно логично и утилитарно. — Я не знаю, соглашусь ли я, даже если мне предложат, — честно отвечает Кирк. Тогда ребёнок заходит с другого бока: — Когда вырасту, я хотел бы служить на вашем корабле и истреблять преступников. Поэтому обещайте мне, что тщательно подумаете над предложением. — Такое обещание я вполне могу дать. — Взамен я даю обещание приложить все силы, чтобы максимально успешно завершить обучение в академии Звёздного Флота. Видимо, смущение маленького вулканца окончательно подтачивает его выдержку или же вопросы действительно заканчиваются. Он поспешно прощается традиционным жестом и фразой и сбегает к своим. — Вот уж не ожидал от малышни рассуждений о собственном будущем, которого нет, — хмыкает Джим. — Ты справишься, это неотвратимо, — строго выговаривает Спок, не глядя на него. — Что? — Ты будешь в порядке, и тебе это не остановить. — Не могу понять, ты мне угрожаешь или подбадриваешь? — Джим дёргает его за рукав, побуждая смотреть на себя. — Оба этих действия весьма для тебя нехарактерны. — Я ощущаю, что ты устал, — смягчается и увиливает тот одновременно. — Направимся обратно? — А я чувствую, что ты едва сдерживаешься, чтобы меня не поцеловать. Вот уж правда, нам нужно обратно. Спок внутренне вспыхивает от возмущения, но Джим незаметно для окружающих проскальзывает сложенными пальцами по его ладони, и он чувствует, что всё внутри снова тает. Спок старается не думать, чего будет стоить Джиму эта сегодняшняя эскапада. Энергия из него вытекает, как из решета, быстро и невосполнимо. Становится больно от внезапной мысли, что всё это Джим делает ради него… Чтобы хоть иногда выглядеть для него живым. Кирк мгновенно безжалостно всаживает в его руку ногти, прерывая эти рассуждения. Хм, довольно болезненно… Человек не может читать его мысли, но умеет делать правильные выводы на основе короткой вспышки эмоции. Следы от ногтей на внешней стороне ладони горят и приятно покалывают. Что-то в этом есть, что-то такое… — Только не говори, что тебе понравилось, — шепчет Джим почти с возмущением. Притворным. — Я изобрёл вулканский бдсм? Спок отчётливо понимает, что его бессознательное обеспечено фантазиями на ближайшие две недели, а то и гораздо дольше. *** Спок ожидает, что Кирку потребуется больше времени на то, чтобы восстановиться после прогулки. Но уже на третий день, когда он запускает руки под одеяло, Джим резво выворачивается наружу и просит: — Ты можешь снять рубашку? Конечно же, Спок тут же исполняет его желание. Джим немедленно впивается в него внимательным взглядом: — А я-то думал, что мне кажется, когда ты прижимаешься ко мне. Но они реально стали больше. И немного мягче… Он заинтересованно оглаживает его грудь и мышцы пресса, ласкающе сжимает в самых сексуальных на его взгляд местах. Джиму нравится, причём очень сильно, и он приятно удивлён. Одно движение и сердце Спока уже заходится, как сумасшедшее, на кончиках ушей расцветает зелень, а в паху начинает пульсировать быстро наливающийся кровью член. — Ты увлёкся упражнениями? — спрашивает Кирк. — Сбрасываешь стресс по максимуму, представляя их рожи на лицах манекенов? Вообще-то, он был прав. С тех пор, как начались судебные процессы, Спок тратил на это гораздо больше времени, чем обычно. Агрессию приходилось усиленно сбрасывать. — Это воздействие привычной гравитации, — отвечает он часть правды. — На кораблях она нормализирована, и нагрузки в специальных режимах зала не могут компенсировать её недостаток. — Ммм… Кирк на несколько секунд задумывается, лицо его приобретает отстранённое выражение, хотя его глаза никак не могут подняться выше груди Спока. — Идея. Надо расспросить Скотти, до какой степени это будет сложно воплотить в условиях корабля, а также надо прикинуть характеристики распределительной системы и расход энергии. — Что ты имеешь в виду? — внезапная нелогичная смена темы вводит Спока в недоумение. — Индивидуальная гравитация в каютах в зависимости от расы. Либо предустановленная, либо поставить регулятор. Хм… Если гости, то точно нужен регулятор. Он говорит о постороннем, а Спок отмечает, что не в силах переключиться и во рту опять слишком много слюны, её постоянно приходится глотать. Всё настолько плохо и очевидно, что его состояние замечает Кирк и тут же прекращает вещать. Улыбается с оттенком самодовольства: — Время Амока закончилось давно, если я правильно помню? — Да, давно. Спок закрывает глаза, чтобы отсечь хотя бы внешние образы, но надолго его не хватает. — Я же ничего особенного не делал? — Джим снова гладит его: то нежно, то требовательно, как будто намеренно отрицая свои слова. — Ты почувствовал. Тебе понравилось, — пытаясь удержать дыхание ровным, отвечает Спок. — Вот как? Он не станет принуждать, если тот не хочет, а обычно Джиму ничего не хотелось. Особенно сексуальных действий, где кучу всего нужно генерировать и отдавать — много физических, психических и эмоциональных сил. У него нет лишнего запаса этого всего, и целители предупреждали их обоих. Джим втыкает наушники, включает музыку и кладёт падд поблизости. Сам прислоняется к большой подушке, всунутой между стеной и ним. — Давай сюда. Садись ко мне спиной. Его руки раскрыты, как для объятий. Спок усаживается так, чтобы не слишком опираться на него. Он оказывается между его коленей, и Джим тут же обнимает сзади, словно игрушку, крепко прижимаясь. Внутри Спока что-то вздрагивает, а потом его бросает в жар, потому что теперь он распознаёт намерение. Джим целует под ухом, член вздрагивает сладко и ноюще. Спок понимает, что брюки снять всё-таки придётся. И поскорее. — Снимай, я вовсе не против, — шепчет Кирк, и этот шёпот посылает по телу блаженную дрожь. Полностью обнажённый, Спок расслабляется, откинув голову ему на плечо, заодно подставляя ухо и шею. Джим неторопливо поглаживает его торс, обводя контуры мышц, сжимает грудь, подразнивает соски легкими прикосновениями. Споку абсолютно всё равно, что он не обращает внимание на его полностью затвердевший член, по которому периодически прокатываются волны максимального возбуждения, заставляющие распрямиться и надуться все выступы и шипы на поверхности. Сейчас любое касание Джима одинаково сильно сводит его с ума и воздействует на рецепторы. Джим не смог удержаться от прикосновений, находясь в таком низкоресурсном состоянии. Спок принимает решение, что текущую физическую форму просто жизненно необходимо сохранить. Отдача намного превосходит любые вложения… Иногда Кирк находит его ладони и проходится по внутренней части двумя соединёнными пальцами, вызывая непроизвольный вздох или стон. А когда он начинает посасывать кончик его уха, обхватив его влажными мягкими губами, Спок, зажмурившись, кончает в первый раз за сегодня. Он не даёт сперме вылиться наружу, и на короткий момент внутренности скручивает от желания всё-таки сделать это. Но если он себе позволит это, то не сможет продолжать. — Тебе настолько приятно? — мурлыкает Кирк, отлично распознавший его оргазм. — Я не делаю ничего особенного. — Ты впервые касаешься меня так с того раза на «Даггере». — Прости. — Учитывая, что я сейчас испытываю… оно того стоило. — Я могу гладить тебя, сколько угодно, пока не засну. Ты хочешь? — Да, — хрипло шепчет он. Завтра ему придётся провериться. Его цикл не мог начаться снова с таким крохотным промежутком. Однако его сексуальный голод сейчас настолько невыносим, что не поддаётся элементарному контролю и удовлетворить его крайне трудно. И как ярко и отзывчиво реагирует организм на каждое действие… Спок не может и не хочет заглушать собственные неосторожные стоны и судорожные вздохи. Руки Джима везде, наслаждаются им, восхищаются им, дарят тысячу вулканских поцелуев его пальцам. А его губы скользят по подставленной чувствительной шее, язык лениво исследует его ушную раковину. Второй оргазм не заставляет себя ждать — такой внезапный, острый, до тёмных пятен перед глазами и бешено колотящегося сердца в боку. О, Сурак, как же ему хорошо! И мало, мало… Руки Джима восхитительно крепко и скользко обхватывают его пенис и принимаются неторопливо ласкать, и он точно знает, как нужно кружить подушечками пальцев вокруг набухших шипиков на головке. Спок вздрагивает от наслаждения, прикусив губу и вцепившись в покрывало ногтями. — Ещё… — едва отдышавшись, просит он. — Ещё? — довольно улыбается Джим. — Как пожелаешь. *** Шесть (или восемь? Больше? Кажется, в какой-то момент он сбился со счёта) раз, из которых последние два — с полноценной бурной эякуляцией. Пришлось посреди ночи менять всё постельное бельё. И вырубился Спок голым у него на руках, чего не происходило уже очень давно. Он не стал бы рассказывать о таком доктору Маккою. Пришлось пересилить себя, ведь это касается Кирка, и обратится к T’Eyha‘Nuy, надеясь, что он сходу не припишет это его пресловутой «человеческой половине». T’Eyha‘Nuy внимательно выслушал его. Долго и упорно проверял показатели по нескольку раз. И лишь после этого высказался: — Как это ни удивительно, я действительно вижу бифокальное смещение посредством уз. Это значит, что все свои мыслительные функции мистер Кирк восстанавливает через ментальные области, принадлежащие вам, используя в качестве нейронного моста общую связь. Спок не сразу находится с вопросом, как это связано с сексуальной активностью, сперва лихорадочно соображая, как такое смещение вообще возможно? Он никогда о таком не слышал. Это ухудшает ситуацию или нет? — Насколько это опасно? — озвучивает он самое главное. T’Eyha‘Nuy начинает издалека. Значит, не может ответить однозначно. — Я крайне редко наблюдаю, чтобы в экстренной ситуации кто-то из пары предоставлял в аренду участки собственного мозга, тем более без каких-либо сознательных договорённостей. К тому же, для этого нужна очень прочная и толстая связь, способная передать такие крупные и цельные структуры. Таковая возникает только между сильными телепатами, а люди, как известно, пси-нулевые. Вторым фактором возникновения смещения является синхронность энцефалоритмов. А они у вас с мистером Кирком разные не только из-за индивидуальных различий, но и из-за видовых особенностей. — Не самые хорошие отговорки для одного из лучших специалистов Вулкана, — замечает Спок прохладно. — Вы решили не проверять все возможные варианты и отсекли вероятность исключения из правил? — Вы ощутили изменения в своём мышлении гораздо раньше, но не посчитали важным упомянуть о них, — бесстрастно и жёстко парирует лекарь. — В любом случае, мы ничего не потеряли от этой несвоевременности. У нас лишь появилось объяснение той клинической картине, что мы наблюдаем. Вопросы, почему бифокальное смещение стало допустимым в текущих условиях, остаются мне и коллегам. Я считаю, что не о чем тревожиться. Мистер Кирк выстраивает элементы своей личности в самом безопасном, здоровом месте на его взгляд — в вашем разуме. Он заберёт всё обратно, когда его мозг снова станет таким же безопасным, нормально функционирующим местом для него самого. Всё это время вы несёте эмоциональную нагрузку двух особей, так что я отношусь к вашим выпадам с оправданным снисхождением. Это естественный побочный эффект. Также я не вижу смысла проводить с вами мелдинг, чтобы выяснить процент восстановленных человеческих структур. Определить, что принадлежит вам, а что ему, не представляется возможным. Будет лучше, если мы наберемся терпения. — Вы расскажете это Кирку? — Исключено, и вам не следует. Мы не должны вмешиваться в бессознательный процесс, чтобы не нарушить его. Вот откуда это внезапное умение видеть всех разумных существ насквозь… Оно и правда принадлежит Джиму. Значит, всё это время они воевали вместе? Спок ни за что бы не справился в одиночку, но он и не был один. Джим одолжил ему свою силу. И если все чувства теперь нужно делить на два, выходит, каждый вечер Джим действительно был до безумия рад его видеть. Значит ли это, что из тех шести оргазмов три принадлежали Джиму? Нет, это так не работает. Ведь на самом деле Спок никогда не проверял собственный предел. T'hy'la считает его сексуальным, причём очень сексуальным, и это действительно способно свести его с ума, особенно после долгого перерыва. Если бы прошлое время Амока не застало его в период почти полного физического истощения, что бы он тогда сделал с Джимом? — Судя по ограниченной выносливости мистера Кирка, все ваши оргазмы были сосредоточены в пределах довольно непродолжительного промежутка времени, — добавляет напоследок T’Eyha‘Nuy. — Преимущество вашей частично человеческой природы. Всё-таки сказал, ублюдок… Кирк сразу нашёлся бы, что ответить в красноречивых выражениях, но Спок не имеет права отвечать оскорблением на логичное предположение. Может, на это и не нужно сердиться? Решено! Он просто пожалуется Джиму. Тот точно знает, что делать с такими вещами.