Мы

Она сбегает ко мне в перерывах между выходами в прямой эфир финала «Голоса», закутанная в первый попавшийся кардиган. Смущённо прячет пунцовые щёки за шерстяной ворот и оглядывает помещение с таким выражением лица, будто это она у меня в гостях, а не наоборот. Тяну руку и приглашаю её приблизиться, но Тина лишь в неуверенности переминается с ноги на ногу и рассматривает десяток людей в своём подвале. Они все сухо переговариваются между собой, тонут в проводах и дополнительном освещении и из последних сил делают вид, будто ничего вокруг не замечают. Забираю тёплую девочку в свои объятия, когда мы выходим на улицу. Май ещё не вступил в свои права, и промозглый апрельский ветер заставляет нас прижаться друг к другу ближе. Оглаживаю рукой мягкую ткань и самозабвенно пробираюсь внутрь. Малышка вздрагивает, чувствуя мою прохладную ладонь на обнажённых лопатках, и глубоко вздыхает. — Меня беспокоит твоё состояние, — едва слышно проговаривает на выдохе, тянется и обвивает меня широкими рукавами кардигана. — Совсем как жена, — машинально повторяю звучавшую когда-то на съёмках шутку и старательно выдавливаю из себя улыбку. За прошедшую неделю я спал в общей сложности часов десять, и сейчас чувствовал себя пеплом на сигарете, который вот-вот сорвётся, превратится в пыль и разлетится. Хочется курить, кстати. — Да ну тебя! Тинин фальшивый заливистый смех разносится над нами в попытке разрядить обстановку этого бесконечного дня, но слишком быстро растворяется в обоюдном угнетении. С тех пор, как мы вернулись из Лондона, даже не виделись толком. Подготовка к финальному прямому эфиру выжала все соки, и я уже сомневался, что смогу дотянуть до конца. Девочка словно чувствовала моё нарастающее раздражение и приходила меня проверить всякий раз, как запускали рекламу. Упираюсь пульсирующим лбом в Тину и прикрываю глаза в надежде, что её запах и близость дадут немного заряда моему давно севшему аккумулятору. Она резко дёргается, завидев позади меня движение. Мгновенно разрывает объятия и на всякий случай убирает руки за спину. Знаю, что тоже до дрожи хочет меня коснуться, но шоу должно продолжаться. Её забирают в дом вездесущие ассистенты, и мы с угнетающей тишиной остаёмся вдвоём. Со всей силы стискиваю зубы, когда Юра заводит старую песню о кенгурушах, рассказывая о моём местонахождении. Просто цирк. Я с уважением отношусь к Горбунову, но меня уже начинает тошнить от всеобщей привычки упоминать нас с Тиной в одном предложении. Чувствую себя рыбкой в аквариуме, со всех сторон окружённом любопытными зеваками. Даже технический персонал кидает друг другу взгляды исподтишка всякий раз, когда на пороге появляется моя девочка. Смертельно устал от этого спектакля. В очередном перерыве подрываюсь с кресла и пулей проношусь мимо осветителей. Мне кажется, что ещё чуть-чуть — и я взорвусь от скопившегося внутри напряжения. Глаза слипаются, виски пульсируют с новой силой, а зубы едва не крошат друг друга в приступе нервозности. Прислоняюсь спиной к стене и поглубже проталкиваю в лёгкие ночной воздух. — Ну ты слышал? А я всё думала, когда они про нас скажут! — малышка появляется в поле моего зрения, но на моём лице не шевелится ни один мускул. Нет сил даже на ответ. Тина сразу же замечает моё удручённое состояние и несмело переступает по дорожке обутыми в тапочки ногами. Не пытается сократить расстояние между нами и смотрит с опасением. Тишина липкими ладонями скользит по нашим лицам и заставляет меня морщиться от неприятных мурашек, пока девочка нерешительно подбирает слова. — Ты в порядке? — А по мне не видно? — едко выговариваю, с силой прислоняя затылок к стене. Всё тело ломит, а внутри плещется досада. Весь этот "грандиозный" финал — сплошной цирк, театр пародий или чья-то неудачная шутка, но никак не справедливое завершение того, во что мы все вложили столько сил, времени и нервов. В голове вихрем проносятся последние дни, когда мы с командой в исступлении репетировали, подтирали неточности, делились друг с другом последними крупицами силы и уверенности. По итогу я оказался выжат, как лимон, а выступления ребят скомкали и разве что не выбросили в мусорную корзину. — Я тоже очень устала, но нужно просто перетерпеть, — она делает осторожный шаг ко мне и замирает, наблюдая за реакцией. Тру переносицу в тщетной попытке унять головную боль, но начинаю злиться лишь сильнее. — Перетерпеть то, перетерпеть это, — практически выплёвываю из себя слова, по-прежнему глядя куда угодно, только не на Тину, — это уже не вокальный конкурс, а шоу терпил. — Ты так говоришь, будто я в чём-то виновата перед тобой, — она начинает закипать вслед за мной, но я больше не чувствую внутри способности вести адекватный диалог. Знаю, что сделаю только хуже, но мгновенно реагирую на её слова. — Подвал был твоей идеей, кенгуруш, — жалею о сказанном сразу же, и пытаюсь подобрать слова, чтобы смягчить смысл, но получаю толчок в плечо и от неожиданности распахиваю глаза. Разгневанная девочка сжимает и разжимает кулаки, справляясь с приступом ярости, и прожигает взглядом моё уставшее лицо. — Браво, Дан, молодец, — отступает от меня подальше и сжимает губы. Порыв ветра подхватывает тёплую ткань и пробирается ближе к телу, но всегда мёрзнущая Тина даже не обращает на это внимания. Не сводит с меня озлобленных глаз, — решил меня обвинить во всех грехах? В том, что ты не умеешь контролировать эмоции, виноват только ты сам! — Всё сказала? — хмуро рассматриваю дрожащую то ли от злости, то ли от холода девочку, и эта картина ненадолго отрезвляет мой лихорадочный рассудок, — Иди в дом. — Спасибо за поддержку и отличное настроение, Балан. — Взаимно! — кидаю ей в спину очередное острое слово, и Тина медленно разворачивается. Замечаю её подрагивающие от обиды губы, и холодный пот струится по спине. Перегнул, чёртов идиот. Она на мгновение приоткрывает рот, словно силится сказать что-то в ответ на мою резкость, но одёргивает сама себя и оставляет меня в одиночестве. Буравлю взглядом её наигранно беспечное лицо в мониторе. Знаю, насколько хорошо малышка умеет казаться. Ведущие начинают разыгрывать спектакль и притягивают за уши интригу, не желая раскрывать карты раньше времени. Слежу глазами за напряжённой и сконцентрированной Индирой в мониторе, понемногу перенимая от неё готовность к чему угодно, но зависаю в пространстве, когда слышу другое имя. Что? Как это вообще может быть правдой? Шокированная Тина прячется за игрушкой и выдавливает остатки радости, пока нам с ней одновременно не сигнализируют об окончании прямого эфира. Тянусь к телефону и десять минут обсуждаю с Индирой результаты, лишь под конец разговора осознавая, что всё это время не я успокаивал её, а она — меня. Первый этаж встречает меня бешеной суетой, и мгновенно становится нечем дышать. Операторы и техники деловито снуют по комнатам, собирая оборудование, и все как один стараются лишний раз не тревожить взглядами мою помятую физиономию. Шаги по лестнице до спальни отзываются стучащей болью в голове, мешая сконцентрироваться. Мне нестерпимо хочется извиниться перед Тиной за свои слова, но я даже не могу понять, с чего начать разговор. Мысли рассыпаются в труху, не выдерживая напряжения. Она весело хохочет с кем-то по телефону, но, завидев меня, моментально меняется в лице. Комкает последние фразы, из которых я даже не могу определить адресата. Хмурится. Порывисто откидывает смартфон на рояль и хватается руками за мягкую игрушку. Перебирает пальцами плюшевый антистресс и препарирует меня холодным взглядом. — Ты права, я поступил по-скотски, — облокачиваюсь на дверной косяк, ожидая, пока лёд в любимых глазах хоть немного подтает, — я хочу извиниться. — Ты мог просто не говорить ничего. Но ты сказал, Дан. И сейчас у меня нет ни сил, ни желания тебя выслушивать, — она глубоко вздыхает и покрепче перехватывает в руках игрушку, вонзая в мягкость свои острые ногти. Мой позвоночник пробирает мурашками от мороза, выпущенного из её глаз, и приходится сглотнуть, чтобы сконцентрироваться. — Даже не дашь мне объяснить? — А что нового ты мне скажешь? Что вспылил? Был неправ? Я это всё слышала тысячу раз. Какой толк в твоих словах, если поступаешь ты совсем по-другому? — Таня… — Знаешь, что самое паршивое? Я просто хотела, чтобы тебе было лучше. Я знала, что не обойдётся без подколов. Думала, что здесь, со мной, тебе будет проще это выдержать. Не хотела оставлять тебя чёрт знает где одного. Хотела как лучше, — она грустно улыбается, выкидывая игрушку следом за телефоном. Дрожащими от эмоций руками откидывает волосы назад, а у меня всё внутри кровью обливается от её слов. Почему я об этом не подумал? О чём я вообще думал? — Я не хотел сделать тебе больно, я просто… — Но сделал! — она перебивает меня полным невыплаканных слёз голосом и отворачивается. В голове мелькают картинки из нашего общего болезненного прошлого, в котором я уже слышал эти мучительные интонации. И, чёрт подери, тогда тоже был их причиной. — Я облажался, я в курсе! Ты теперь даже смотреть на меня не будешь? — Насмотрелась. — Таня, пожалуйста! — я в отчаянии протягиваю руку и сокращаю расстояние между нами, но малышка отлетает от моей попытки приблизиться, словно ошпаренная. Обнимает себя руками и закусывает губу. — Уходи, — девочка машет головой и упирается спиной в стену, отступая от меня максимально далеко. Почти не могу различить её небесные глаза сквозь пелену подступающих к ним слёз и в нерешительности застываю посреди комнаты. Совсем недавно мы делили друг с другом безмятежную нежность на простынях в паре метров отсюда, а теперь я даже не могу вздохнуть от сдавившего все внутренности отчаяния. — Я не хочу тебя оставлять. — А я хочу. Хоть сейчас ты можешь подумать не о себе? — Не делай этого, я прошу тебя, — плюю на образовавшуюся ледяную пропасть между нами и шагаю к Тине на плохо слушающихся ногах. Она с нескрываемой болью наблюдает за мной и снова поджимает искусанные губы. — Когда я представляла, что могу снова привести кого-то к победе, то думала, что ничто не сможет испортить этот день, — по мере нашего сближения малышка переходит на шёпот и продолжает разрезать взглядом остатки моего самообладания, — но тебе удалось. Я тянусь рукой к бледной щеке, чтобы, наконец, коснуться кожи и попытаться хоть немного сбросить градус повисшего напряжения, но Тина кидает в мою сторону тысячу ледяных кинжалов, останавливая порыв на полпути. С болезненной решимостью скользит глазами по моему лицу, и вдруг опускает взгляд. Машинально повторяю её движение и чувствую, что вся вселенная с оглушительным грохотом обваливается прямо мне на голову. У неё на ладони кольцо. Моё. Её. Наше. Протягивает руку в мою сторону, и приходит мой черёд в ужасе шарахнуться назад. Кажется, всё во мне со скрипом и стоном останавливается, рассыпаясь на части. Пытаюсь сделать глоток воздуха, но тело больше не слушается меня. Целую вечность не спускаю глаз с поблескивающего на свету металла, ожидая, когда же, наконец, мучительная галлюцинация закончится, и я продолжу жить. Но ничего не проходит. Поднимаю дезориентированный взгляд на Тину и осыпаюсь пеплом прямо ей под ноги. На меня смотрят застывшие ледники, в которых нет ни жизни, ни надежды. Медленно умираю наедине с кошмаром, вдруг обратившимся в явь, и задыхаюсь снова и снова. Нет, нет, разбудите же меня! Это всё не может быть правдой! Сглатываю, пошатываюсь и опираюсь рукой на скошенный потолок, чтобы удержаться на ногах. Не выпускаю из фокуса раскрытую ладонь, всё ещё веря, что у нас есть шанс не закончиться здесь и сейчас. Что она передумает. Что-то скажет. Что мы ещё живы. — Оно твоё. Было, есть и будет, — клещами вытягиваю из глубин разбитой сущности букву за буквой, понемногу обретая способность моргать и дышать. Не понимаю, как эти навыки могут пригодиться мне теперь, ведь чувствую, что после перенесённой смерти к жизни меня может вернуть разве что чудо, — можешь выбросить, если не нужно. Я отступаю к двери на негнущихся ногах под аккомпанемент её растерянного взгляда. Девочка по-прежнему удерживает на весу подрагивающую ладонь, так легко вместившую в себя всю мою жизнь. Пространство комнаты с бешеной скоростью сжимается вокруг меня, забирая в тиски разрушенное сознание. Но я не чувствую ни боли, ни шока, ни отчаяния. Это всё осталось где-то за пределами моего существа. Там, в пепле под ногами той, которая всегда была моим смыслом. Навстречу мне по лестнице вбегают радостно вопящие люди, но я никого не замечаю. Не могу разглядеть лиц. Не слышу голосов. Всё сливается в один сплошной комок неразберихи и чистейшего хаоса, и я тону в нём без надежды отыскать берег. Зачем он мне, если нет её?