Молитвы к звёздам (HPMOR)

      Когда он только приступил к работе на грядках, то первый ящик наполнился быстро и легко. Вероятно, по наивности Том полагал, что сможет освободиться, завершив сбор. Какое простодушие! Следом тут же последовал второй ящик, а затем и третий, пятый, седьмой… Где-то после десятого он перестал их считать, а принялся прикидывать, сколько же осталось времени до обеда, ведь тогда они непременно должны вернуться в детдом. По мере приближения к полудню, Том всё чаще поглядывал на тропинку, ожидая появления мистера Вула. Тени сделались совсем крошечными, спина и ноги болели от длительного пребывания в согнутом состоянии, незаметно тащить в рот нагретые на солнце помидоры не получалось, да и сам перекус был не из приятных. Жирные комки грязи налипли не только на подошву, но и на подносок туфлей, а бывший директор никак не объявлялся. Ну не станут же в церкви держать детей голодными? Да быть не может! Шли минуты, Том уже совсем отчаялся, подумав, что придётся целый день перебиваться немытыми помидорами, как старшая надсмотрщица чётко огласила:       – Дети, время трапезы!       Получается, обед организуют прямо здесь? Что ж, на это он и рассчитывать не смел. Существовало не так уж много поводов поесть с благословения Господа: зачастую подобная возможность выпадала либо на церковных ярмарках, либо на благотворительных обедах. В первом случае возле храма Божьего устанавливались прилавки, под навесами которых располагались столы, укрытые пастельными скатертями с нежной вышивкой. На них громоздились украшенные цветами этажерки с домашней выпечкой, маленькие подставки с конфетами, хрупкие вазы с карамельными угощениями, чайные сервизы, серебряные сахарницы с ложечками, блюдца с маслом и ещё куча диковинных принадлежностей. Самыми распространёнными сладостями были крамбл с сочной вишнёвой начинкой под золотистой рассыпчатой крошкой из песочного теста и пряников, печенье-булочки «сконы» с клубничным или малиновым джемом, крестовые булочки с корицей, мускатным орехом, гвоздикой, изюмом и нанесённым сверху изображением белого креста.        Но главной особенностью была цена продаваемых лакомств, судя по которой в качестве основного ингредиента использовались слёзы ангелов. Конечно же, следует заметить, что порученную выручку отправляли на помощь нуждающимся, а сами «торговки» не принадлежали к числу измученных работниц фабрик (ну не станет же Отец Семюэл якшаться с неотёсанным сбродом). Нет, чаёк и сладости на ярмарках предлагали благовоспитанные леди в лёгких прозрачных вуалях на шляпках и перчатках в тон. Рядом с ними суетились услужливые горничные, которые отрезали кусочки торта, заворачивали пирожные в полотняные салфетки с гербовыми эмблемами, осторожно насыпали сахар в чай, пока их благородные хозяйки небрежно вели светские беседы, скорбно рассуждали о тяготах «нуждающихся», или жеманно окликали викария: «Что же вы всё не подходите ко мне, Ваше преподобие? Не желаете ли отведать кусочек вишнёвого крамбла и благословить мою выпечку?»       На подобные мероприятия миссис Коул частенько брала с собой самых приличных ребят, в число которых в раннем детстве попадал и Том. Избранных счастливчиков купали, одевали в опрятные, самые лучшие одежды, девочкам заплетали косички, а мальчикам не скупились на бриолин для укладки волос, строго-настрого приказывали вести себя как полагается воспитанным детям (ну, то есть, прикинуться теми, кого они и в глаза не видели). В общем, кто во что горазд, то и изображал. Увы, директриса вовсе не собиралась баловать подопечных восхитительными сладостями. Взяв за руки симпатичных малышей, она подходил то к одной высокочтимой даме, то к другой и пыталась уломать их мужей на щедрые пожертвования для приюта. Иногда невинные глазки и застенчивые улыбки делали своё дело, и в детдоме появлялись новое пианино или не совсем новые пуфики. Но чаще всего леди ограничивались туманными обещаниями заглянуть на чай, когда выдастся свободная минутка, советовали обратиться к властям («ведь для помощи сиротам соответствующие учреждения имеются») или же сконфужено сообщали, что «для принятия столь важного решения надобно спросить дозволения у супруга». Случались и вовсе неприятные казусы, когда кто-то из мелких (то ли слишком наивных, то ли слишком голодных), начинал клянчить лакомства, при чём так неумело и топорно, словно попрошайка на грязном мосту: «Мэм, а можно печеньку? Всего одну печеньку? Вон ту печеньку с малиной, мэм? Ну пожа-ста, мэм. А вы красивая, мэм». Услышав подобное, дамы возмущённо негодовали: «Средства с ярмарки, между прочим, идут на помощь нуждающимся. Если каждый будет приходить и забесплатно брать, что пожелает, то как же тогда нуждающиеся? Кто о них позаботиться?» Тогда миссис Коул пригибала голову и долго-долго извинялась: «Приношу извинения, миледи, я плохо их воспитала. Это только моя вина. Но надеюсь, вы, Ваша светлость, не обделите приют Вула своей милостью из-за моей оплошности?»       Вывод напрашивался сам собой: судя по количеству перепробованных Отцом Семюэлом угощений, по мнению аристократок, он и был самым нуждающимся человеком во всей Британии.       Благотворительные обеды были куда менее пафосными и куда более скромными. С самого утра за воротами церкви образовывалась длинная очередь, будто собравшая всех оборванцев разных мастей. Ещё бы! Хотя здесь кушанья предлагали не изысканно одетые леди, однако еда была дармовой и вполне недурной для определённых слоёв населения: морковный суп с кинзой, овсяная каша, чай с печеньем и, конечно, благословение от Его преподобия. Некоторые о подобном и мечтать не смели. Однако воспитанникам приюта Вула лишь раз посчастливилось побывать на церковном обеде, поскольку викарий с благочестивой миной вежливо намекнул, что не против, чтобы миссис Коул побиралась на ярмарке, однако привести целую ораву голодных ртов, которые, как саранча, выжрут все припасы… Ну уж нет! «Всё же, детишки имеют кров над головой и регулярное питание. Нам следует обратить взоры на тех, кто обделён Господней милостью». Но, несмотря на столь благородное оправдание, причина крылась, скорее всего, в ином. Ведь гораздо впечатляющий эффект произведёт услышанное ненароком: «А в прошлое воскресенье в приходе Отца Семюэла накормили двести сорок три нуждающихся рабов Божьих». Естественно, в ответ на такое заявление со всех сторон грянут хвалебные оды: «Целых двести сорок три?», «Ого! Внушительная цифра», «Это же сколько работы! Представить трудно!», «Святой человек, одним словом, работает, не покладая рук», «Воистину святой!». Но если скажут: «А в прошлое воскресенье в приходе Отца Семюэла накормили приют Вула», то вместо восторженных восхвалений вполне можно встретить недоумённое фырканье: «Всего один приют Вула?», «Как-то они поскупились», «Нашли чем хвастать. Да я у себя дом стол побольше накрываю».       В любом случае, Том был бы рад поесть и на ярмарке, и на благотворительном обеде. Потому он резво накидал овощей в последний ящик, кое-как обтёр грязь с туфлей о траву и одним из первых подошёл к надсмотрщицам. Они повели их по тропинке, ведущей к заднему двору, а значит, на вкусности с ярмарки рассчитывать нечего. Придётся довольствоваться рядовым обедом, но даже это лучше, чем душная столовая приюта Вула. В нескольких ярдах впереди на калитке маячил подвесной рукомойник, однако без труб или крана. Перед ними предстал обычный бочонок, изрядно поржавевший на боках, в который вода наливалась вручную. Снизу проделывалось отверстие, закрываемое шляпкой массивного гвоздя. Чтобы помыть руки, следовало приподнять ножку гвоздя вверх, шляпка поднималась и из отверстия лилась вода. Но стоило только отпустить гвоздь – шляпка становилась на место и поток перекрывался. Вот вам и чудеса техника двадцатого века!       Когда подошла его очередь, Том аккуратно подошёл ближе, опасаясь навернуться на мокрой чавкающей почве, походившей на болотную жижу. Ведь каждый раз, когда кто-то мыл руки, вода падала прямо на землю, а не на щебень или хотя бы в ведро. Вон внизу уже приличная яма образовалась. Он приподнял гвоздь и на ладони хлынула вода: неприятно-тёплая, отдающая металлом, с кучей дохлой мошкары, случайно утонувшей в бочонке. Мыла или полотенца не наблюдалось вообще, потому после подобного омовения оставалось попросту отойти и хорошенько потрясти руками из стороны в сторону. Сперва Том намеревался умыть лицо, но парочка разбухших насекомых прилипла к пальцам, и как-то резко перехотелось охлаждать кожу. Лучше уж потерпеть и смыть грязь с потом под душем в приюте.       Когда работяги закончили с мытьём рук, они двинулись дальше по тропинке. Том попытался уловить ароматы кухни, которые обычно легко распознать даже в детдоме, но ощутил лишь жаркий летний воздух, сырость мокрой земли и едкий запашок, исходящий от соседей. Нет, ещё откуда-то понесло репой. И всё… Ни намёка на аппетитный свежий суп, горячую кашу или дрожжевые булочки.       Как и ожидалось, их повели к заднему двору, где находились длинные деревянные столы с узенькими лавками. Но увиденное заставило его недоумённо воззриться на происходящее. Нет, столы как раз были на месте, но почему за ними расположились военные в тёмно-синей форме? Сперва Том перепугался до чёртиков, предположив, что пока они копошились в земле, Лондон уже захватили, а церковь Отца Семюэла скоро будут брать штурмом. Потом в голову снова прокралась мысль о фургончике, который чуть ли через полчаса доставит их на фронт. Однако, поборов секундное замешательство, он попытался мыслить здраво. Во-первых, за последние часы не гремели выстрелы, не завывала сирена и, тем более, не вопили люди. Во-вторых, солдаты вовсе не обсуждали стратегические манёвры, а преспокойно ели. В-третьих, приютские не спешили поражаться удивительному соседству, а наоборот, сняли кепи и вежливо поздоровались. Большинство военных дружески кивнули, а некоторые удостоили их ответным приветствием. Значит всё в порядке и опасаться нечего? Потом Том понял, что даже при наличии самого богатого воображения, он бы ни за что не угадал причину, по которой столько людей в форме обедали возле храма Божьего. Как оказалось, во время Второй мировой в приходах обустраивали бесплатные кафе для пострадавших от бомбёжек, беженцев, членов организаций гражданской обороны или солдат. Разумеется, Отец Семюэл не мог допустить, чтобы по его драгоценной церкви шастали сомнительные личности с неприемлемым прошлым и настоящим, а потому, пока другие ждали указаний сверху, шустро отхапал себе право потчевать военных. Над подлинными мотивами викария никто не задумывался, зато рядовые обыватели тут же благоговейно восхитились: «Святой человек! Прочие священники и в подмётки ему не годятся. Они лишь медлили и выясняли, кого следует допускать в кафе, а кого нет, а Его преподобие не только организовал бесплатные трапезы, но и ежедневно благословляет еду, исповедует вверенных ему лётчиков, молится о благополучном исходе их вылетов. Сразу видно, всего себя людям отдаёт. Воистину святой!»       Однако тогда Том не знал этих тонкостей, а потому, скрыв недоумение, по примеру остальных снял кепи. После долгой работы в огороде волосы запарились и мокрыми патлами прилипли ко лбу и вискам. Скорей бы вернуться в детдом и очутиться под душем!        Приютские выстроились в очередь к большому столу впереди с огромными кастрюлями, над которыми клубился пар. Но это же деревянный стол, а не плита: так как же они умудряются готовить еду? Подойдя ближе, он понял, что причина загадочного явления кроется вовсе не в диковинных находках технического прогресса и не в снисхождении Божьей благодати. На самом деле в кастрюлях никто ничего и не варил. Их лишь наполнили кипятком, а внутрь каждой положили несколько закрытых консервных банок с жёлтыми этикетками. Женщины-надсмотрщицы быстро доставали щипцами консервы из воды, открывали крышку ножом и вручали еду прямо в мокрой жестянке. Вероятно, не хотели заморачиваться с мытьём посуды. Спасибо, хоть ложку давали. Вот и всё: никакого супа, каши или хотя бы салата из свежих овощей. Откуда же тут взяться запахам из кухни? По-видимому, Отец Семюэл всерьёз опасался, что подрастающее поколение впадёт в грех чревоугодия прямо на святой земле, а потому сделал всё от себя зависящее для спасения их бессмертных душ.       Том взял полученную банку (к счастью, тёплую, но не обжигающе горячую) с коричнево-жёлтой неприглядной бурдой, от которой разило репой, и огляделся в поисках свободного места. Разумеется, вспотевших работяг не собирались усаживать рядом с военными, а потому приютские направлялись к крайнему свободному столу. И как же аккуратно и скромно они рассаживались: вместо того, чтобы просто перешагнуть через лаву, обитатели детдома тихо присаживались в порядке очереди, без толкотни, неуместных замечаний или дурацкого ржания. Даже шайка Бишопа силилась изобразить почтительных ребятишек. Да, Марте и не снилась подобная дисциплина. Опускаясь на узенькую лаву и ставя миску на стол, Том догадался, что внезапное возникновение хороших манер – следствие далеко не молитв Отца Семюэла об усмирении внутренних демонов. Похоже, подопечные миссис Коул старались не привлекать внимание солдат, хотя для этого не было ни малейших оснований.       Почему-то раньше он полагал, что все армейские будут походить на мистера Вула и уже приготовился к отборной ругани, зычным воплям и ежесекундным плевкам на землю. Вопреки ожиданиям, сидящие за столами солдаты просто поражали. И не только опрятной формой, чувством собственного достоинства или сравнительно молодым возрастом. Вряд ли кому-то перевалило за тридцать пять, а учитывая, что на военную службу призывали до пятидесяти одного года, это выглядело ещё более странным. Держались они прямо, ели неспешно, разговаривали негромко и выразительно, будто вели светскую беседу, а некоторые даже пользовались одеколоном. Но Том, натренировавший в слизеринском обществе чутьё на аристократизм, отметил, что многие вовсе не являются джентельменами по происхождению. Что же это за таинственный полк такой?       – Благослови, Отец, дары Твои нам…, – воспитанники приюта Вула продолжали демонстрировать чудеса благовоспитанности, произнося молитву перед едой.       – … и нас на служение Тебе; ради Христа. Аминь, – поспешно присоединился Том к десяткам голосов.       Отдав дань уважения Господу, он решил оценить предоставленную пищу. Всё же, глупо будет глазеть по сторонам, разинув рот, и остаться голодным. Также надо ненароком не порезаться об острый край банки, в которой плавала коричнево-жёлтая жижа с непонятными комками, трудно поддающимися опознаванию. Погодите-ка, да это же тушёнка! Ну, по крайней мере, какое-то её подобие. Поелозив ложкой, можно было отрыть кусочки говядины, картофеля, моркови, лука, фасоли и репы, плавающие в жидком бульоне с пятнами жира. Но вот только разило от содержимого именно репой, даже мясо и другие овощи словно провонялись ею. К тому же, консервы не подогрели до нужной температуры, а потому смесь напоминала продукт весьма сомнительного качества: картофель был жёстким и безвкусным, на мясо налип замёрзший прогорклый жир, а бульон отличался скорее не наваристостью, а подозрительной мутностью. А учитывая, что воспитанников миссис Коул удостоили чести отобедать в церковном кафе, означало это лишь одно: пахать им здесь до позднего вечера.       Младшая надсмотрщица направилась к церкви, и Том шустро стал поедать кусочки мяса (а-то вдруг и тут еду будут изо рта выдирать?). Вопреки ожиданиям, тушёнка оказалась вполне съедобной и питательной, а если отковырять ложкой налипший жир, то и волне недурной на вкус. И когда это он сделался таким всеядным? Пережёвывая пищу, Том с любопытством поглядывал на солдат. Шерстяные тёмно-синие кители с тремя латунными пуговицами и такого же цвета брюки, перчатки из трикотажной шерсти, чёрные ботинки или сапоги, почти доходящие до колен. Пилотки или фуражки с латунными кокардами, на которых под короной красуется золотой орёл, парящий над венком. Четыре кармана на кителе: два нагрудных и два нижних боковых; по одной латунной пуговице на каждом. Дополняли картину нашивки на плечах, изображающее белые пропеллеры с двумя или тремя лопастями, у кое-кого они очерчены в белый круг. У некоторых чуть выше локтя красовались белые шевроны (от одного до трёх), иногда дополняемые золотыми крыльями либо коронами, а то и обоими сразу.       И тут Тома осенило. Это не солдаты. Чёрт возьми, это же лётчики! Самые настоящие лётчики, о которых трубят на всех углах. Да даже в Хогвартсе едва ли не каждый третий – почитатель их доблести и талантов, а самые либерально настроение чистокровные снисходительно сравнивали лётное мастерство с искусством квиддича. Теперь понятно, почему они такие молодые. Где же в сороковых найти пятидесятилетних асов? Получается, Отец Семюэл изловчился заманить в церковь не просто рядовых военных, а новую элиту магловской Британии. Ну ничего себе! Да как у него вообще вышло провернуть подобное?       – Да вот только все эти речи про «кровь пот и слёзы», «сражения на пляжах», «наш звёздный час» [1] у меня уже поперёк горла сидят!       Он удивлённо обернулся вправо на мрачный возглас, ища его источник. Странно, ведь где-где, а за столом лётчиков не должны звучать неприемлемые высказывания. Говорившим оказался рыжий парень крепкого телосложения, разительно отличающийся от остальных: расстёгнутый китель, небрежно брошенная на стол фуражка, из карманов торчат скомканные перчатки, а в манере поведения нет ни капли пафосной напыщенности. Том запомнил на будущее, что не следует поспешно приписывать представителям одной группы общие идеалы, убеждения или тем паче личностные качества.       – Да тише ты, не то командир услышит, – вполголоса предостерёг недовольного тощий сосед. – Ты же знаешь: упаднические настроения подрывают боевой дух.       – Да не в боевом духе дело, – проигнорировав предупреждение, продолжил рыжий. – Просто такие как Вильерс нас никогда не поймут. Он из благородных, вырос в тепле в добре, только пришёл – сразу капитаном стал. Ходит весь такой важный и благородный, как герой из романа прошлого столетия. Прямо-таки рыцарь королевы Виктории, чтоб его! Помните, как он заявил, что мы, видите ли, за Британскую корону сражаемся. Заметьте, товарищи, не за родных и близких, не за мирных жителей, даже не за нацию, а за Британскую корону! Это же надо ляпнуть такое! Уверен, живи Вильерс на полвека раньше, как пить дать стрелялся бы из-за косого взгляда, задевшего его честь. Да он хоть раз местные подворотни в глаза видел? Я имею в виду, не милые домики с добропорядочными подданными Его Величества, а настоящую жизнь в трущобах?       – Но, погоди, Уоррен, а тебе-то что с того? – встрял в беседу лётчик с оттопыренными ушами. – Тебе плохо живется что ли?       – Да как вам не дойдёт: нам всем хорошо живется, потому что мы им нужны. Мы жизнями своими рискуем, пока они подготавливают почву для успешной карьеры в будущем…       – Уоррен, ты опять за своё? Не надоело ещё? – утомлённо прервал ушастый.       – Оглянитесь вокруг, товарищи! – самоотверженно настаивал Уоррен. – Думаете, почему нас вообще сюда пригнали? По церквях ведь всякой бурдой перебиваются одни солдаты. А мы лётчики: у нас и зарплата достойная, и паёк приличный. Хоть одна эскадрилья из одиннадцатой группы [2] по капищам шляется? Нет. А почему? А потому что у них командиры из простых, – поспешил он ответить на свой же вопрос. – К чему им лишняя показуха? А Вильерс давным-давно всё спланировал. Для него война только на руку – очередная ступенька к креслу в Вестминстере. Когда последние выстрели отгремят и мир подпишут, то он шустро начнёт цапаться с другими лордами за свободное хлебное местечко. А чтоб в глазах простофиль предстать благородным героем, то все газетёнки сразу и настрочат: посмотрите, дескать, какой правильный – и во время сражений про Господа-Боженьку не забывал.       – А даже если и так, тебе завидно что ли? – насмешливо поинтересовался четвёртый лётчик с длинным носом. – Раньше мы капитана Вильерса могли бы величать лишь «Ваша светлость» и никак иначе. Если бы вообще за всю жизнь выпал шанс с ним словом перемолвиться. А теперь мы сослуживцы. Кто знает, как судьба сложится, авось в будущем чем поможет.       – Ага, поможет, держи карман шире, – скептически хмыкнул недовольный. – Вот увидите: такие как Вильерс нацепят медалей в пять рядов и станут по Вестминстеру бродить, задрав нос. А о нас, покалеченных и изуродованных, вспомнят, если посчастливится, на какой-нибудь Маков день [3] и на том всё закончится. Сами подумайте, где герои минувшей войны?       – Ну, у нас один стал директором сельского госпиталя, – поделился воспоминаниями ушастый лётчик. – А другой открыл чудесную булочную.       – Да, но таких единицы, – тут же возразил Уоррен. – Просто о подобных случаях легче всего вспоминать: есть чем похвастать и в приличном обществе упомянуть не стыдно. Но, признаем честно, большинство рядовых солдат бухает под забором и никому до них дела нету.       Некоторые лётчики, услыхав неподобающее словцо, брезгливо скривились или неодобрительно нахмурили брови, словно на изысканные кушанья вдруг села навозная муха.       – Ну тогда ты, Уоррен, чтоб подать другим пример, не бухай под заборами. Кто ж тебя заставляет? Делов-то, – ехидно предложил лётчик с длинным носом.       Послышались смешки, негромкие, сдержанные и чисто британские, не иначе тщательно скопированные у настоящих английских джентельменов.       – Я не просто так воздух сотрясаю. Я могу доказать, что все слои нашего лицемерного общества насквозь прогнили, – не найдя понимания у большинства, рыжий взялся обрабатывать тощего соседа. – Далеко ходить не надо. Взять, к примеру, этого попа…       Лётчики, доселе не стремившиеся защитить доброе имя своего командира, вдруг разом оживились, стоило лишь заикнуться о викарии. В сторону бедного Уоррена полетели возмущённые оклики, негодующие возгласы и косые взгляды.       – А вот об Отце Семюэле не смей дурно отзываться!       – Его преподобие столько для всех нас делает, как можно быть такой неблагодарной свиньёй?!       – И совести ж хватает святого человека порочить!       – Да на таких людях, как Его преподобие, вся нация держится!       – Тебе, Уоррен, заткнуться не помочь?!       Встретив решительный отпор, рыжий примирительно замахал руками:       – Ну ладно, ладно, понял я! Чего вы так всполошились? Приведу другой пример, – он на мгновение задумался и вдруг резко развернулся на лаве. – Эй, товарищи, не вас ли нахваливала ваша директорша недельки этак две назад, когда просила нашу эскадрилью о денежной помощи? Всё рассказывала, какие вы славные ребята: ответственные, добросовестные и за Британию так радеете. Ну что ж, активисты вы наши, не желаете доказать свою преданность Англии делами, а не только тресканьем солдатских консервов? В Хоум гард [4] записались бы что ли?       И каким образом разговор из жёлчного перемывания косточек начальству перетёк на воспитанников миссис Коул? Том понятия не имел, что скрывается за словами «стража дома» и как-то не стремился просветиться по этому поводу. Приютские вжали головы в плечи, потупились в стол и старательно пережёвывали еду, будто и не к ним вовсе обращались.       – Или, может, пошли бы добровольцами камуфлировать химические заводы?       Что? А таким кто-то занимается? Звучит не слишком заманчиво. А по соседству с детдомом для полного счастья находится парфюмерная фабрика. Чем не химзавод? Не хватало ещё, чтобы их выперли на опасную работёнку из-за длинного языка неугомонного лётчика, желающего доказать непонятно-кому непостижимую истину.       – Вот видите: эти ханжеские учреждения учат врать чуть ли не с плёнок! На словах одни, а как до дела дойдёт – так за чужими спинами прячутся! И кто из них вырастит? Выход один, товарищи, к чертям собачьим этот треклятый империализм…       Том не знал, к каким последствиям для приютских привели бы пламенные призывы, однако рыжий оратор настолько увлёкся, что не заметил идущих со стороны церкви. А тем временем к ним неспешно приближались младшая надсмотрщица, Отец Семюэл и неизвестный мужчина в такой же тёмно-синей форме. Хотя нет, не в такой же. В отличие от плотной и тяжёлой ткани лётчиков, у новоприбывшего мундир был из более лёгкой и изящной баратеи [5], значок на фуражке не латунный, а вышитый золотом, четыре светло-голубых полоски на рукавах, кожаные коричневые перчатки. Над левым нагрудным карманом на тёмной подкладке красовались белые буквы «RAF» [6], вышитые внутри золотого венка под белой королевской короной с такими же крыльями по боках. На ум приходила лишь одна очевидная догадка: незнакомец и был тем самым капитаном Вильерсом, которого на все лады поносил чрезмерно говорливый Уоррен, а остальные не спешили прервать его гневные тирады. И, увидев их начальника собственными глазами, Том понял, что для прохладного отношения имелись определённые основания. Во-первых, капитан Вильерс был ненамного старше подчинённых по возрасту, но значительно превосходил их по социальному статусу, что уже является достаточным поводом для неприязни. Во-вторых, выглядел он ну очень странно. Кажется, теперь Том понял характеристику «рыцарь королевы Виктории». Аристократические черты лица, благородная осанка, решительный взгляд – всё это великолепно смотрелось бы где-нибудь на новеньком военном плакате или на аудиенции у Его Величества. Но ходить с такой миной в реальной жизни… Как-то глупо и смешно. И не жарко ему в застёгнутом кителе и в перчатках? И даже если нет, зачем других заставлять сидеть в полном облачении на заднем дворе рядовой церквушки в жаркий летний полдень? С целью выпендриться перед сиротами? Вот, наверное, замечательно будет, если кто-то ненароком заляпает тушёнкой новую форму. В общем, едва ли всё вышеперечисленное способствовало возникновению безмерной любви и уважения к руководству.       При приближении командира лётчики поднялись с мест, а невезучий Уоррен, зачуяв неладное, запнулся на полуслове: «Построим новый мир, товари…». Некоторые из приютских также встали, пока Том никак не мог понять, как ему поступить. Почему не все подопечные миссис Коул приветствуют новоприбывшего? Это какая-то особая честь или что? Вот Бишоп и Стаббс уже поднялись, а Эми Бенсон продолжает восседать на лаве… Точно! Том поспешно вскочил на ноги, присоединяясь к остальным мальчикам. Где-где, а здесь он не ожидал столкнуться со светскими условностями: дамы сидят, джентельмены встают. Стыдно было не сообразить сразу, будто и не на Слизерине учился. Впрочем, изображать леди и джентельменов в столь неказистом обществе не менее глупо.       – Сержант Уоррен, ваше поведение позорит честь мундира Королевских ВВС, – жёстко оборвал оратора капитан Вильерс.       – Я просто обсуждал с товарищами насущные проблемы, сэр, – вытянувшись по струнке, отчитался рыжий. – Насколько мне известно, разговаривать за обедом не воспрещено, сэр.       – В таком случае, может, вместо того, чтобы перекладывать на детей военные тяготы и вести заунывные беседы, вы самолично отправитесь камуфлировать Биллингем [7]?       – Я всего лишь высказал своё мнения, сэр.       – Я задал вам вопрос, сержант Уоррен, – сухо напомнил командир. – Следует ли мне найти в вашем расписании свободные часы, которые вы могли бы посвятить на благо Британии? Извольте ответить.       Наверное, с таким же холодным превосходством в богатых домах делают замечания провинившейся прислуге. Том, конечно, не мог судить о подобных нюансах по личному опыту, но иногда он слышал, как слизеринцы уверяли, будто истинный аристократ не опустится до крика на жалких домовиков и прочих низших созданий.       – Никак нет, сэр, – выдавил из себя Уоррен, видимо, осознавая, что после произнесённых ранее воинственных уверений теперешнее отступление значительно подпортило веру «товарищей» в незыблемость его идеалов.       – Благодарю, это всё, что я хотел услышать, – презрительно заметил капитан Вильерс, словно и не ожидал иного развития событий. – Прошу садиться, господа.       Сперва почётное место во главе стола лётчиков занял командир, затем сели его подчинённые, а уже потом и воспитанники приюта Вула опустились на лаву.       – Ангела за трапезой, – умиротворённым тоном пожелал Отец Семюэл, осенив их крёстным знамением.       – Невидимо предстоит! – неслаженным хором ответили присутствующие.       Похоже, викарий хотел быть хорошим для всех, а потому решил попросту игнорировать само существование недавнего инцидента, притворившись всецело поглощённым молитвами за спасение бренного мира сего. Однако Его преподобие вовсе не спешил ни присоединяться к обеду, ни вернуться к сочинению проповеди для вечерней службы. Вместо этого он подходил к лётчикам по очереди, участливо осведомляясь о невзгодах и радостях, выпавших на их долю. Том полагал, что подобное поведение вызовет лишь раздражение, однако мягкий тон и понимающие кивки Отца Семюэла будто возвышали его персону в глазах военных. Хотя, по сути, ничего особенного викарий вообще не делал. Просто спрашивал самые обыденные вопросы вроде «Как поживает ваша матушка? В добром ли она здравии? Ангела за трапезой, сын мой», «Вы уже оправились после полученного ранения? А что говорит доктор? На всё милость Божья, сын мой. Господь не оставит нас. Ангела за трапезой», «Не забудьте про завтрашнюю исповедь, капитан Вильерс. Это похвально, что вы радеете о духовной благодати в столь непростые времена. Ангела за трапезой», «Да, сын мой, я убеждён, вы обязательно поступите в колледж в этом году, если на то будет Господня воля. Вы должны уверовать в это. И конечно же, продолжайте готовиться ко вступительным экзаменам, дабы явить Господу своё усердие. Ангела за трапезой».       – Поздравляю вас с рождением ребёнка, сын мой, – продолжая обход, Отец Семюэл тепло улыбнулся лётчику с оттопыренными ушами. – Появление новой невинной души в нашем мире – это всегда маленькое чудо и благословение свыше. Кстати, сын мой, вы уже оформили документы для получения фруктов, молока и двойной порции яиц?       – Молока? – удивлённо переспросил ушастый. – Нет, Ваше преподобие. Я не знал, что оно также полагается.       – Конечно же полагается, сын мой, – заботливо просветил викарий. – С июня этого года ежедневно видается пинта молока для малышей до пяти лет, беременных или кормящих женщин, и полпинты для детей в возрасте от пяти до шестнадцати лет. Вам не следует пренебрегать законным правом на помощь.       – Спасибо, Ваше преподобие. А нам с женой никто об этом не говорил. Спасибо, что побеспокоились о нас, – растроганно поблагодарил лётчик.       – Вы всегда найдёте поддержку в храме Божьем, сын мой, – ласково заверил священник с великодушным бескорыстием в голосе, будто собирался предоставлять это самое молоко непосредственно с собственного стола. – Будь то минуты радости, или минуты печали…       – А вот интересно, святой отец, – не выдержав одухотворённых тирад, прервал неугомонный Уоррен, – почему вы не броситесь так же рьяно отстаивать права во-о-он тех маленьких чуд за соседним столом? – он кивком указал на воспитанников миссис Коул. – Уверен, сироты тоже в молочке не купаются. Не следует ли вам как члену Совета попечителей незамедлительно озаботиться этой несправедливостью, а святой отец?       – Что за вздор вы несёте, сержант Уоррен? – свысока заметил капитан Вильерс. – Как вы посмели отвлекать Его преподобие беспочвенными домыслами? Я полагаю, леди и джентельмены из Совета попечителей исправно выполняют возложенные на них обязанности и не нуждаются в ваших указаниях.       – Так давайте спросим у детей, сэр. Вот же они, рядом сидят. Далеко ходить не нужно, – стараясь говорить предельно вежливо, настоял рыжий лётчик. – Ну, чтоб не отвлекать Его преподобие беспочвенными домыслами. Ну же, товарищи, сколько раз на дню у вас подаётся молоко к столу?       А можно просто спокойно поесть тушёнку без излишнего внимания? Насколько Том помнил утренний завтрак, никаких стаканов с молоком под нос не совали. Но вряд ли Отец Семюэл как член Совета попечителей придёт в благоговейный восторг, если кто-то из приютских решит сообщить о сем поразительном факте военным, которые чуть ли не молятся на его священную персону. К счастью, желающих поведать о занимательной жизни в детдоме не нашлось. Казалось, теперь капитан Вильерс мог бы и успокоить свою совесть, ведь если никто не жалуется – значит и проблемы нет.       – Думаю, в данном случае молчание говорит само за себя, – строго заметил командир, верно истолковав приступ немоты, поразивший подопечных миссис Коул. – Что ж, я лично разберусь с этой ситуацией. Даю слово офицера.        Девчонки заулыбались и зашушукались, бросая на капитана Вильерса восхищённые взгляды, а Уоррен торжествующе воззрился на Отца Семюэла, умело изображающего недоумение и озадаченность.       – Право же, даже не представляю, как такое могло произойти, – поражённо сокрушался викарий. – Дети мои, почему же вы безмолвствовали и не обратились ко мне? Вам же известно, что двери храма Божьего всегда открыты в любое время дня и ночи. Но, впрочем, нет, это лишь мой грех. Я был так поглощён духовными и мирскими заботами, что не смог уделить вам должное внимание. Надеюсь, дети мои, когда-нибудь вы простите мне столь непозволительную ошибку.       – Ну что вы, Ваше преподобие, вы ни в чём не виноваты!       – Вам не стоит укорять себя из-за такой малости!       – Должно быть, это кто-то другой что-то напутал!       – У вас и так столько дел. Разве могли вы уследить за каждой мелочью?       К огорчению Уоррена, репутация Отца Семюэла не только не пострадала, но и окуталась незыблемым ореолом праведных мучений и самобичевания. Все, начиная от капитана Вильерса и заканчивая старшей надсмотрщицей, спешили заверить викария, что у них и в мыслях не было попрекнуть Его преподобие за безвозмездную службу на благо страждущим. Некоторые и вовсе стали косо посматривать на рыжего как на главного виновника происходящего. Разумеется, Отец Семюэл не мог опуститься до выражения неприязни, а потому с добродушной физиономией подошёл к незадачливому Уоррену.       – Сын мой, благодарю вас за то, что своевременно указали на столь удручающее моё сердце обстоятельство. Вероятно, вас направлял перст Господень. Воистину, это знак свыше: вам следует чаще появляться хотя бы на воскресных богослужениях, чтобы не утратить Божью благодать.       – Знаете, святой отец, мой брат вот не пропустил ни одной утреней, а всё равно погиб в первом же бою. Отчего же добрый Боженька не ответил на его челобитные?       Том практически предвидел, что зря Уоррен решил вступить в теологическую дискуссию с Отцом Семюэлом.       – Мне известно о ваших душевных терзаниях, сын мой, однако не следует использовать смерть близкого человека как аргумент в божественной полемике, – мягко посоветовал викарий с ласковой улыбкой. – Уверен, ваш брат ежедневно возносил молитвы о здравии своих родных – и посмотрите: вы живы и здоровы. Но как часто вы молились за него? Подумайте об этом. Ангела за трапезой, сын мой.       Уоррен сперва проигнорировал пожелание, однако под суровым взглядом капитана Вильерса благоразумно ответил:       – Невидимо предстоит, святой отец.       На удивление, обойдя по кругу стол лётчиков, викарий не угомонился, а принялся со столь же мягким тоном интересоваться невзгодами, выпавшими на долю воспитанников миссис Коул. Всё же, поддерживать образ непогрешимого праведника весьма нелёгкая работёнка: понимающие кивки, слова поддержки и прочие знаки внимания доводилось уделять даже всякому сброду (если, конечно же, у представления есть достойная публика). Сердобольные вопросы не прекращались ни на минуту: «Дочь моя, тебе не следовало приходить сегодня, ты же поранила вчера руку. Как порез, ещё болит? Не перетруждайся и береги себя. Ангела за трапезой, дочь моя», «Дитя моё, ты ведь в приюте всего неделю? Тебя никто не обижает? Нет? Ты познакомился с новыми друзьями? Слава Всевышнему! Теряя одно, Господь дарует нам нечто другое, дитя моё. Помни об этом. Ангела за трапезой», «Сын мой, сожалею, что тебе не удалось отправиться в деревню, а ты ведь так отчаянно желал попасть в любящую семью. Ну-ну, отпусти минувшие горести, Господь услышит твои молитвы, сын мой. Вскорости составят новые списки. Без сомненья, в них непременно будет твоё имя. Надобно верить и уповать, дитя моё, верить и уповать на Его милости. Ангела за трапезой, дитя моё».       Ну ни черта себе у него память! Да тут столько новеньких, а он всё обо всех знает и ещё умудряется использовать информацию для создания приятного впечатления. Впрочем, чем завидовать чужим умениям, лучше попытаться позаимствовать удачные способы манипуляций человеческим разумом. Если в будущем возникнет необходимость сыграть роль Добродетельного героя, то…       – Как обстоят дела в пансионе, сын мой? Надеюсь, ты прилежно занимаешься и внемлишь наставлениям учителей? Помни, сын мой, Господь предоставил тебе шанс изменить свою жизнь, не следует предаваться праздности и безделью.       Том успел забыть, что тоже является частью этого сборища и отец Семюэл не обделит его священной заботой. Пришлось спешно нацепить праведное выражение лица и смиренно произнести:       – Да, Ваше преподобие, я всецело благодарен Господу Богу нашему за предоставленную мне возможность, а потому усердно занимаюсь, ежедневно вознося молитвы за здравие близких мне людей. Я никогда не забуду, сколь многим обязан доброте миссис Коул, приютившей меня, и Вашему преподобию, наставляющему всех нас на путь праведного служения Всевышнему.       – Это похвально, дитя моё, – Отец Семюэл слегка опешил от такого красноречия. – Ангела за трапезой.       – Невидимо предстоит, Ваше преподобие, – кротко ответил он.       К сожалению, обед не мог продолжаться вечно: прошло не более получаса, а приютских уже сопроводили на огородные работы. Снова солнце, грязь, нескончаемые ящики и мокрое кепи. Пожалуй, лишь надоедливая светомаскировка спасла от вкалывания до позднего вечера, ведь навряд ли Божественный перст укажет дорогу в непроглядной темени ночных улиц. Когда нормальные люди вкушали послеполуденный чай, женщины-надсмотрщицы велели им потихоньку складывать инвентарь. Да, нельзя было просто резво вскочить и поскакать на все четыре стороны. Сперва требовалось отнести ящики в кладовую, убрать сорванные сорняки на огромные кучи, почистить инструменты, перетащить всё в пристройку, а уж потом можно и собственной персоной заняться. Том как раз собирался отмыть туфли, однако ему строго пояснили, что вода из умывальника по правилам используется для омовения тела, а посему негоже её на башмаки растрачивать. К рукомойнику допускались исключительно те, кто ходил босиком и теперь безуспешно пытался отдраить измазанные пятки. Остальные же довольствовались сухими ветками, которыми следовало столь же безуспешно отковыривать комки земли с подошвы. Налипшая за день грязь отставала крайне неохотно и тяжело. Да этой палкой впору только царапины на обуви ставить! А прошивка и вовсе окрасилась в землисто-серый цвет, не поддающийся выведению.       Пока женщины-надсмотрщицы возились с дверьми пристройки, освобождённые от контроля приютские стали вести себя раскованнее. Послышались гыгыкaньe, гомон, дурацкие шуточки, девчачье шушуканье о капитане Вильерсе, неправдоподобные пересказы детдомовских сплетен… Шайка Бишопа, почувствовав свободу и безнаказанность, стала вызывающе поглядывать в его сторону, строить угрожающие гримасы и диковато скалиться. Бишоп смачно сплюнул на землю с отмороженным выражением, которое, вероятно, считал устрашающим, Эми Бенсон ржала так неистово, словно налакалась дрянного пойла из Ист-Энда, а Билли Стаббс поглядывал, не возвращаются ли женщины-надсмотрщицы и нет ли на горизонте Отца Семюэла.       Том ответил не менее грозным взглядом, ничем не выдавая обеспокоенности или страха. Однако с этими кретинами нужно что-то делать. Глупо будет надеяться на авось и безропотно ждать, пока сборище головорезов однажды ночью отобьёт ему почки. Отгоняя усталость, он заставил мозг работать.        Конечно, проще всего было бы присоединиться к любой другой внушительной группе в приюте Вула и с горем-пополам отбыть ненавистное лето. Том не сомневался, что при желании смог бы втереться в доверие к недалёким личностям, кругозор которых сведён к желанию набить брюхо безвкусной баландой, отдубасить за углом попавшего под руку хлюпика, пока взрослые не видят, и безграничной уверенности в величии собственной персоны. Можно было бы найти для Бишопа другую, ещё более слабую мишень, или вообще рассорить неугомонную компанию, едва ли связанную крепкими узами тёплой дружбы. Однако для этого нужно время, хотя бы парочку дней, которых, чёрт побери, у него нет!       Также он заметил, что несмотря на напускною браваду, шайка Бишопа остерегается попадаться на глаза людям, наделённым даже самой незначительной властью. Вот если бы с Марты в приюте был хоть какой-то прок! На помощь мистера Вула или миссис Коул рассчитывать нечего. У первого Бишоп в любимчиках, а директриса вмешивается в разборки лишь в самых крайних случаях. Удастся ли подстроить что-то из ряда вон выходящее, а потом свалить вину на Бишопа? Однако, вряд ли миссис Коул впечатлит фингал под глазом, а на что-то большее потребуется либо волшебная палочка, либо парочка преданных приспешников.       Или попробовать прикинуться невменяемым, чтобы ему выделили отдельную комнату? Но нет, не стоит так рисковать, ведь вместо личных апартаментов его могут просто выпереть камуфлировать химические заводы для излечения душевной хвори.       Бесформенный комок земли отлепился от подошвы и глухо шмякнулся на затоптанную землю, тонкая царапина проступила на красивой коже туфель, продолжала гоготать Эми Бенсон, Дэннис Бишоп старательно собирал слюну во рту для очередного плевка, Билли Стаббс бдительно зыркал по сторонам, девчонки по соседству без умолку щебетали: «Боже, ты видела, как шикарно сегодня выглядел капитан Вильерс?… Мне показалось, он мне улыбнулся… Да нет, мне… Невероятный красавчик!»       Ну уж нет! Не может быть, чтобы выхода не было. И это в военной, до ненормального странной Британии, будто поражённой в сердце неизлечимой болезнью, оставляющей гниющие раны на прежде размеренной жизни. Там, где новую элиту корчат неотёсанные юнцы, а вчерашнее барышни рисуют краской чулочный шов на голых ногах, Том непременно найдёт выход из сложившейся ситуации.