Аконит

Руки связаны, Ставки сделаны, Задержать, защитить, не пускать. Уходящей спине вслед с тоской смотреть. Верить. Надеяться. Ждать. Знать, что небом друг другу назначены, Гнать предчувствие черное прочь, Сожалеть о годах потраченных, Волком выть Сердце рвать. Не помочь. Ещё_Одна_Малфой

Гарри вышел из шумного холла Аврората впервые за очень долгое время не через оперативный выход для спецотрядов, а через главный. Была середина рабочего дня, и осеннее солнце резко ударило в глаза, тут же пригревая, будто поглаживая его темные волосы, ласкаясь к ним последними теплыми лучами. Гарри много лет не был в такой час не на работе и чувствовал себя потерянно. Навык праздного времяпрепровождения был давно утерян, и он стоял на ступенях Аврората, оглядываясь по сторонам, словно ища поддержки у проходящих мимо людей. Будто они могли как-то помочь ему, подсказать, что делать дальше с собой и со своей судьбой. Он наглухо запахнул пальто, кутаясь в него, словно в защитный кокон. Сменив наконец такую привычную командирскую мантию на простую гражданскую одежду, он чувствовал себя неуютно. В этой одежде, в этот час, не зная, куда пойти и чем себя занять, растерянно теребя отворот рукава, он все же спустился с лестницы и, подхваченный потоком целеустремленных людей, пошел по улице, не глядя на дома и названия на табличках. Гарри размышлял о своей судьбе, представляя ее яркой кометой — яркой, огненной, обезумевшей от собственной скорости. Комета его жизни неслась, сжигая саму себя изнутри. Падала, рассекая воздух, вниз. Вниз в огромную воронку, широкую, неминуемую, сужающуюся в маленькую итоговую точку — игольный зрачок темно-серых глаз. И не было сил остановиться, прекратить это падение, избавиться от наваждения и фатального притяжения. Все быстрее и быстрее падала комета, все ближе и ближе были смотрящие в его сердце глаза. Разрушительные, холодные, как далекий свет тех самых звезд, в честь которых он был назван. Идти домой Гарри не хотел. Что ждало его в темных стенах одинокого не обустроенного дома? Ничего. Пыль и скрип ступеней. Глупая надежда, что эти ступени скрипнут под его ногой... Пойти в паб и совсем по простому, мужскому обычаю нахлестаться горькой горячей дряни, чтобы забыть в себе человека, забыть на короткий миг вообще все. Сомнительно. Гарри шел, встречая порой любопытные взгляды — он все еще был самым известным человеком в магическом мире и все еще не мог привыкнуть к тому, что все всё про него знают. В конце концов, когда на него стали постоянно оборачиваться, он свернул в тихий сквер и устало рухнул на ближайшую скамью возле какого-то дряхлого старичка, кормящего булкой назойливых гулькающих птиц. Почему-то этот звук страшно раздражал сейчас Поттера. Эти дурацкие голуби, толстые и серые, обнаглевшие, прыгающие по его ботинкам. Гарри шумно выдохнул и раздраженно сбросил с ноги привязчивую птицу. — Я смотрю, вы не в духе, молодой человек, — проскрипел старичок, сидящий рядом с Гарри. — Простите, — виновато осекся Гарри, — паршивый день, — он запрокинул голову и стал смотреть в небо. — В вашем возрасте это, скорее всего, либо из-за работы, либо из-за любви, — не глядя на него, предположил старик, продолжая крошить булку себе под ноги. — Уф-ф... — тяжело вздохнул Поттер. — И то, и другое, — честно отозвался он. — Ну, друг мой, вы так молоды. Всегда найдется место и дело для сильной руки и твердого характера, — с улыбкой обнадеживал его старец. — А любовь... — старик повернулся к Гарри лицом и лукаво, как умеют только веселые дедушки, улыбнулся. — В любви главное — смелость и решительность. Смелость о ней рассказать и решительность ее удержать, — он бросил остатки булки жадным голубям, кряхтя, встал, не разгибая спины, и медленно пошел в сторону шумной улицы, предоставляя Гарри самому себе и отзвуку его слов... «А что, если и правда! — вдруг нервно подумал Гарри, — что, если вернуться, пойти в архив, вышвырнуть эту наглую девицу вон! Схватить его, прижать, сказать всё, всё как есть. Что он, Гарри — его Хозяин, только ему он принадлежит и всегда будет принадлежать! Заломить ему руки, пусть хоть оббрыкается! Целовать всего. Всего! Пока не сдастся, пока не поймет, чей он! И взять его прямо там, заклеймить, искусать, порвать к чертям, чтобы знал, знал, кто его Хозяин!» Что-то темное, густое забурлило в Гарри — что-то, чему он не мог дать названия. Но тут же представив себе все это, представив свой гнев и жажду, свою алчную страсть и животное, невыносимое желание, он понял, что никогда, никогда не поступил бы так. Победить дракона можно только стрелой, пронзить его золотое сердце, упокоить навеки, обломив ее наконечник. А до этого дракон будет ничей. Такова его природа. Таков порядок вещей. Гарри тряхнул головой, отбрасывая темные видения и странные мысли. Мысли человека, не знавшего как получить желаемое, заветное, единственно нужное. — Но у меня есть Ако. Ему я нужен. А значит, отчасти, нужен и ему. Значит, смогу видеть его, быть иногда с ним, ждать его, звать, украдкой касаться... Он тут же припомнил все те редкие мгновения их близости, те жалкие крупицы какой-то необъяснимой нежности и порой даже страсти. Все их перепалки и шутки, все взгляды, все прикосновения и те жгучие, кусачие, жадные поцелуи. Как важны были теперь все эти моменты, как бережно перебирал их в памяти сейчас Гарри, улыбаясь своим воспоминаниям, купаясь в них. И как же мало их было, как невероятно, ужасно, несправедливо мало они были рядом друг с другом, хотя, казалось бы, с детства в одной упряжке. Гарри сидел уже не один десяток минут, все больше погружаясь в мир фантазий и больше всего ему хотелось перестать жить как в бреду и вновь попробовать начать все с начала, узнать себя, понять, кто он и для чего он здесь. А яркая комета его жизни неслась и неслась... Уже сгущались сумерки, когда Гарри подошел к двери на Гриммо двенадцать. Он замерз и устал. Он истерзал себя мыслями и мечтами и хотел теперь только теплого огня и спать. А завтра... Завтра все по новой, но это будет уже завтра. Знакомый чугунный блеск входной ручки, два поворота ключа, щелчок, запах старых обоев и скрип половицы под ковром. Сброшенное на пол пальто и туда же ключи и обувь. Он в темноте прошел на кухню и заварил себе горячего чаю. Не найдя ничего съедобного в холодильнике, с чашкой в руке он поплелся в гостиную, жалея, что у него не было телика или радио — было бы хорошо перед сном послушать какой-то умиротворяющий бубнеж... Он остановился на пороге своей гостиной как вкопанный, качнулся немного, словно от удара, и замер, не веря своим глазам. Камин был разожжен, и на ковре возле огня на животе, вытянувшись лапами вперед, окружив себя пушистым хвостом, спал Ако.