Остановка

      Потом Пашка Француз, тот самый парень из Депо, друг Лайта, говорил, что ему будто «свет выключили», в один миг всё оборвалось. — Вот мы возле Карусели стоим, думаем, как арт половчее вытянуть, а потом бац — темно вокруг, а я в кустах валяюсь, — рассказывал он притихшим за столами свободовцам. Народу в столовой собралось много, узнать что именно случилось с группой Глока, о которой вестей не было вот уже пару недель, хотелось всем. К Повару Пашку погнали сразу, даже сполоснуться не дали, сказали — потом. И умоется потом. И поспит потом. Правда стакан ему в руку сунули. И сигарету прикурили, сам он не мог, руки у парня дрожали.       Что вообще происходит Француз сначала не понял, очнулся он с гудящей головой и вполне прозаичной мыслью. Что за хрень? — подумал сталкер и вдруг с ужасом, аж в груди оборвалось, осознал то, что ни знакомой Карусели, ни свободовцев рядом нет, а сам он лежит под каким-то кустом и тупо пялится в темноту. — А когда я голову повернул, то и вовсе охренел. Они ж прямо на меня смотрели, — растерянно, словно не веря самому себе, качал головой Француз. — И как не заметили! В трех метрах ведь стояли. Сначала разговаривали. Тихо так, почти шёпотом. Я только отдельные слова слышал. Потом костёр развели, вокруг него на колени встали и давай качаться, про Монолит всё бормотали. Молились стало быть. Самый момент был по ним очередь выпустить! Вот только никак не мог я, не было при мне автомата, прикиньте. Только пистолет! В руке я его оказывается сжимал. А как достал не помню. Нихрена бля не помню! Да и какая разница, что я бы с ним против шести автоматчиков сделал? Вот я и залег, затаился, даже глаза зажмурил, дышать боялся, всю руку отлежал! Пацаном каким-то мелким, что под одеялом от монстров прячется себя чувствовал! И знаете что, нихрена мне за это не стыдно! Другие на моем месте вообще бы обосрались! А эти так до утра и просидели, молились всё. Как рассвело только ушли. Один ещё оглянулся…       За ПДА Француз потянулся сразу, как только черно-белый камуфляж фанатиков затерялся среди деревьев. Потянулся, достал из кармана (и как только не обронил!), а едва взглянув на экран, тут же выругался. Разряжен. — Это ведь мне жизнь спасло! Вы только прикиньте, что бы со мной стало, если б моя пэдэаха не разрядилась, да пикнула бы не вовремя!       На ноги он поднялся с трудом, пару раз даже упал, не удержался — голова кружилась, да и вообще тяжело было, болело всё.       Что их группа стала жертвой псионика, Пашка понял ещё когда замирая от страха смотрел на молящихся сектантов. В землю рядом с одной из извивающихся в трансе фигур была воткнута палка с насаженной на неё бугристой головой контролера. Его едва прикрытое дырявыми обносками тело валялось тут же, почти у самого костра. — Так это монолитовцы его грохнули? — спросил один из свободовцев. — Они, кто ж ещё? — кивнул Француз. — Если б мог «спасибо» им бы за это сказал! Эта тварь ведь Хлопа убила…       Хлопа вернее то, что от него осталось Фрацуз нашёл возле той самой Карусели, на которой обрывались его воспоминания. Туда он направился сразу, как только вышел из леса, о свободовцах сталкер не забывал ни на минуту. — Я сначала на базу хотел идти, но потом подумал — мало ли, может там осталось что, следы например какие, тем более крюк небольшой…       Никаких следов там не было, землю размыло. Вокруг валялись только их размокшие окурки, разлагающееся тело Хлопа, его оружие и… Еда.       Что он голоден, и что хочет пить, Француз понял только когда увидел лежащий на земле рюкзак. Сорвав с тела флягу, он жадно присосался к горлышку. Что у него распух язык и потрескались губы, он до этого даже не замечал. — Наверное этот контролер следил за нами, долго следил, издали, — продолжал свой рассказ сталкер. — Потом момент выждал, ментальным ударом убил того, которого посчитал более опасным, а остальных решил увести в свое логово. Наверное Хлоп сразу умер. Хорошо хоть не мучился. Я его не стал трогать, он уже совсем… Плохой стал. Так что он там и лежит, вот здесь, — не глядя на недоверчиво перешептывающихся сталкеров, Француз ткнул в карту, и вдруг едва не сорвавшись на крик затараторил.— Эта тварь… Она ведь меня несколько дней по лесу водила, а я об этом не помню! Нихрена бля, не помню. Совсем. Что жрал не помню. Что пил не помню. И как в штаны гадил тоже не помню! Охренеть, да?  А ведь если бы не эти фанатики, он бы меня сожрал. Или мозги в итоге, как Хлопу вышиб. — А Глок? — устало перебил соклановца так вовремя вернувшийся на базу Лайт. С тех пор как пропали его друзья, парень на базе не сидел, едва пополнив запасы, он снова уходил в Зону, искал. — Так что с Глоком? — снова спросил он, но Француз покачал головой и уставился на стакан.       Но Глок был жив. И даже относительно здоров. Он вернулся спустя всего пару дней после Пашки. Такой же растерянный, раненый, смертельно усталый, в драном комбинезоне, невообразимо грязный. Но живой. Его бредущего прямо к минному полю засек со своей вышки снайпер. — Это Глок! Не стреляйте, это Глок! — со всей силы заорал он караульным, и те бросились наперерез. К счастью успели. Скрутили, повалили на землю. Отбиваться Глок даже не пытался, просто растерянно смотрел на окруживших его соклановцев и молчал.       Оклемался он не скоро, первые дни больше спал. А Пашка погиб. Застрелился. Но прежде чем пусть себе пулю в голову убил монолитовца и двух охранявших его свободовцев… «Здесь такое бывает, » — в который раз подумала Кира, когда прогрохотавшие где-то совсем рядом выстрелы вырвали её из сна. — Ну, куда собралась? — схватил ее за руку вынырнувший из темноты какой-то парень, когда она выскочила из казармы и понеслась на звук. — Погулять что ли решила? Иди, спи, утром погуляешь, — сказал он, но она не ушла. Юркнув в тень от танка она стояла и смотрела как в предрассветных сумерках мимо неё, сверкая фонарями по направлению к штабу бегут вооружённые люди. Но больше не стреляли. Вместо этого на крыльцо вышел или скорее вывалился Лайт. Привалившись к стене он судорожно прикурил. Даже со своего места Кире было видно как дрожат его руки. «Здесь такое бывает», — усмехнулось в голове, когда на следующий день она подошла к разведенному под маскировочным навесом костру и спросила, что случилось. — Здесь такое бывает, — получив ответ на свой вопрос, произнесла вслух она, а на недоуменный взгляд сталкера пожала плечами. — Здесь ведь таким никого не удивишь. Свободовец нахмурился, но вдруг покачал головой. — Не удивишь, — тихо проговорил он.       О произошедшем Глок в отличии от Пашки Француза разговаривать не хотел, отмалчивался, на все вопросы отвечал, что не помнит. И как очнулся не помнит, и как назад шёл не помнит. А на публичный суицид? Да нет, вроде не тянет. Да и вообще пока ни на что не тянет. Холодно просто, и горло болит, простыл наверное. Вот и отпаивали сталкера то чаем, то водкой, а ещё через неделю сняли приставленную к нему охрану, с Глоком и правда было все в порядке. Конечно он изменился, любой бы после такого изменился, он стал более молчаливым, задумчивым, с Хлопом они дружили крепко.  — Я давно его знал, — много позже рассказывал ей Глок. — Я тогда на одних ученых работал. В общем меня на болотах какие-то утырки подранили и я… Заплутал. Понимаешь. Ночью, на болотах. Один, без оружия. Хлоп, когда на меня наткнулся, чуть не пристрелил, говорил, что я на зомбака похож был. В общем он меня к одному хутору вывел. А там наши. Ну я и предложил ему остаться. Потом я там с одним хером из главных пацапался. Ушел короче. И он ушёл. Вместе со мной. К «Свободе» вот примкнули. — Мне жаль. — Мне тоже жаль, Кира. И Француза жаль. А тот монолитовец… Не жалей его. Не люди они уже. Он сначала всё сбежать пытался, один раз из наручников выбрался, всю кожу с кистей сорвал. Я такого никогда в жизни не видел. Наши его тогда крепко избили. А потом он так и сидел там до тебя, мы его наркотой накачивали, он ведь всё затылком о стену бился. Мы к нему даже учёного с «Янтаря» пригнали. Ещё до тебя. А он сказал, что не знает что с ним, и как это лечить не знает, предложил его им отдать. Изучать его хотели, эксперименты ставить… И как я этого очкарика тогда не грохнул? — ответил Глок и вдруг хмыкнул. — Кира… Кира-Шакира. — Почему Шакира? — спросила она. — Потому что белобрысая, — вдруг рассмеялся Глок. Об убитом Французом монолитовце и о Хлопе он больше не заговаривал. А вот она вспоминала. И Хлопа вспоминала. А однажды наткнулась на его могилу. На грубо сколоченном кресте было нацарапано одно слово — «Хлоп». Хлоп, — коснувшись креста пальцами подумала Кира. — ты ведь тоже знал, что здесь такое бывает.       К тому времени она уже давно приняла решение. И далось ей оно легко и просто. Всего в несколько минут.       Сталкеры свое обещание сдержали, и как только Глок более менее пришел в себя велели ей собираться.       И пока Кира натягивала на себя купленную еще у Сидоровича «Зарю», она в который раз представляла, как под всё понимающим взглядом администратора поднимается в тот номер, что делила с мужем, как принимает душ, как пьет снотворное. Как потом уезжает. Уезжает без мужа. Одна. Вещи Виталия она оставит там, в гостиннице. Они ведь ему больше не понадобятся. Интересно, что она скажет его родителям, маме… А та снова кричит, снова обвиняет! А она снова представляет, как стоит перед ней и не смея оторвать от пола взгляд, говорит, что идея посетить ЧЗО принадлежит ей. — Да и плевать! Плевать! — выругалась Кира и вдруг обессиленно опустилась на свою койку. И когда чья-то рука осторожно тронула ее за плечо, она вцепилась в эту руку и расплакалась.