Сокрытое от чужих глаз

В покоях Юнги всегда стоит мрак. Слуги задёргивают шторы, чтобы в обитель не проскользнул ни один лучик света, лунный или солнечный, не важно. Мин восседает на своей кровати, как будто на троне, но только не в золоте и в шелках, а в простой ситцевой рубашке и в штанах из похожего материала. Такой же непокорный перед натиском всего мира, но перед Сокджином, который должен явиться с минуты на минуту, он не может предстать перед ним наследником престола. Ким, сам того не понимая, требует от него намного большего и практически невозможного — стать просто Юнги без гнева в глазах, без жгучей ненависти к родному отцу, без жажды власти. Мраморный пол холодит босые ступни, Юнги мерит неспешно комнату и следит за шевелением створки окна от порыва ветра. Сокджин до этого никогда не опаздывал, а это значит — его задержали на празднике. Командир обязан быть со своими подчинёнными и в моменты великой печали, и держать с ними строй на пышных празднествах. Мин же не нужен никому кроме матушки и… Сокджина. — Господин? Худощавое тело паренька из деревни опускается перед Юнги на колени, склонив голову в знак почтения. Чон напуган, тяжело дышит и дрожит от холода, скорее всего всю дорогу бежал до дворца, скрываясь от стражи. — Что случилось, Хосок? Неужели есть новости? — Юнги спрашивает спокойно, сохраняя достоинство даже в таком нелепом для знатного человека наряде. — Ван Гон был в нашем селении. Он проводит совещания на окраине, чтобы все приближённые остались в неведении. Я выследил одинокого всадника, приметил в нём манеры человека непростого, да ещё и меч на поясе висит, как у вашего… — Довольно! Лицо юного наследника искажается гримасой отвращения. Его отец не может зваться таковым, он отказался признать свою же кровь, какое ещё между ними может быть родство? — Ты подслушал их? — Немного, господин. У двери и окон, на первый взгляд, никого и нет, а загвоздка в том, что они все внутри коршунами наблюдают и слушают. Вот и меня услыхали, я по траве-то шумно хожу. Хосок чувствует, как напряжение сковывает конечности, он пробует пошевелить ногами, но оттого колени ещё сильнее разъезжаются в стороны. — Что тебе удалось выяснить? Из ситцевого рукава показывается тонкое остриё кинжала с гравировкой дракона на нём, а потом доносчик, подняв глаза, видит и рукоятку. Бледные пальца крутят оружие в руках подобно игрушке, словно оружие не несёт в себе никакого вреда. Хосок знает, что не придётся прикладывать лишних усилий, чтобы оставить порез на коже, достаточно только коснуться… Хосок тяжело сглатывает, но силой воли заставляет себя говорить: — По приказу Ван Гона, вы должны были отправиться в северную часть владений и защитить наши земли, взяв с собой дюжину самых лучших воинов. Юнги так и замирает. Его отец действительно хотел доверить ему столь опасное задание? Мин от волнения начинает снова ходить по комнате, пока всё такой же напряжённый Хосок наблюдает за бледными пальцами, что сжимают до крови уже не рукоятку кинжала, а само лезвие. Багровые капли стекают вниз и падают наземь, но Мин, как будто в прострации находится, не замечает ничего. Ему внезапно чудится, что отец действительно хотел испытать его, посмотреть, на что он способен и возможно принять, несмотря на то, что Ван Гон так и не смирился с гибелью любимой женщины. Это его шанс вернуть утраченное доверие императора, шанс снова обрести полноценную семью. — Господин… — Нужно немедленно собираться. — Ким Сокджин уже дал свой отказ на ваше участие в битве. Великий Ван Гон пригласил его на совет в качестве вашего представителя, — Хосок трясётся от страха, он с места не может сдвинуться под этим совершенно безумным, ничего не выражающим взглядом. У Юнги в темноте странно блестят глаза, они не могут сиять априори, здесь нет ни единого лучика света, а это значит, что рассвета Хосок больше не увидит. Он расстроил своего господина. Когда остриё кинжала оказывается в метре от головы зажмурившегося Чона, Юнги теряет остатки самоконтроля, стремясь передать кому-нибудь хотя бы толику своей боли, заставить кого-то почувствовать её, ощутить в полной мере. Руку Юнги перехватывает чужая, выворачивая её таким образом, что Мину приходится согнуться, чтобы ненароком не сломать себе что-нибудь. Онемевшие пальцы Юнги разжимают лезвие, и оружие со звонким стуком падает на пол. — Юнги… Тише, сейчас пройдёт, сейчас станет легче, — Сокджин дышит ему в затылок и не даёт пошевельнуться, полностью обездвиживая Юнгиевы предплечья руками и скрещивая их у него на груди. — У тебя кровь идёт, надо перевязать. Юнги давит в себе приступы подкатывающей истерики, откидывает голову на плечо Сокджина и медленно восстанавливает дыхание. — Зачем ты отказался от моего участия в войне? Знаешь же, как это важно для меня. Война… Юнги не знает, насколько это страшно. Несметное количество мёртвых тел, брошенных лошадей, семей, оставшихся без отцов и братьев. Сокджин видел сотню женщин, которые с наступлением ночи обыскивали поле боя, со свечками в руках, а чаще — искали просто на ощупь. Всё же несчастные жёны боялись, что их обнаружат и тогда, некому будет заботиться о детях. Они подбирали мечи, доспехи, чтобы малышам хоть что-то осталось в память о павших. Мин Юнги наивно думает, что с его смертью ничего в мире не поменяется, зима будет превращаться в весну, всё маленькое непременно станет большим, а Сокджин продолжит верно служить империи. Может именно в этом юноше, разучившемся показывать свою слабость не только перед людьми, но и в присутствии собственной тени, скрывается главная причина столь огромной преданности. Ким Сокджин до последнего вздоха будет защищать страшное в своём гневе создание, чьё лицо со шрамом он предпочитает видеть намного чаще, чем женщину, уготованную семьёй ему в супруги. Мин Юнги стал для него персональным Адом, наказанием за грехи прошлого, иначе почему Сокджин, прежде не ощущавший на себе пронизывающего всё тело страха, вдруг испугался за жизнь одного непризнанного наследника престола? Его жизнь полная смертей, постоянной борьбы за свой кусок хлеба видоизменилась до неузнаваемости. Он не может представить себя, служащим кому-то другому. Даже сейчас, стоя так близко к Юнги, он чувствует запах всего самого прекрасного, что может быть в этой жестокой вселенной. Мин пахнет травой после дождя, лесными ягодами, дикими розами, растущими только близ восточной границы — всем, что так любит Сокджин, а может Мин — это на самом деле всё, что ему нужно? — Вас отправляли на смерть, мой повелитель. Никто из моих воинов, включая меня, не должен был сопровождать вас в путешествии. Под ваше командование хотели дать новобранцев, не более того, — Сокджин перебирает его волосы с нежностью, на какую только способен безжалостный главнокомандующий, чьи ладони в мозолях от рукоятки меча. — Я не мог этого допустить. Юнги хнычет от нового приступа, подступающего прямо к горлу, он хочет кричать, позвать кого-то на помощь, как это было в далёком кровавом детстве. Окровавленные пальцы Юнги находят Сокджиновы и переплетаются с ними. Юнги не видит Хосока в комнате. А потом кидает свой взор на раскрытое окно, которое Сокджин обычно закрывает после себя во избежание слухов и подозрений. Чон, несмотря на свои опасения, служит Юнги верой и правдою. Хосок делал всё, чтобы заслужить его доверие: шёл на риски, обманывал, убивал и что самое главное — всегда возвращался обратно к Юнги вопреки собственному страху. Мину даже стало неловко от мысли, что он мог уже сегодня избавиться от хорошего слуги из-за своей вспыльчивости. Сокджин отпускает притихшего Юнги и снимает с себя доспехи, оставаясь лишь в лёгкой рубашке и широких штанах. Ему невероятно плохо становится от поникшего вида Юнги, от его сгорбленной спины, от мученика в оболочке знатного человека. У Юнги более глубокий голос, чем обычно. Он смотрит на мужчину, ища в нём ответ на постоянный вопрос, тонкие губы приоткрываются: — Почему родной мне человек причиняет столько боли, Сокджин? Ким прижимается к его губам, не целует, а просто касается, как будто говоря, что он этого не сделает, он не заставит его чувствовать себя плохо. Сокджин раздевает Юнги осторожно, развязывает узелки на рубашке и на штанах, чтобы чужие кровавые пальцы не взаимодействовали с тканью, иначе грязь, пыль или ворсинки могут попасть в рану и вызвать нежелательные последствия. Сокджин этого не хочет, он берёт Юнги за руку и ведёт его к широкой кровати с темно-зелёными простынями и красивой резьбой на красном дереве изголовья. Сокджин укладывает господина, помогая ему удобно устроиться на подушке, и следом набрасывает на него одеяло. Сокджин до отчаяния хочет к нему прикоснуться, ощутить эту нежную кожу под огрубевшими пальцами, но он не может… Не может, потому что в той же степени хочет и защищать, не причинять лишних страданий душе, что давно уже сломлена. Он целует запястье Юнги, собирает капли крови губами. А Юнги от этого вида шипит от боли и от резкого желания целовать, прижать к себе и никуда не отпускать, пока рассветные лучи вновь не постучатся в окна. Сокджин обматывает пострадавшую руку господина бинтом, найденным в прикроватной тумбочке, паралельно с этим закрепляя каждый узелок крошечным поцелуем. Ким боится представить, почему Юнги держит бинты рядом с собой, главнокомандующий искренне надеется, что времена кровавых запястий у будущего императора давно прошли, иначе угроза потери мира Сокджина со шрамом на лице и самыми красивыми лисьими глазами всё ещё висит в воздухе. — Ты же никогда не не навредишь мне, Сокджин? — Юнги еле открывает рот, он настолько сильно ослаб и истощён, что его пальцы еле сжимают запястье Сокджина. — Я обещаю… — Сокджин кивает головой, всё ещё сидя и не решаясь прилечь рядом с Юнги, как будто тогда он пропустит его уход на злополучную войну с горсткой неопытных воинов и с уже известным исходом боя. Немного помедлив, Ким задаёт вопрос: — Вы обещаете и мне не причинять боли? Но Юнги уже спит. Он не видит, как долго плачет Сокджин, что так и не отпускает его руку, намереваясь оберегать сон своего господина до самого утра.