Сокрытое от чужих глаз

Выражение «ужин на террасе вместе с Ван Гоном» обычно значит намного больше, чем просто наслаждение вкусной едой и изысканными винами, правитель использует это время в первую очередь только для того, чтобы в очередной раз указать бестолковому наследнику, где его место в этом дворце. Отец Юнги сидит во главе стола, медленно смакует рубиновую жидкость из бокала, не отрывая своего полного презрения взгляда от поникшего сына. Наконец, император переходит к нарезке мяса и произносит: — Мать волнуется, Юнги, она говорит, что ты совсем ослаб и ничего совсем не ешь. Думаешь, такое поведение можно считать достойным звания наследника престола? — вилка царапает поверхность тарелки нарочито громко, даже сидящая рядом Шин Ван оторопело вздрагивает от столь резкого изменения настроения супруга. — Злишься, что пса твоего на войну отправил? Но это же было его решением, я предложил ему альтернативу, он от неё отказался, — белое полотенце елозит по блестящим от жира губам и затем таким же дёрганным движением бросается на пол. — Молчишь… Ну-ну, молчи, а вот отчёта я от него так и не получил, думаю, самое время отправлять подмогу. Если повезёт, может нам и удастся найти труп, если падальщики его ещё не объели. Юнги стискивает зубы от отвращения к своему собственному отцу, который улыбается гадко, знает об его привязанности к Сокджину, вот и решил от него избавится, отослав на верную смерть. Два месяца прошло, Ван Гон должен был Намджуна отправить уже через неделю, почему же подданные продолжают называть тираном Юнги, игнорируя истину этого обличия на троне, пред которым склоняют свои головы? — Дорогой, Юнги просто не выспался или заболел, я сегодня же прикажу привести лекаря, пускай он его осмотрит. — женщина волнуется за сына, она смотрит на его всё ещё нетронутую тарелку и осуждающе качает головой. Если бы он только присмирел, убрал свою гордость куда подальше, ему не пришлось бы сейчас так унижаться перед императором. Но Юнги вдруг вскидывает голову и говорит громко и твёрдо, что даже серебро длинных серёжек начинает позвякивать: — Решил меня опоры лишить? А на самом деле это ты у нас остался без шанса на спасение, — у Юнги ухмылка злая, и дьявольский огонь сияет в глазах, он насыщается чужим страхом, дрожью, пробегающей по телу Ван Гона, несмотря на его напускное спокойствие. — Сокджин — единственный человек, который способен найти управу на дракона, благодаря ему ты всё ещё сидишь здесь, а не корчишься в темнице или подвале. — Но его здесь нет. А значит… Что тебе мешает выпустить его наружу и испепелить меня? — император смотрит на гордого мальчишку, что сидит, не двигаясь и не пытаясь отвести от него глаз, как будто и вправду пытается уничтожить прямо сейчас. Однако проблема в другом — Юнги слишком похож на любимую Ван Гона, такой же мягкий и податливый внутри, он ни за что не сделает ему больно в присутствии Шин Ван. — Больше всего я ненавижу слабости, Юнги. Мне нравится твой гнев и честность, но условности… Они всегда рушат нас, они сейчас рушат тебя передо мной, я приказываю высечь тебя палками не потому что не приемлю такого отношения к себе, а потому что ты не даёшь себе воли, думаешь, что перед мамой нельзя. Это низко, Юнги, я разочарован. Сан Ен, возникшая в проёме комнаты, буквально из ниоткуда врывается на террасу, шелестя юбками, вся запыхавшаяся и падающая на колени в поклоне: — Мой повелитель, главнокомандующий Ким Сокджин вернулся! Он здесь! Армия тоже, победа за нами, мой господин! — она улыбается счастливо, не скрывая эмоций, цепляется взглядом за Юнги, у которого от её слов уголок губ слабо дёргается, и расслабляются плечи. Он умело прячет в себе искрящуюся фейверком радость от предстоящей долгожданной встречи с Сокджином, теребя пальцами рукав своего кафтана и игнорируя громкое и ядовитое хмыканье своего отца. Никто не должен знать сколько ночей он проводил пытаясь вспомнить хотя бы лёгкое касание пальцев Кима, его голос, зовущий его по имени в пределах спальни. Мин Юнги всё это время пытался увидеть призрак Сокджина, убедиться в его смерти и успеть попрощаться. Стража уводит его без разбирательств, грубо хватает за предплечья и тянет вниз по направлению к дивному саду, его маленькому островку надежды, на котором он и хотел увидеться снова с Сокджином. Думал, что будет сидеть здесь с книгой в руке, но никак не будучи привязанным к столбу с оголённой спиной в ожидании ударов палки. Его нежнейшие розы, некогда рассаженные по периметру, топчут, кромсают, делают из них уродливые букеты и бросают прямо ему в лицо. Публичное унижение перед наказанием — обычное дело для этих выродков, надсмехающихся над сыном простой наложницы. — Что, цветочки любишь? А Юнги свою маму вдруг видит, здоровую, прогуливающуюся по саду со свёртком в руках. Как же она любила это место… А теперь и его не оставили. Ничего не оставили. Первый удар наносят без предупреждения, Юнги лишь вскрикивает, чувствует, как напрягаются мышцы и не успевают расслабится, потому что следует новая порция, и на этот раз боль растекается по всему телу и пульсирует в районе головы. Мин кричит, натягивает на себя верёвки, пытаясь освободиться, но лишь натирает себе запястья до крови и мычит. А в голове набатом: Сокджин, Сокджин, Сокджин… Он не должен терять сознание, ему нужно встретиться, убедиться, что это и вправду он, а не кто-то другой, иначе его сердце вдребезги разобьётся, рискуя никогда больше не вернуться в прежнюю форму. Он за его имя держится, потому что иначе погибнет прямо здесь, при них. О, как стражники будут упиваться его ничего не значащей смертью! — В-всего тридцать ударов, — хрипит Юнги, прислоняясь лбом к холодному дереву. Стражники должны были держать в голове приказа Ван Гона — не больше тридцати ударов. Юнги сбивается уже на сороковом, к тому моменту Мин теряет связь с реальностью и безвольной куклой опускается на колени. Голос безнадёжно ломается… Его грубо хватают за волосы и тянут на себя: — Где же твоя ярость? М? Покажи нам своего дракона! Юнги взглядом скользит по синему безоблачному небу, а не по уродливому лицу одного из мужчин, всё ещё держащего его за корни волос. Он почему-то думает, что там ему самое место, рядом с мамой. Наверняка, там никто не поднимет на него руку, никто не назовёт чудовищем. Дракона Юнги не показывает, зато ощущает присутствие кое-кого пострашнее, его тяжёлое дыхание и поступь, как он подкрадывается к мужчинам, останавливаясь в шаге от их спин. Сокджин в бешенстве, он спотыкается взглядом об кровавое месиво на бледной коже и медленно теряет контроль. Ярость застилает рассудок, он не осознаёт, почему делает рывок вперёд и выхватывает палку из рук. — Главнокомандующий Ким Сокджин… Вы приехали? Просим прощения за неуважение, — испуганный стражник отскакивает в сторону, закрывая собой униженного и оскорблённого Юнги, который признаков жизни не подаёт, как будто почувствовав Сокджина, он наконец-то позволил себе испустить дух. — Неуважение? О каком неуважении ты мне сейчас смеешь говорить?! Кто позволил вам убивать наследника Императора? — Так повелитель и… — второй развязывает верёвки, сковывающие тонкие запястья. Пытается помочь Юнги подняться, но Мин упирается, отказываясь поворачиваться к ним лицом. — Чонгук! Молодой парень тут же выбегает из дворца в компании ещё двоих своих товарищей по оружию, а останавливаясь, чуть было не падает в обморок. Покушаться на жизнь самого наследника… Пусть и исполняя приказ… Неужели у них сердце не дрогнуло при виде страданий совсем юного парня? Как им хватило наглости на подобную низость? А потом он видит Сокджина, который на войне сохранял полное спокойствие, а здесь его будто подменили. Кровь ещё прольётся… Чонгук это в потемневших зрачках напротив читает. — Если говоришь, приказ был такой — избить до полусмерти, тогда и моё слово услышь. По приказу Императора, мне велено казнить двух предателей, посягнувших на жизнь Мин Юнги — его единственного наследника. Увести! Чонгук своему командиру не препятствует, хоть и понимает — Ван Гон такой выходки не простит. Он кивком головы показывает своим друзьям на стражников, чьи глаза становятся размером с монету, больше рассвета они не увидят. Они уходят в тишине, сопровождаемой лишь глухими тяжёлыми шагами. На пыльной земле, украшенной мёртвыми цветами, Юнги сидит, обнявши колени. Одному создателю известно, какие мысли терзают сейчас душу парня. Однако его раны… Сокджин даже касаться их боится, он опускается рядом с Юнги и говорит, аккуратно подбирая слова: — Господин, вам необходимо посетить лекаря, без должного ухода… — Какой господин, Сокджин… Ты прощался с ним, когда отправлялся на войну, а возвращаешься непонятно к кому. — Юнги на Сокджина не смотрит, упрямо сидит, не двигаясь, стыдясь заметить жалость на лице Кима. Самое поганое чувство, какое только можно испытывать. — Я вернулся к Мин Юнги, к вам, мой господин. Я вижу перед собой наследника, посмевшего дать отпор великому Ван Гону, — брюнет застывает, когда Юнги наконец поворачивает к нему голову. Сокджин смотрит на тонкие, искусанные в кровь губы, на блестящие от слёз щёки, и понимает, что оторваться не может. Даже его видение оказалось неспособно передать и малую часть красоты юноши. Как же он соскучился… — мне рассказала о произошедшем Сан Ен, верный пёс снова у ваших ног. Я позабочусь о том, чтобы их наказали. Изящные пальцы ненавязчиво отбрасывают отросшие пряди со лба Сокджина, а затем переходят на линию челюсти, практически не прикасаясь, а лишь дразня. Ким облизывает вмиг пересохшие губы и поближе подсаживается. — Испортил я тебя, да? Ослушался императора и пришёл ко мне? — Юнги тянется к нему и целует, позволяя ощутить вкус своей крови. Его не волнует, что теперь нет кустов роз, чтобы спрятаться, он почему-то позволяет себе немного власти. К тому же, теперь, когда его репутация безнадёжна испорчена, стоит ли беспокоиться о чём-нибудь, если рядом находится Сокджин, пропавший без вести на целых два месяца и три дня. А Сокджин не знает, куда ему деть руки, обнять наследника не получится, Мину необходим лекарь, а потом всё остальное. Однако Ким лишь заключает лицо Юнги в ладони и не просто отвечает на порыв Юнги, а вгрызается, кусает, показывает, какими невыносимыми были эти два месяца, проведённые без господина.  — Каково это, Сокджин, отправляться на войну? — Юнги совсем ослаб, но он дёрганным движением хватается руками за плечи Кима, отказываясь его ещё куда-нибудь отпускать. Больше он не выдержит, но Сокджин на минуту отстраняется, чтобы снять с себя праздничный кафтан и набросить его на подрагивающего Мина. — Одиноко, как будто без сердца воюешь, но знаешь, что оно находится здесь. Я только сейчас понимаю, что живу, когда вы рядом. Юнги улыбается впервые за всё это время, по-детски обнажив дёсна, и тут же падая в объятия Сокджина от переизбытка эмоций, боли и слишком большой дозы счастья. Сокджин его подхватывает на руки и проносит вдоль дороги во дворец, и пусть ему грозит императорская кара за его вольность, он готов это терпеть, и если понадобится — жизнь отдаст, но не позволит издеваться над Юнги. Над тем единственным, кто заставляет его жить.