Сокрытое от чужих глаз

Сокджин такой же неправильный, как и защищающий простого командира Юнги. Вместо размышлений о путях достижения цели и благосклонности повелителя, он думает о чужих саднящих ранах, о том, как там, за закрытыми дверями покоев юный наследник шипит на старого лекаря, пытающегося нанести мазь на его спину. Неизвестно, что с Сокджином сделает потом Ван Гон, но брюнет не может забыть этого растерянного выражения лица императора при виде кровавого куска ткани, еле прикрывающего то, что осталось от кожи на спине Юнги. Сокджин нёс его бережно, будто в его руках был не опустившийся в глазах отца сын, а самое дорогое и вместе с тем недооценённое. Сокджин не смотрел на императора, даже не поприветствовал его и кивком головы, что уж говорить о словах, но чувствовал, как холодный взгляд всё прожигал его спину, пока он шёл до обители дракона. А у Императора бушевала такая же буря внутри, он оказался в вихре прошлых воспоминаний, когда возлюбленная кричала на своего убийцу и защищала малыша, когда и на её теле была такая же кровавая рана. Он тоже нёс её, как живую, но только ужасно холодную и бледную. Ван Гон только что чуть не убил собственного ребёнка, пусть и не своими руками. Он смотрит на прикрывающую ладонями лицо и беззвучно плачущую Шин Ван и не понимает, где он допустил оплошность. Когда не сдержал своего обещания, данного своей возлюбленной и отрёкся от сына? Или когда впервые увидел в этом неказистом худощавом мальчике себя? Вот тогда Великий Ван Гон и напугался. Так сложно видеть свой высокомерный кошачий взгляд в глазах напротив, постоянное дёрганье рук, толкающее лезвия в глубину рукавов кафтана. Ван Гон свои тоже нащупывает и чувствует накатывающую панику. Он породил настоящее чудовище, которое в скором времени пробудится от долгого сна и разрушит всё, что он так старательно создавал все эти годы. Но всё же он в некоторой степени благодарен Сокджину за то, что тот вовремя появился на территории дворца и вступился за Юнги. Несчастный мальчик загнулся бы от боли и стресса, если бы не преданность Сокджина. Император и мысли не допускает, чтобы наказать командира за его вольность, да это можно было бы назвать неуважением… Но в конце концов Ван Гон лишился бы сына. Какой позор настиг бы и семью… Как проклинал бы себя сам Ван Гон… Он украдкой наблюдает за Сокджином, что от дверей не отходит, всё прислушивается к происходящему за ними и вздрагивает от любого, даже еле слышимого вскрика Юнги. На нём надета странного вида рубаха, рваная в нескольких местах. Наверное, именно в ней он участвовал в боевых сражениях… — Повелитель. Ван Гон оборачивается на мягкий голос Сан Ен. Она протягивает ему пиалу с зеленым чаем и наклоняет голову в почтении. — Госпожа успокоилась? — его не волнует её состояние, но девушка могла сложить о нём дурное впечатление. Какой уважающий себя правитель станет подглядывать за своими людьми? Его это трогать не должно, а вот беспокойство за супругу послужит на благо его репутации. — Она приняла настойку, лекарь уже о ней позаботился, повелитель. Правда… — она непроницаемо смотрит прямо на Ван Гона, стараясь всеми возможными способами скрыть волнение в голосе. Если Сокджина сейчас уличат в его порыве быть рядом с Юнги, его ждёт неминуемое наказание, и если бы это были обычные палки, а не нечто серьёзное — Она зовёт вас и безумно скучает… Не могли бы вы навестить её, уверяю вас — она действительно слаба. Ни один мускул не дрогнул на лице Ван Гона, он лишь нехотя кивнул и в последний раз оглянулся. У дверей больше никого не было. Вероятно он ушёл в свою комнату или решил наведаться к своим воинам и поблагодарить за их вклад в победу. Он беспокоится и ясно понимает — здесь явно что-то не так, командир не может дежурить около дверей наследника, потому что у него есть свои обязанности перед императором, пусть он и является правой рукой Юнги. Это ничего не меняет. Что-то определённо скрывается в этом неестественном страхе за жизнь Юнги… Кто бы вообще отважился убивать без поручения Ван Гона? Только самый отчаянный… Человек, для которого больше ничего не имеет значения, потому что… И вот здесь нить обрывается. Ван Гон идёт по коридору, не может уловить суть, словно чего-то не хватает. Может его сын купил преданность Сокджина золотом или драгоценностями? Отдал свои серебряные серьги или кольца? А может… Но нет, правитель империи решает обдумать всю ситуацию позже, когда появится хотя бы подобие зацепки. А пока… Ничего другого не остаётся, кроме как наблюдать. Возможно именно слежка и поспособствует раскрытию правды.

***

— Нельзя пренебрегать наставлениями лекаря, Юнги. Не будь таким безрассудным, — Сокджин был вне себя от радости, когда лекарь позволил ему войти. Это означало, что строптивому Юнги стало значительно лучше, но потом его встретил суровый взгляд, буквально обвиняющий в предательстве. Да, ему приказали охранять вход в покои, чтобы у Юнги не было не единого шанса на побег. Старик лечит семью императора уже третий десяток и Мина знает не понаслышке, а особенно — его нелюбовь к разного рода снадобьям и мазям. — Это ты мне говоришь? У тебя у самого раны ещё не затянулись, а ты уже на посту. Почему тебя ещё не осмотрели? — Юнги выглядит уставшим, но и одновременно с этим необычайно спокойным. У него взлохмачены волосы, под глазами виднеются синие пятна, он сидит на кровати, не стесняясь своей наготы и даже не удосужившись набросить на тело халат. Слишком часто Сокджин видел его такого — уязвимого, открытого, но только для него, хоть сейчас и не ночь, теперь Юнги не скрывает красоты бледного тела, с блестящей от лекарства спиной. Сокджин стоит не в силах подойти ближе. Он лишь смотрит, ловит взглядом свой праздничный кафтан, сложенный аккуратно на краю постели, и эта забота к вещам простого главнокомандующего необъяснимо трогает Кима. Его губы растягиваются в улыбке. — Не беспокойтесь за меня, мой господин. О ранах позаботились сразу после окончания боя. А об Юнги нет… Он был прикован к столбу дольше положенного, получил наказание за свою непозволительную привязанность к Сокджину, даже сейчас вместо столь нужного сна разговаривает со своим подчинённым, обхватив колени руками. На фоне огромной кровати с чёрными, как ночь простынями, Юнги кажется таким маленьким, совсем крошечным. — Розы погибли, да? — Юнги говорит это тихо, с хрипотцой, как будто вот-вот и в кошачьих глазах покажутся слёзы. Он ассоциирует эти цветы с людьми, потому использует слово «погибли»… Это были одни из немногих созданий, которых Юнги любил всем своим сердцем. Сокджин это понимает и даже приближается к дрожащему Мину, всё ещё не отошедшему от шока. — Я выращу для вас новые. — Будешь ползать на земле перед своими воинами? Не боишься, что засмеют? — Юнги усмехается и бросает тем самым вызов Сокджину, а когда тот останавливается буквально в метре от него, то тут же замолкает, опустив ладони на простынь. — Боюсь, что у меня ничего не получится, и я разочарую вас. Сокджин наклоняется, но не успевает осуществить задуманное, как Юнги его опережает и целует напористо, голодно, показывает насколько он соскучился по нему. Сокджин к нему тянется, практически наваливаясь сверху, а затем вспоминает о ранах, и нехотя отстраняется, опираясь на руки по обе стороны от головы Мина: — Юнги, твоя спина… — К чёрту. — Тебе больно, — Сокджин не спрашивает, а говорит очевидное. У Юнги действительно слезились глаза во время поцелуя, но он так не хотел его разрывать, что предпочёл терпеть касание шёлка, вызвавшее раздражение на коже. — Нужно поесть, твоя худоба меня пугает. Юнги дышит рвано, лежит на спине и зажмуривает глаза. Он пытается быть лучше, пытается быть более сдержанным, несмотря на то, что тело перенесло муку, его душа болит намного сильнее. А обида на отца мучает его ещё больше. Сокджин же между тем бросает подушки на пол рядом с круглым маленьким столиком и снимает крышечки с тарелок. В нос тут же ударяет запах жареной курицы вперемешку с овощами. Он протирает палочки белоснежной салфеткой и приглашает Юнги к столу. — Нужно позвать Сан Ен, она принесёт тебе ещё одну порцию… — Юнги набрасывает на плечи халат, и усаживаясь на подушке, тут же завязывает пояс. — Вы главное сами ешьте, а я потом что-нибудь придумаю. Юнги ожидаемо к еде не притрагивается, ковыряется в рисе и исподлобья смотрит на Сокджина. Он не станет есть без Сокджина. Это было понятно с самого начала, но Ким всё равно сердится. Его господин ведёт себя, как ребёнок, упрямый до невозможности. — Мне вас покормить? Но Юнги хитро улыбается и кормит сам, захватывает палочками сочное румяное мясо и протягивает его Сокджину. А командиру ничего и не остаётся, кроме как послушно открыть рот и насладиться этой пищей Богов. В императорском дворце самая лучшая кухня, это повсеместно известно, но вот так, когда тонкие пальцы удерживают дерево палочек и позволяют есть из своих рук, еда кажется намного вкуснее. — Вы тосковали по своему командиру, господин? — Сокджин пережёвывает, не отрываясь от разглядывания бледного лица, глаз, утративших свой былой блеск, но упрямо выискивающих среди кусков курицы самые большие и хрустящие. — Нисколько. Сокджину снова затыкают рот, но уже рисом. Он не признаётся в этом Мину, но от слов и вправду что-то кольнуло внутри да и до сих пор покалывает. В горле образуется ком, но тогда Юнги отдаёт ему свои палочки и произносит: — Я прощался с тобой в саду каждый день, когда наступала темнота, вставал на колени и молил богов, чтобы ты вернулся ко мне. Когда светило солнце, шептал молитвы, не хотел, чтобы я видел не важно живого или мёртвого командира, мне нужен ты, Сокджин, а не твоё звание. В этом «нужен» Сокджин теряется, чувствует, как что-то внутри него разливается обжигающим теплом. В этом «нужен» столько счастья… Не любви, она всегда идёт рука об руку со страданиями, здесь другое — оно дарит спасение, надежду на будущее. Юнги тоже нужен Сокджину даже больше, чем он может себе представить… Сокджин не знает, любит ли его Юнги, но он нужен ему, пусть так, и этого достаточно. Сокджин роняет палочки на пол и ползёт к Юнги, чтобы в следующую минуту обнять его за пояс и положить голову на чужие колени, как верный пёс. Даже если его приговорят к смерти, он желал бы, чтобы это сделал Юнги своими тонкими изящными руками, тогда и умирать совсем не страшно. Его волосы перебирают, оттягивают, зарываются в них и дарят столь желанную ласку. Мин оставляет на лбу Сокджина маленький поцелуй, а затем возвращается к мясу, которое просто хватает пальцами. Он не возмущается, не устраивает истерик по поводу палочек, лежащих на полу, а просто наслаждается едой и долгожданным покоем. Теперь его спальня снова становятся для него домом, пока с ним рядом живой и преданный Сокджин, чьи ладони до сих пор сжимают его талию. Сейчас в обители дракона наконец-то наступает идиллия, для Сокджина это и есть самое настоящее счастье, которое он всеми силами пытается сохранить у себя в памяти, когда Юнги находится слишком близко, что можно дотронуться. Он замечает два бордовых ящика, предназначенных для риса, стоящих на балконе, но решает, что это очередная причуда Юнги. Странно, что он не видел, как были наказаны те преступники, посягнувшие на жизнь молодого господина…