Сокрытое от чужих глаз

С того самого дня, когда сад кровавых роз обратился в воспоминание, а юный наследник впервые за историю империи оказался привязанным к столбу, многое во дворце изменилось. Ван Гон, к своему удивлению, больше проводил времени с Юнги, отмечая его сообразительность и чрезмерное желание участвовать в политике и делах отца. Император же был сыном доволен, несмотря на былую ненависть и презрение, ему удалось разглядеть в Юнги потенциал. Возможно Мин ещё заставит Ван Гона гордится им. Почему же он этого не замечал в нём раньше? Супруга часто ругала характер мужа, и нередко подобные ссоры приводили к выкручиванию женских запястий, протяжным крикам и просьбам оставить её в покое. Ван — страшный человек… Только мать Юнги видела в нём что-то помимо злобы… Что видит в нём сын — ещё один вопрос, не дающий ему покоя. Может ли мальчик, постоянно находящийся под гнётом родительской власти, сохранить в себе любовь к отцу, или всё это уже потеряно? Император медленно прогуливается по местности около дворца, подавляя в себе странную тягу пойти в покои сына и снова заговорить с ним, расспросить об его предпочтениях в еде, желает ли он, чтобы отец проводил с ним ещё больше времени. Ван Гон боится — в нём наконец-то просыпаются родительские инстинкты, любовь к сыну, способная погубить их всех. И тогда уязвимое место наконец-то проявит себя, недоброжелатели будут охотится не на правителя… Их главная задача — Юнги, единственный наследник, в котором течёт кровь женщины, покорившей сердце монстра. Такие резкие перемены несколько обескуражили хладнокровного Ван Гона, он и сам себе не отдаёт отчета, сколько Юнги находится рядом… А кажется, что постоянно. Он не может разговаривать с ним с присущей надменностью, как это было раньше. Перед глазами тут же всплывает кровавая спина и тихие вскрики за дверями покоев Юнги… Он мог потерять сына, мог потерять последнюю частичку Лин Чонсон — своей возлюбленной. Юнги же замечает подавленное состояние повелителя, стоя на балконе и спешит покинуть свои покои, накинув на тело привычный чёрный халат. В его ушах позвякивают серебряные серьги, которые так нравятся Сокджину. Ким всегда делает ему комплименты, отмечая, что форма серебра в виде капли воды невероятно подходит Мину, Юнги и сам так считает, но добрые слова другого человека всё равно греют душу, если она у него вообще есть. — Отец? Мужчина, услышав голос сына позади себя, тут оборачивается к парню, на чьих тонких губах виднеется застывшая улыбка. Даже бледный цвет лица разбавлен розовым румянцем щёк, на это влияет хорошее питание, недавно проявившаяся, однако не такая крепкая, как хотелось бы, привязанность к нему со стороны отца и частые прогулки в лесу, огороженном воинами Ван Гона исключительно ради безопасности. — Решил ненадолго побыть на свежем воздухе, — повелитель встречает сына на тропинке, ведущей в дальнюю рощу, где по слухам и сплетням слуг, он впервые предложил Лин Чонсон стать его возлюбленной, а не просто довольствоваться статусом рабыни. — Вас что-то тревожит? — Я получил известие от Намджуна. Среди простолюдинов снова назревает восстание. Только вот, что самое интересное, оно не где-то там, за горами и в совершенно другой провинции, а прямо здесь, среди моих граждан. Я намереваюсь отправить кого-нибудь на площадь, ближе к рынку. Необходимо понаблюдать за обстановкой и немедленно доложить мне обо всём. — У вас уже есть кто-то на примете? — Юнги щурит глаза. Ему представленная возможность кажется удачей, если всё пройдёт гладко и отец его отпустит, он сможет показать себя. На что он способен ради отца. В прошлый раз Сокджин поспособствовал, чтобы Мин остался дома. Больше он своего не упустит. Ван Гон хмыкает, поглаживает пальцами подбородок и смотрит пристально на Юнги, этот его взгляд… Мальчишка наверняка уже решился. Даже уговаривать не пришлось. В случае неудачи у него всегда есть Тэхён, такой же безумец, только вот в его жилах течёт обычная кровь, а причина — всего лишь приказ, у Мина же мотив в другом — стать хорошим сыном. — Ким Тэхён. Помнишь его? — спрашивает отец, не скрывая насмешки в голосе над тут же погрустневшим парнем, — Он весьма искусен в разведке. Ещё ни разу не подводил меня, к тому же обладает врождённым очарованием и тягой к тихим убийствам… Многие жёны важных господ оказывались в его постели. А сколько было тех, что так и не увидели рассвет… Не стоило вставать у меня на пути. Тогда и жертв было бы меньше. Юнги сглатывает комок в горле, во рту всё резко пересыхает. Воображение же предательски начинает подкидывать Юнги самые страшные картинки того, что будет если вдруг отец обо всём и узнает. Сокджин сильный, он опасность спиной чует, а его сон способно потревожить даже дуновение ветра. Но вдруг он потеряет бдительность или… — Я могу, отец. Позволь мне проявить себя. — это вырывается слишком быстро, что даже сам Юнги невольно пугается собственной прыткости. — Как ты себе это представляешь? Твой шрам, твоя одежда, свита… Тебя слепой разве что не узнает? — Ван Гон пожимает плечами, но тем не менее продолжает смотреть на сына в ожидании реакции. — Я прикажу достать мне крестьянскую рубаху и штаны, шрам замаскируют, из телохранителей со мной будет только Сокджин, о нём так же позаботятся, — проговаривает Юнги, при этом его голос звучит твёрдо, словно он отказа не примет, потому что уже всё для себя давно решил. Ван Гон чувствует за сына гордость, ему, конечно, понятно его рвение, да и возраст такой… Но всё же мало ли что может случится за стенами дома, там преступность не имеет оков, эти жалкие подобия людей носятся по улицам, высматривая потенциальных жертв. Юнги там — лёгкая добыча, и отпустить его только с главнокомандующим не совсем разумно. Куда делось его равнодушие к сыну? Ушло видимо вместе с цветами, потому что Юнги по сути — последнее, что у него осталось.

***

— Я против этой затеи. У Сокджина на лице сплошное несогласие. Он смотрит на переодевание своего господина с явным недовольством, складывает руки на груди и отмахивается от служанки, протягивающей ему большие штаны и рубаху с широкими рукавами. Юнги же наоборот подвязывает ситцевую рубашку поясом и удовлетворённо улыбается своему отражению в зеркале. На голову ему надевают соломенную шляпу, позволяющую ему прятать глаза на людях. Легко узнаваемый шрам девушки замазывают кремом, и поверх него наносят пудровый порошок. Теперь нужно действительно постараться, чтобы выдать себя. — Предлагаешь мне воспользоваться услугами очаровательного Тэхёна? Что-то мне подсказывает, что упрашивать его не придётся, он давно предлагал мне себя в качестве телохранителя, — Юнги знает на что надавить, и взглядом цепляет опустившего взгляд в пол Сокджина. Обидел. Люди о красоте Тэхёна легенды слагают, дамы от него чуть ли в обморок падают, бывают и те, кто утверждает, что в этом парне с совершенной внешностью скрывается дьявольская сущность, что он мужчин периодически соблазняет… Правда это или же вымысел не знает никто. А Сокджин видимо на своём господине проверять не планирует. — Там опасно, господин. Людям дай повод, они вас на куски разорвут, — Сокджин на Юнги чуть ли не кричит от отчаяния, что будет, если они признают в нём принца? Беды точно не миновать. — Так давай сделаем всё возможное, чтобы всё прошло гладко, — Юнги кивает служанкам на выход из комнаты, а сам подходит к Сокджину, что уже натягивает на голое тело одежду, больше предназначенную для рыбака, только удочки не хватает. — Я бы хотел посмотреть что там за стенами, Сокджин, хочу взглянуть, как выглядит мир. Ким только губы поджимает и горько усмехается: — Не отходите от меня, господин. Мне и целого мира без вас не надо.

***

Как Юнги того и ожидал, отец приказал страже довести их до главных ворот, а затем передать новоявленным крестьянам подобие телеги с глиняными горшками и прочей посудой. Сокджин сразу предположил, что на рынок они прибудут в качестве обычных торговцев, подозрений среди зачинщиков бунтов не должно возникнуть. Юнги, смотря на сомнительного качества товар, чуть было не рассмеялся. Ему не понять, как можно вообще из этого есть, а о внешнем виде и говорить нечего. Его спутник на веселье господина среагировал лишь покачиванием головы, с его то манерами, осанкой, изящными руками и бледностью кожи на площади делать нечего. Враг сразу всё поймёт. Но так или иначе, они уже минут десять, как катят телегу по улочкам рынка, останавливаясь ненадолго около особо подозрительных граждан. Но из разговоров ничего не проскальзывает кроме жалоб на жизнь и постоянного нытья о нескончаемой работе. Маленькие домики, стоящие рядами вдоль дороги, с чуть покорёженными крышами, сразу привлекают внимание Юнги, который только и слышал байки о том, как живут люди на самом деле. Повсюду прилавки с продуктами, овощами, кувшинами козьего и коровьего молока. Дальше пройти — покажутся купцы со своими повозками, приехавшие издалека, у них часто берут украшения для любимых женщин и дорогих рабынь. Там, откуда они прибыли, в стране ценятся изумрудные камни, аметисты, нефриты, здесь же такого нет. Золото и серебро — всё, чем они довольствуются. — Вкусно пахнет! — Сокджин головой крутит и вдыхает воздух полной грудью, он выглядит счастливым, Юнги тоже пытается определить запах, но на ум не приходит ничего конкретного. Веет специями, ароматом жареного на огне мяса, свежей постиранной одеждой, висящей на верёвке, тёплыми нотками зелени с вечным напоминанием о лете. Но всё это… — Пахнет мамой, — Юнги проговаривает про себя, но Сокджин его слышит, и лишь уголками губ улыбается. Мама Юнги всегда стирала сама вещи, она брала с собой малыша и несла его к реке, где полоскала бельё в холодных водах и пела ему колыбельные. Её ладони всегда пахли мылом, цветами, которые она любила засушивать и прятать среди страниц книг, чтобы уставший повелитель мог случайно их обнаружить и хотя бы немного порадоваться. Лучше неё никто не мог приготовить традиционный суп с мясом, её умение разбираться в специях было настоящим искусством. Сокджин вдруг просто хватает ладонь Юнги и переплетает пальцы, это длится недолго, от силы минуту. Но желание поддержать… Это всё равно трогает Юнги, заставляет его мельком обернуться и огладить указательным пальцем грубоватую кожу тыльной стороны ладони. Так, чтобы незаметно для других. К удивлению командира, люди болтают только о повседневных делах, даже взглядов на них не кидают, смотрят с равнодушием, только в плечо толкают, если те, слишком близко прижимают тележку к прохожим. — Может, они знают, что мы здесь? — Юнги сжимает кулаки. Неужели он посмеет вернуться домой без вестей? Как он только отцу в глаза посмотрит? — Должно быть что-то. Не отчаивайся, до вечера ещё далеко… Можем завтра сюда вернуться, Юнги, только ближе к вечеру. Главное — не отступать. — Ты готов сюда вернуться, Сокджин? Что это с тобой? — Юнги ухмыляется, а потом видит, как Сокджин облизывает губы и смотрит куда-то в сторону. Как будто решается на что-то, собирает себя по частям, потому что сейчас внутри него — сплошные руины. Они быстро пересекают площадь, когда замечают толпу крестьян, сопровождающую быка на убой. Тогда парочка ускоряет шаг и незаметно скрывается за поворотом и оказываются в непримечательном для других тупике, к счастью, вся посуда остаётся целой и невредимой, чего не скажешь о самой тележке, а точнее о царапине на правом боку. Юнги устало садится на траву и похлопывает ладонью по месту рядом с собой. Однако Сокджин от приглашения отказывается, вынимает из кармана штанов маленький серый мешочек и протягивает его ничего не понимающему Юнги: — Возьмите, пожалуйста, и не спрашивайте ни о чём. Внутри обнаруживается крошечный изумруд на золотой цепочке. Юнги его надевать боится, не верит в происходящее. Такое не дарят кому попало, такое дарят только любимым, избранным, тем, без которых жить невозможно. Только этот подарок радости хозяину не принесёт, Мин уже знает, что означает этот жест. — Ты женишься, — Юнги ничего не спрашивает, лишь утверждает. Говорят правители не плачут, не показывают своих эмоций, но почему-то с ним он забывает об этих правилах, смаргивая с ресниц прозрачные капли. — Боишься дарить нелюбимой? — Таков обычай, я не могу дать ей то, что принадлежит моему господину. Делайте с ней что хотите. Но поймите меня правильно, у меня не было выбора, — шепчет Сокджин в глубине души, надеясь, что юный принц его понимает. Ким не может поступать с ним бесчестно, Юнги нужно любить, оберегать. А он его убивает, делает больно, хоть сам обещал не вредить. — Надень её на меня, — Юнги не говорит — приказывает, потому что хочет до последнего ощущать на себе касания пальцев Сокджина, а командир медлит. Никого здесь кроме них нет, и поймать их не смогут. Наконец, он решается и возится с застёжкой, цепляя ногтем нежнейшую кожу, а с тонких губ тут же срывается тихий вздох. Сокджин тонкую шею покрывает поцелуями, срывает с головы соломенную шляпу и носом зарывается в копну смоляных волос. Он ощущает аромат рынка, запах их свободы без статусов и напоминаний о долге. Сегодня они — торговцы, простые крестьяне, которые могут себе позволить сорвать друг с друга лишние тряпки, служащие преградой между разгорячёнными телами. Юнги кусает его отчаянно, кожу оттягивает, сжимает чужие крепкие плечи так, чтобы точно остались следы от пальцев, чтобы та самая невеста не только не получила дара от жениха на свадьбе, но и поняла, что он уже принадлежит кое-кому другому. В этот раз Сокджин и Юнги долго целуются, срываются на вспышки удовольствия, оставляют друг на друге отметины, как будто боятся, что всё забудется, что всё самое прекрасное может исчезнуть в любой момент. Юнги думает, что именно сегодня всё ощущается совсем иначе, словно в последний раз. Но он вдруг говорит о роще рядом с дворцом, что он хотел бы, чтобы Сокджин был там, чтобы Юнги там смог признаться ему в любви. Не здесь, среди грязи и мусора, потому что в том самом месте его родители связали свои судьбы. А Сокджин ему и ответить не может, целует покрасневшие дрожащие губы и к себе прижимает. И признаний не надо. Он уже обо всём знает.