Сокрытое от чужих глаз

Узорчатое покрывало из красного шёлка неприятно ощущается на коже, Сокджин раздражённо откидывает его, не стесняясь своей наготы. То ли из-за чересчур дорогостоящего материала, то ли из-за хрупкого тела своей жены, прижавшейся к нему спиной. Одному создателю известно, как он в этот момент её ненавидел. Его руки хотели касаться другой кожи: мягкой, украшенной созвездиями родинок и старыми, еле заметными шрамами от постоянных тренировок. Ему хотелось, чтобы рядом с ним магическим образом оказался его господин, чтобы он снова ворчал из-за скатавшейся на пол простыни, из-за отметин, оставленных Сокджином в порыве страсти на самых видных местах. Даже упрёки из его уст покажутся Киму настоящим подарком, только бы он был здесь. Хасэнг тяжко вздыхает во сне, притягивая подушку как можно ближе и тем самым приковывая к себе внимание мужа. Сокджин на неё смотрит, а на душе становится грустно. Не те волосы, не тот голос. Всё не то. Его сердце не здесь. Оно осталось во дворце, среди груды подушек и холодной постели, в той самой спальне, где стоят коробки с рисом, где Сокджин ловил губами чужое хриплое дыхание. В голове всплывает череда неожиданных вопросов: Что он сейчас делает? О чём думает? Сжимает ли в руке изумруд, ругая его дарителя, или наоборот, пытается согреться теплом их совместных воспоминаний. — Не спится? — девушка приподнимается на постели. Её тело не меняет своего положения, она так и продолжает лежать к Сокджину спиной. Она знала, что муж так и не смог уснуть, и до последнего надеялась, что тот просто устал после празднества. Что причина вовсе не в ней. Хотя память предательски подбрасывает ей тусклые и невзрачные картины их первой брачной ночи, когда она тянулась к нему, а он с нотками недовольства отталкивал её от себя, уворачивался от поцелуев и чуть ли не до боли сжимал ей запястья, пригвождая их к простыни. И даже тогда Сокджин молчит, разглядывает обнажённую, идеально чистую спину без каких-либо недостатков и спрашивает самого себя — зачем? Он не винит девушку, по нечаянности влюбившуюся в не того. Не винит свою семью, которой просто хотелось женить Сокджина на самой достойной невесте, у которой сравнительно неплохая репутация и более чем недурные манеры. Традиции есть традиции, они удерживают в стране порядок, регулируют отношения между членами семьи, чётко обозначая место каждого. Жене нельзя повышать голос на мужа и изменять, даже если её выдали замуж насильно, а мужчине суждено обеспечивать возлюбленную и своих детей, пока вторые не вырастут, а жена не испустит дух. Идеальные правила, не подразумевающие ни одного исключения. К сожалению, в них не прописан отдельный пункт про Юнги и про жизнь, которую Сокджин подарил ему при самой первой встрече. От тоски по господину в груди нещадно болит и кончики пальцев горят, изнывают от жажды прикосновений к возлюбленному. — Не любишь ты меня… — горько усмехается девушка и на этот раз разворачивается, принимая сидячее положение у изголовья кровати. В лунном свете её тело принимает холодный цвет, будто каменеет, Сокджин мог бы в неё влюбиться. Правда мог бы. — Почему тогда не женился на ней? Это же у неё мой изумруд, ведь так? Бедняжка… В кудрявой прелестной головке столько мыслей, и ни одна из них даже не приближена к истине. Сокджину неудобно лежать с ней под одним одеялом, смотреть на нагое, практически идеальное тело и думать при этом о человеке, которого любить — это больше чем просто неправильно, а смертельно. Его казнят, если узнают, а Юнги до конца своих дней будет носить клеймо позора. Вот она — суровая расплата за чувства. — Она так красива, Сокджин? У тебя взгляд даже меняется, стоит мне только её упомянуть. Я даже имени не назвала. Голос несчастной становится таким тихим, и эта горечь, сквозящая в каждом слове, заставляет Сокджина столкнуться с виной лицом к лицу. Что ему нужно сейчас делать? Обнять её? Взять за руку и пообещать, что дальше всё будет лучше? — Мне жаль. Это всё, на что хватает Сокджина. Он действительно хотел бы сделать её счастливой, но как отдать своё сердце с уже выгравированным на нём именем наследника императора? В отчаянии мужчина хмурит брови и садится на кровати, касаясь ступнями ледяной поверхности пола. — Тебе жаль? Жаль, что мы провели нашу первую ночь так… Пусто? Так, будто я привела тебя на виселицу? — она обхватывает себя руками и смотрит грустно, затравленно. В ней всё к нему тянется, ноёт, лишь бы Сокджин повернулся к ней и сказал, что любит. А он молчит, точно камень. Не этого она ждала от мужа… Далеко не того — Я чувствовала себя… Поломанной. Разумеется, я не могу назвать себя настоящей красавицей, но до этой ночи во мне даже не возникало ощущения, что во мне что-то не так. — Ты прекрасна, Хасэнг, и тогда на свадьбе твой наряд, твои блестящие локоны и улыбка, которая способна заменить собой солнечный свет — всё это должно было сделать меня счастливейшим человеком. И будь я другим, я мог бы подарить тебе шкатулку, полную драгоценностей всего мира. Но… — Какая она? — Хасэнг, — поворачивается к ней и видит её решительный взгляд, так и кричащий о том, что она желает знать правду, а главное — понять, кто же эта незнакомка такая. Чем именно загадочная соперница лучше неё? — Нет уж, раз мы с тобой теперь связаны узами брака, будь откровенен со мной. Я не заставляю тебя забыть её, не прошу тебя сжалиться над моими чувствами и полюбить. Скажи мне правду, я требую лишь этого, Сокджин, — её губы дрожат, вся она внезапно напоминает Сокджину тонкое деревце, чьи корни по воле судьбы пустились вглубь высокого холма. Только не ветер заставляет её ломаться, а равнодушие супруга. — Она… Сокджину хочется рассказать о красоте тонких запястий, об искусанных в кровь губах, что чуть ли не с пелёнок угрожают казнить каждого, кто косо посмотрит. О чарующем танце в белых одеждах и земле, что липла к их обнажённым телам в том грязном закоулке. О том, как ему хочется бежать во дворец прямо сейчас и пасть к ногам господина с просьбой больше не отпускать. Но как это сделать? Как выдержать её презрение и ненависть? Может, он откроет ей душу, а она брезгливо оттолкнёт его от себя, раскроет правду народу, что будущий император распутствует с командиром их славной армии. Этого он не может допустить. Хасэнг Сокджина удивляет, она протягивает руку и опускает её на плечо мужу и по крайней мере пытается улыбнуться. По её щекам скатываются слезинки, пальцы чуть ли не трясутся, но девушка всё равно делает вид, что всё под контролем, что она готова выслушать его. Ему повезло с женой. Правда. Сокджин и сам находится на грани, он перехватывает её ладонь и осторожно касается губами запястья. Даже то, что происходило ночью, не сравнится с тем трепетом, которое Сокджин ощущает сейчас к ней. В её глазах столько ласки и любви… Он узнаёт этот взгляд. Точно также он смотрит на своего господина. — Дело не в красоте, верно? — вдруг говорит Хасэнг, и Сокджин кивает в знак согласия. Разумеется, красота Юнги не является его главным достоинством. Сокджин влюбился в человека, а не в его наружность. Облик со временем меняется, дивные черты неумолимо исчезают, освобождая место закономерным морщинам и дряблости кожи. Душа — вот что останется прежним, Сокджин ещё с первой встречи увидел в нём ребёнка, не знавшего заботы со стороны родных. Ребёнка, который лишь со слов мачехи, понимал свою значимость во дворце. А Сокджин ещё тогда готов был назвать его причиной своего существования. И если сначала с его стороны ещё были сомнения по поводу истинности испытываемых чувств к господину, то потом с течением времени стало понятно — это не просто влечение или порыв страсти, это жизнь ради одного конкретного человека. — Я не хочу, чтобы она пострадала, Хасэнг. Не мучай ни меня, ни себя. Тебе от услышанного легче не станет, — с этими словами Сокджин поднимается с постели и набрасывает на себя шёлковый халат. Он выходит в сад, всё ещё чувствуя фантомное прикосновение пальцев девушки на своей руке. И как же становится горько, когда он усиленно вспоминает Юнги и не может воспроизвести в памяти его касания. Сад встречает погрустневшего командира тишиной и шелестом деревьев. Он окидывает равнодушным взглядом разнообразие цветов, отмечая, что среди всех оттенков лепестков роз нет ни одного красного. Те самые кроваво-красные розы умерли в день наказания господина, когда его привязали к столбу и били палками. Сокджин обещал Юнги, что посадит новые, но из-за свадьбы и знакомства с невестой ему пришлось повременить со своей затеей, а сейчас… Он осматривает землю вокруг себя. Опускается на корточки и прощупывает почву. В голове появляется мысль, которая в мгновение ока лишает Кима сна. И вместо того, чтобы возвращаться к жене, Сокджин копается в земле, голыми руками вырывает цветы, чтобы на их месте посадить другие — самые прекрасные из всех. Чтобы они были точно такими же, каких касался Юнги, чьим запахом он наслаждался. Это становится навязчивой идеей и дикой выходкой, о которой начинают шептаться окружающие. Сокджина считают безумцем соседи, слуги и его жена, которая с тоской наблюдает за стараниями супруга. Всё свободное от службы время Сокджин проводит в саду и ухаживает за цветами, он забывает об еде, поливает ростки и ждёт появления бутонов. Он всё также следует за Юнги по пятам, присутствует на собраниях и смотрит на него, подобно верному псу, но… Как бы это ни было печально, Юнги больше не зовёт его к себе в покои, не открывают свою душу… И только показательно укладывает пальцы на грудь, где скрывается драгоценный изумруд, словно показывая Сокджину, что ничего не забыто. А потом он неожиданно навещает Кима ровно через месяц, когда кроваво-красный ковёр застилает собой землю. Только что вышедший из кареты Мин Юнги замирает от восторга. Его не трогает приветствие Хасэнг на пороге дома. Не трогают падающие к его ногам слуги. Он смотрит, не отрываясь на Сокджина, любовно поглаживающего подушечками пальцев лепестки, и в этом жесте слишком много до боли знакомой ласки. Мин Юнги машинально тянется пальцами к своему шраму на лице и чувствует тоску. Когда-то пальцы Сокджина с такой же нежностью касались его тела. Они встречаются каждый день во дворце, но не имеют права даже на объятие. Свадьба подкосила Мина, лишила его опоры, даже сейчас он прикладывает немало усилий, чтобы не убить девушку на месте. И для того, чтобы держать себя в руках, он, насколько это было возможно, ограничил себя общением с возлюбленным. — Они прекрасны, господин, не так ли? — Сокджин улыбается Юнги до морщинок в уголках глаз. А в голове звучит обратное — эти розы являются частью вас, именно поэтому они прекрасны. — В моём саду были похожие цветы… Хотя я должен признать, цвет твоих роз выглядит куда насыщеннее. Они гораздо лучше, потому что их вырастил ты своими собственными руками. Их я люблю намного больше. — Мы признательны вам, мой господин. Вы осчастливили нас своим приездом, — Сокджин кланяется и украдкой замечает поклон своей супруги. А потом замечает, как Юнги подходит к нему и привычным жестом опускает ладонь себе на грудь, чуть сжимая пальцы на небольшой выпуклости, создаваемой изумрудом. Ким сглатывает, не позволяя себе поднять глаза выше и посмотреть на родные черты, по которым он безумно соскучился. — Я не мог не навестить своего лучшего командира. Мужа, без чьих прикосновений, я изнываю каждый день. — Отведайте нашего чаю, господин. Жена сама занимается домашним хозяйством, поэтому за качество блюд и питья я могу ручаться. Останьтесь ещё немного. Мне вас не хватает. Юнги лишь грустно улыбается и, развернувшись, удаляется прочь. Он уходит, спиной чувствуя, как Сокджина позади ломает на части, как Ким оседает на землю, но не сводит взгляда с хрупкой, постепенно уменьшающейся фигуры. Мин слышит, как Хасэнг кричит и бежит к мужу, и ей невдомёк, что единственное лекарство от таинственного недуга супруга прямо сейчас спешно садится в повозку. Только там Юнги даёт себе волю и наконец-то срывается на безмолвный крик в пустоту. А Сокджин, стоя коленями на голой земле, не обращает внимания на визги жены, он слышит самый громкий на земле крик и слабо улыбается…