Das Ende ist der Anfang

Барселона, май 1975 Кройф ловит проходящего мимо Дика за петлю для ремня на поясе джинсов, притягивает к себе и прижимается губами к его голому животу. — Ох, — выдыхает Дик, гладя его по затылку. — Уже хочешь ещё? — Тебя — всегда, — смеётся Йохан, обняв его бёдра. — Вообще не понимаю, зачем мы одевались. — И я тебя — всегда. — Ван Дайк ставит обе бутылки пива на стол. Кройф чувствует прикосновение его пальцев, ещё холодных от бутылки, к своей шее. — Но надо и перерывы делать. — Зачем? У нас и так большие перерывы. — Йохан трётся губами о его кожу. — Не успеваем, знаешь ли, друг другу надоесть. — Согласен. — Дик, опустившись к его ногам, ловит его ладонь, целует — Кройф зарывается пальцами в его волосы. — Ты мне нужен. Йохан гладит его лицо — «Сам знаешь». — Пять минут, — шепчет Дик, потёршись щекой о его колено. — И вернёмся в спальню. Сегодня у них достаточно времени, чтобы, насытившись друг другом, надеть джинсы, уйти в кухню, осушить по бутылке пива, потрепаться и вернуться в постель. Редкая роскошь. Звякнули, упав на стол, крышки их бутылок. Дик, бросив открывалку рядом с пепельницей, садится на табурет. — «Реал Мурсия» вылетает из Примеры во второй дивизион, — сообщает он, облокотившись на потёртую крышку стола. — Мда, — отзывается Кройф, хлебнув пива. — Знаю. Собирался спросить, что будешь дальше делать. — Хочу с футболом завязать, — тихо говорит Дик, посмотрев на него внимательными тёмными глазами. Кройф встречает его взгляд. В кухне интимный полумрак — шторы задёрнуты, да и жаркое солнце сегодня не плавит Барселону — пришёл шторм, дуют ветры, налетают с моря грозы и ливни. Дик в таком освещении кажется романтичным и загадочным, хотя вроде Кройф его уже со всех сторон как облупленного знает. — Не торопишься? — уточняет Йохан. — Нет, — мотает головой Дик. — Обдумал уже. Я форвард, Кройф, мне тяжеловато. Здоровье не то. — Тебе всего двадцать девять исполнилось, — возражает Йохан. — Каждый по-своему изнашивается, — пожимает плечами Дик. — Не хочу от сердечного приступа сдохнуть молодым. Лучше уж притормозить. С этим не поспоришь. — И чем дальше планируешь заниматься? — спрашивает Йохан. Ещё три года — и перед ним встанет тот же вопрос. — Недвижимостью, — отвечает Дик, отпив глоток из своей бутылки. — У меня это вроде неплохо получается. Пробовал уже — когда свою квартиру продавал, когда в Мурсии жильё арендовал, когда для нас с тобой квартиры искал. Предложения разные поступали и на интересные объекты натыкался, прям продумывал уже, как сам продал бы их. — Хм, — отзывается Кройф, побарабанив по столу. — Здесь или там хочешь работать? — Там, — кивает Дик в ту сторону, где, по идее, находится Франция. — Туда вернусь. В Ницце и знакомства в этой сфере есть. Буду брокером. Значит, уедет. Опять уедет. И между ними опять будет государственная граница. — Так, а ты в какой-то конторе будешь работать или свой бизнес хочешь открыть? — интересуется Кройф. — В перспективе — свой открою, а пока, наверное, буду партнёром у одних ребят, они уже предлагали, — говорит Дик. — Только долю вложить надо будет. Но клуб выплатит неустойку за досрочное прекращение контракта, так что вернусь с деньгами. Кройф кивает — его юристы, посмотревшие договор Дика, не упустили важный пункт. Дик соглашался играть только в первом дивизионе. Если «Реал Мурсия» покидал Ла Лигу, контракт расторгался не по его вине. — Легко согласились? — усмехается Кройф. — Припугнул тобой и Костером, — невинно хлопает глазами Дик. — А что, нельзя было? Костера боятся везде — он теперь всю футбольную Голландию держит. — Ну, они-то знают, что это я тебя туда пристроил, — пожимает плечами Кройф. — Так что проехали, припугнул так припугнул. — Но тут нюанс, — вздыхает Дик, подперев лохматую голову ладонью. — Сам понимаешь, они мне выплатят зарплату и неустойку наличкой. Кройф смотрит на Дика с удивлением: в Испании почти всё платится налом, что ему не так? — А мне потом это через границу везти, — продолжает Дик. — И такие бабки надо будет на таможне декларировать, налоги, пошлины, все дела. Если учесть, что это мой последний заработок в футболе… — Так… — говорит Кройф, глядя мимо него. — Я понял, о чём ты. Погоди, дай подумать. Несколько минут проходят в молчании. Дик косится на Кройфа, тот задумчиво прихлёбывает пиво и буравит взглядом стену. — Смотри, — наконец говорит Йохан, опустив ладонь на стол. — Расклад такой. Ты забираешь свои деньги, приезжаешь ко мне. Я добавляю к твоим деньгам свои — ровно столько, сколько тебе не хватает сейчас, чтобы открыть свой бизнес, а не войти в долю в чужой конторе. Посчитай, сколько нужно. Ты переходишь с нашими деньгами границу — разумеется, нелегально, я узнаю, как это сделать, у меня есть связи… — Кройф усмехается и обрывает фразу. — Есть связи, короче. — Штамп в паспорте, документы, — напоминает Дик. — Тут должны отметить, что я пересёк границу. А Франция должна меня принять. — Я же говорю — есть связи. Не парься, всё решим. Не ты первый и не ты последний с таким запросом. — Так, — кивает Дик, напряжённо обдумывая его слова. — И где твоя выгода? — Моя выгода будет, когда ты раскрутишься, — отвечает Йохан, побарабанив по столу. — Через три года я тоже уйду из футбола — и присоединюсь к тебе. Ты будешь заниматься Францией, я — Испанией. Создадим крутую международную контору, будем торговать элитной недвижимостью. — Но тогда про нас все узнают, — отмечает Дик. — По крайней мере, про то, что мы дружим и общаемся. Тебя это не смущает? — Разберёмся ближе к делу, — отмахивается Кройф. — Ну… мне хотелось бы, чтоб ты понимал, — подчёркивает Дик. — Общий бизнес — это серьёзный шаг, и в наших с тобой обстоятельствах он практически равнозначен предложению руки и сердца. — А ты против, что ли? — смеётся Кройф, поигрывая длинной цепью на своей груди. — Это немного неожиданно, — аккуратно говорит Дик. — В чём подвох? Если тебе просто нужно, чтобы я вывез во Францию твои деньги…. — Нет, — резко перебивает Кройф, ударив ладонью по столу. — Я имею в виду только то, что сказал. И не надо меня оскорблять такими подозрениями. — В мыслях не было тебя обижать. Но это чересчур внезапно. Там, где появляются деньги, исчезает всё остальное, — вздыхает Дик. — Ничего не исчезнет, — хмурится Йохан. — У тебя есть идея и связи. У меня есть деньги и другие связи. Пока что твоя мысль — лучшая на тему, чем мне заняться после футбола. — А что скажет Неескенс? — спрашивает Дик, повертев на столе перед собой бутылку пива. — Возьмём его в долю, — пожимает плечами Кройф. — Думаю, он не откажется. — Жить тоже втроём будем? — Ван Дайк, — закатывает глаза Кройф, пригладив растрёпанные волосы. — Дай решить хотя бы первый блок проблем, а потом уже перейдём к следующему. Ты вроде мне рассказал про свои затруднения, чтобы я разрулил. Я предложил выход, но заглянул чуть дальше. Что тебе не нравится? — Ладно, — говорит Дик. — Давай начнём поэтапно. Наша первая задача — вывезти деньги. — Правильно, — соглашается Кройф. — Всё выясню и позвоню. Будь на связи. — Как скажешь. — Ван Дайк пристально вглядывается в его глаза. — Слушай, давай я пока переварю твоё предложение, очень уж это… необычно, с твоей-то стороны. — И что тебе во мне не так? — усмехается Кройф. — Мне в тебе всё так. Но я в твоей жизни дай бог на третьем месте — после семьи и Неескенса, — честно говорит Дик. — А тут ты предлагаешь такие вещи. Кройф не видит ничего странного в своём предложении. Во-первых, криминала там не так уж много, и он исключительно по запросу Дика, который не хочет терять деньги, ввозя наличные во Францию легально. Во-вторых, общий бизнес, конечно, важен, но Дик придаёт ему слишком большое значение. И в-третьих — мир изменчив. Сейчас личная вселенная Кройфа устроена так, а через три года… Кто знает, что произойдёт через три года. — А что у вас в «Барсе» творится? — меняет тему Дик. — Правда, что Михелс уходит? — Правда, — кивает Кройф, подвинув к себе сигареты. — У нас был тяжёлый сезон, ты же в курсе. — Руководство так решило? Или он сам? — уточняет Дик. — Были разные причины, — уклончиво отвечает Кройф, щёлкнув зажигалкой. Сезон был — врагу не пожелаешь. Были огромные проблемы, которые подстраивал Мадрид: Неескенсу бесконечно долго оформляли лицензию игрока, Сотилю — двойное гражданство. Арбитры упорно не видели нарушений соперников «Барсы», но с максимальной жёсткостью наказывали самих каталонцев за любой проступок. Кройф, ставший капитаном команды, лез в каждую стычку с судьями, злился, кричал, размахивал руками, доказывал свою правоту — и часто получал за это предупреждения. Во время матча с «Малагой» Кройфа вообще полиция с поля выводила, потому что он отказался уходить сам после красной карточки — и был совершенно прав, соперник забил гол рукой, это было очевидно всем, кроме арбитра. После этого Кройфа дисквалифицировали на три игры. В общем, чемпионство ушло к мадридскому «Реалу», а «Барса» заняла третье место и осталась без трофеев. После прошлого сезона это, мягко говоря, с небес на землю. На публике Михелс поддерживал Кройфа, но в приватной обстановке высказывал всё, что считал нужным, не стесняясь в выражениях. Кройф же винил в происходящем всё подряд — Мадрид в целом и лично Франко, судей, соперников, усталость от долгих переездов по широким испанским просторам, травмы, журналистов — в общем, виноваты у него были все, кроме него самого. Признавать, что надо бы поменьше скандалить с судьями, не тратить время на конфликты со спортивной прессой Мадрида и не доводить дело хотя бы до вмешательства полиции, Кройф не собирался. Генерал обвинял его в том, что Йохан Первый окончательно оборзел от собственной значимости, звёздности и популярности. — Тяжело вам, наверное, было снова работать вместе, — говорит Дик, хлебнув пива. — В «Аяксе» при Коваче ты сам всё решал, Штефан тебе, скорее, помощник был, чем тренер. Ты окончательно вошёл во вкус и привык командовать, а тут опять Генерал. — Ага, — вздыхает Кройф. — Мы оба всегда правы. Он хочет, чтобы было только так, как он скажет. — И ты тоже, — усмехается Дик. Кройф смеётся в ответ. «Как Сурбир с Генералом вообще уживается», — мелькает в голове мысль, но Йохан её отгоняет — это не его проблема. Дик живо интересовался, что Сурбир тогда забыл в Барселоне, и, само собой, Кройф ему ничего не сказал — ответил, что они всё выяснили, что у Вима были веские причины приехать. Неескенс поступил так же, Кройф уверен — он Сурбира не сдаст. Дик чувствует, что от него что-то скрывают, слегка дуется, ну и пусть обижается. Ван Дайк всегда Сурбира недолюбливал, был бы рад узнать скандальные подробности его личной жизни, но Йохан не собирается доставлять Дику такое удовольствие. Это дело Вима и Михелса. — На самом деле мы уже притёрлись, — уверяет Кройф, выдыхая дым. — Но, знаешь, легко прийти к взаимопониманию, когда кругом триумфы и победы, — в том сезоне мы постоянно были все в шампанском, праздновать не успевали. А когда всё хреново, начинаются обоюдные претензии, конфликты, стычки. Трёхэтажный голландский мат теперь даже испанцы понимают. — Это как в семейной жизни, — пожимает плечами Дик. — В горе и в радости, всё такое. — Ну, мы-то клятву не давали, — возражает Кройф. — Даже супруги разводятся, а мы можем просто разойтись по разным клубам. — И кто будет вместо него? — спрашивает Дик. — Ох, не знаю, — отмахивается Кройф. — Пусть на этот счёт у руководства голова болит. Лучше Михелса, конечно, никого не найти, но пусть попробуют. — Тебе, наверное, кто-то вроде Ковача нужен, — предполагает Дик, облокотившись на стол. — Команду ты уже знаешь, ресурсы понимаешь, соперников тоже изучил. Тренер тебе должен главным образом не мешать… ну, и дисциплинировать слегка. Но не как жёстко, как Генерал. — Ох, это точно, — кивает Кройф, потушив окурок в пепельнице. — И куда он теперь? — интересуется Дик, глядя на Кройфа внимательными тёмными глазами. Йохан не может сдержать улыбку, отвечая: — Обратно. В «Аякс». — И чему ты радуешься? — не понимает Дик. — «Аякс» в полной жопе, оттуда все нормальные игроки валят, что хорошего в том, что лучшему тренеру придётся работать с этими, извини, останками? — Зато он будет дома, — тихо отзывается Кройф и отхлёбывает пива, чтобы не смущать Дика своей довольной улыбкой.

***

— Поверить не могу, что ты опять во Франции будешь, — грустно говорит Неескенс. — Так далеко, ещё и за границей. — Слушай, ну разве это проблема, — смеётся Дик, обняв его. — Приезжать буду, как и всегда. — Это будет редко, — поджимает губы Неескенс. — Так и в этот год нечасто было. Не кисни, Прекрасный принц. Лучше поцелуй меня. Это Йохан Второй охотно делает — припадает губами к губам Дика, вцепившись в ворот его рубашки. Дик отвечает, гладя его волосы. Сегодня они уехали в горы, к Монсеррату. Неескенс давно присмотрел там подходящее место с красивым видом, укрытое от посторонних глаз. Дальше, наверное, придётся заморачиваться. — Будем видеться где-нибудь ближе к французской границе, — шепчет Дик ему на ухо. — Там тоже много интересных мест. Или, если хочешь, буду сюда приезжать. Посмотрим… «Сговорились, блин, все, — мысленно вздыхает Неескенс. — Останемся мы с Кройфом в Испании совсем одни. Или совсем вдвоём… Так говорят вообще — совсем вдвоём?» Да какая разница. Уезжает Дик. Возвращается в Амстердам их тренер, Михелс. Сезон прошёл безрадостно и заканчивается нелепо: в каталонских горах, среди яркой весенней зелени, под жизнерадостным солнцем, они с Диком сидят на разогретых жарой ступеньках старой заброшенной мельницы, пьют вино и должны бы любоваться пейзажем, а вместо этого прощаются. Дик вернётся к семье, к новому дому в Сен-Поль-де-Вансе. Бросит футбол. Начнёт собственный бизнес. И отпускать Дика страшновато — вдруг в этой новой жизни он забудет обо всём? Забудет о Йохане Втором, забудет о них? И сначала станет отмазываться делами, работой, будет приезжать всё реже и реже, пока не прекратит вовсе… Неескенс боится его исчезновения, как бы Дик ни уверял, что никуда не денется. А вот за Михелса, конечно, надо радоваться. Он уезжает в промозглый Амстердам к любимому мужчине, совершенно неотразимому и безгранично обаятельному. Ради такого не грех и жуткий климат потерпеть. Но… Неескенс встаёт, поднимается на несколько ступенек к заколоченной двери, спускается обратно. — Чего ты? — спрашивает Дик, глядя на него снизу. — Ничего, — вздыхает Йохан Второй и садится рядом с ним. — Ну перестань, — шепчет Дик, обнимая его. — У меня и так сердце разрывается, а ты хочешь, чтобы меня чувство вины совсем сгрызло? Не хочет, дело в другом. Неескенс уже мысленно прорабатывает сцену, которую запишет в дневник, и лучше, чтоб Дик не мешал, а молча целовал его спутанные ветром волосы. Может быть, это сумасшествие, может быть, надо принимать какие-то меры, чтобы обуздать свою фантазию и уметь её вовремя останавливать, раз она только набирается сил день ото дня, но Йохану Второму совершенно не хочется это делать. Хотя иногда буйное воображение загоняет его в странные ситуации. С тех пор как он стал знать то, что ему пришлось услышать от Крола, Неескенс не мог прекратить думать о романе Сурбира и Михелса, часто представлял их вместе. И быстро надумал столько всего интересного, что смотреть тренеру в глаза стало весьма неловко. «Чёрт меня дёрнул вообще стукнуть Кройфу, что видел Сурбира в Барселоне! — мысленно сокрушался Йохан Второй, стыдливо опуская взгляд, когда Михелс проходил мимо. — Жил бы сейчас как жил, не знал бы ничего, не думал, не видел! Хорошо Кройфу — у него таких проблем нет…» «Палишься, — ехидно сообщил Йохан Первый, усевшись на газон рядом с Неескенсом в перерыве тренировки. — Ты только не красней, а то будет выглядеть совсем неприлично». «Не понимаю, о чём ты», — с досадой пробурчал Неескенс. «Ты то взгляд от него отвести не можешь, то, наоборот, глаза прячешь, чтоб он не заметил, как ты на него смотришь, — усмехнулся Кройф, взъерошив его волосы. — Аккуратно, он так решит, что ты в него втрескался по уши». «Ага, на пятом году знакомства вдруг прозрел, — вздохнул Йохан Второй. — Ну ты сам подумай. Он же нас видит, всё про нас прекрасно знает, всё понимает про наши отношения. А ему пришлось своего парня в Амстердаме оставить, чтобы я сюда приехал. Прикинь, каково ему на нас постоянно смотреть…» «Только попробуй начать париться на эту тему! — устало пригрозил Кройф. — Он знал, что я тебя не брошу. Знал, что место второго легионера — твоё. И никогда не обманывал ни себя, ни своего, как ты выражаешься, парня ложными надеждами. Чувствуешь себя виноватым перед ним настолько, что готов ему Сурбира лично заменить?» «Да он за четыре года наверняка себе другую замену подобрал», — фыркнул Неескенс, обводя взглядом одноклубников. «Ты забыл, что мы обещали друг другу это не обсуждать?» — строго напоминает Кройф. «Не будь занудой, — отмахивается Неескенс. — Ну как ты думаешь, кто из них?» «Никогда в жизни не узнаем, — уверенно отозвался Кройф, укладываясь поудобнее на газон. — Ему бы в разведку с такими навыками. А может, взял кого-то вообще не из клуба, что, в городе, кроме его команды, парней красивых нет?» «О, ну ты-то знаешь, где тут симпатичных мальчиков цеплять», — закатил глаза Йохан Второй, придвинувшись к нему поближе. Кройф отвесил ему шутливый подзатыльник. «Так он тебе стал нравиться после того, как ты узнал, что у него есть парень?» — уточнил Йохан Первый. «Я не говорил, что он мне нравится, — вздохнул Неескенс, потупив взгляд. — Но как только его вижу, сразу представляю их с Вимом вместе. Они, хм, интересная пара». По лицу Кройфа было видно, что ему тяжело на такие темы думать. Он Генерала воспринимает как отца. «Какое у тебя любопытное хобби, — отозвался Кройф, приподняв голову и поискав взглядом тренера. — Слушай, ты действительно полегче на поворотах. Я видел, он только что на тебя смотрел». «Правда?» — Неескенс немедленно обернулся. «Не смотри сейчас, заметит! — шикнул Кройф. — Уже двадцать три годика, а всё никак кокетничать не научишься… Ему, кстати, сорок шесть. В два раза старше, Прекрасный принц, отличный выбор!» «Собираешься научить меня кокетничать с собственным тренером?» — засмеялся Неескенс, игриво подмигнув, и получил ещё один лёгкий подзатыльник. Перерыв закончился, и по свистку все вскочили на ноги. Только Неескенс неловко пошатнулся и приземлился обратно на газон. Кройф протянул ему руку, Йохан Второй ещё раз попытался встать, но не смог. «Опять колено?» — нахмурился Кройф, наклонившись к нему, и Неескенс, поморщившись от боли, кивнул. «Отойди, Кройф». Господи, а вот и Михелс собственной персоной. Неескенс чуть не застонал (и совсем не от боли), когда Генерал дотронулся до его колена и спросил, здесь ли болит. Йохан Второй даже вымолвить ничего не мог, только взял его руку («Боже, я взял его за руку, ааааа!») и переместил чуть повыше, прошептав: «Тут». «Я вам не мешаю?» — скептически спросил Кройф, но Михелс его проигнорировал, а Неескенс ни слова не понимал из того, что тренер ему говорил, только кивал, смотрел ему в глаза и молился, чтобы тот не заметил, как сильно Неескенсу нравятся его прикосновения. Наконец, Йохан Второй пробормотал, что, кажется, не против повидать физиотерапевта прямо сейчас, и бесславно отступил в душевую — с таким стояком пытаться продолжать тренировку было бы абсолютно бессмысленно. До этого случая Неескенс представлял только Михелса и Сурбира вдвоём, и это вызывало бурю эмоций, но, лаская себя в душевой, мечтал уже о том, как отдался бы Генералу он сам, — и прежние ощущения было даже смешно сравнивать с тем, что он чувствовал. Это было великолепно до боли, до головокружения, до потери сознания. Может быть, у него слишком давно не появлялось новых объектов, о которых захотелось бы фантазировать, вот и снесло крышу по полной. Оставался только ван Дайк — историю своих идеальных отношений с Диком Неескенс по-прежнему фиксировал в дневнике, подробно описывал их встречи, их романтические прогулки, их секс, которым они на самом деле ни разу не занимались с тридцатого июня семьдесят четвёртого. А то, что он представлял, думая о Михелсе, было настолько откровенным, дерзким и будоражащим, что поначалу Неескенс не мог решиться доверить это бумаге. Но фантазии быстро множились, их стало тяжело контролировать: они всплывали совершенно не вовремя, отвлекали, мешали жить, вгоняли в краску на ровном месте. Неескенс знал только один действенный способ избавления от них — записать, перестать прокручивать в уме, добавляя новые детали, выкинуть из головы и вспоминать, лишь перечитывая. Йохан Второй купил новую тетрадь и стал вести параллельные записи — отрывочные, бессвязные, иногда похожие на бред — и эту тетрадь пришлось убирать в тот же тайник, что и прежнюю. Казалось, записи в них делали два разных человека. Тот, который встречался с Диком и был в него нежно влюблён, был чистым, искренним, светлым и по-своему верным, не желающим ранить ни Дика, ни Кройфа. А вот во второй тетради оживала совершенно другая сторона Йохана Второго, настолько порочная, что Неескенс иногда сам поражался тому, что там творилось. Большинство записей во втором дневнике было о Михелсе — особого внимания истории их отношений Неескенс не уделял, но их секс был описан максимально подробно и носил ярко выраженную садомазохистскую окраску. Было много боли и острых ощущений, от которых захватывало дух. Неескенс сполна расплачивался за то, что приехал в Барселону вместо Сурбира, и делал всё, чтобы загладить свою вину перед Генералом. Наверное, если бы Йохан Второй работал ртом столько, сколько описывал в дневнике, его губы были бы стёрты до кровавых трещин. Сурбир в этой тетради тоже упоминался: Неескенс добавил пару эпизодов с его участием, в которых собрал всё лучшее из их сексуальных практик, и с удовольствием фантазировал о том, как были выстроены отношения Вима и Михелса. Позже в записях стал фигурировать и Йохан Первый — воображение нарисовало Неескенсу восхитительную сцену: Кройф и Генерал жёстко трахали его вдвоём. Ох, дорого он дал бы за то, чтобы испытать такое в реальности. Впрочем, Неескенс даже не пытался что-то сделать для воплощения этих фантазий. Да, он продолжал подолгу таращиться на Генерала влюблёнными глазами, за что не раз получал как от Кройфа, так и от Михелса порцию ехидных замечаний, но никаких попыток сближения не предпринимал. Ведь в действительности Генерал мог оказаться совсем не похожим на образ, который нарисовал себе Неескенс, а зачем лишние разочарования. Пределом их близости оставалось то мгновение на тренировке. Йохан Второй понимал, что обоим будет лучше, если Генерал никогда не узнает о том, что у него с Неескенсом, оказывается, бурный роман. К чему его волновать, пусть всё останется как есть. Самое сумасшедшее, что Неескенс действительно сделал за эти полгода, — позвонил Сурбиру и попросил встретиться, когда Вим снова приедет в Барселону. Сурбир не отказал, но предупредил, что быстрый секс в машине — это не для него, ему надо долго, вдумчиво и с размахом. Неескенс отвёз его на квартиру, которую снял для свиданий с Кройфом. Оставалось только молиться, чтоб Йохану Первому не приспичило туда кого-нибудь в это же время привести. Всё обошлось: они провели там несколько часов. Их никто не потревожил. Конечно, они не упоминали того, к кому Сурбир приехал, — Вим сразу дал понять, что не собирается о нём говорить. Но мысль о том, кто был с Сурбиром перед их свиданием, невероятно возбуждала. «Ты сегодня просто огонь, мой хороший», — шептал Сурбир, гладя Неескенса по затылку, и Йохан Второй старался для него вовсю. Только Виму можно шёпотом рассказать свои фантазии, чтобы доверить ему их воплощение. Сурбир никогда не задаёт лишних вопросов — он уточняет необходимые детали и делает то, что должен делать. А ещё он крупный и сильный — с ним гораздо проще представить Генерала, чем с хрупким Кройфом. «Как же с тобой интересно и сладко, мой хороший, — говорил Сурбир, гладя его губы. Неескенс послушно целовал и облизывал его пальцы, глядя ему в глаза. — Обязательно позвоню тебе перед следующим приездом. Ты ведь не откажешься увидеться?» Неескенс при всём богатстве своего воображения не может представить себе того, кто отказался бы от встречи с Сурбиром. А теперь, значит, Михелс уезжает в Амстердам, и Сурбир перестанет появляться в Барселоне. И чего, самому мотаться на родину, чтобы посмотреть на Генерала хотя бы издалека и прикоснуться к нему через Сурбира? Ещё и Дик в свою Францию сваливает. Отлично, прекрасно. — Я буду скучать, — шепчет Неескенс, крепко обняв Дика. И это относится ко всем сразу. Хорошо, что Дик не знает. Ему незачем.

***

Кто-то дёргает за ручку двери кабинета. Йохан застывает: ему совсем не хочется, чтобы Данни или дети видели, как он сгружает деньги из сейфа в объёмистый рюкзак. Он ещё не посвящал жену в свои планы насчёт бизнеса в сфере недвижимости — да и не собирается, пока всё не будет успешно реализовано. А в успехе он уверен. — Ты чего закрылся? — спрашивает Данни из-за двери. — Деньги считаю, — отвечает чистую правду Кройф. Данни, посмеявшись, отзывается: — Сними трубку, тебя к телефону. — Кто? — уточняет Йохан, присев на край стола. — Сурбир, — сообщает Данни с нежностью в голосе — Вим ей нравится, Сурбир вообще всем нравится. — Уж не знаю, чего он хочет, но желает слышать тебя. — Спасибо, дорогая, — улыбается Йохан. Он догадывается, зачем Вим может звонить. Кинув рюкзак с деньгами в кресло, Йохан усаживается поудобнее на столе и снимает трубку. — Данни, взял, клади, — кричит он. — Хорошо, — отвечает Данни из комнаты. Дождавшись, пока в трубке раздастся щелчок, Кройф говорит: — Ну привет. — Привет, — отвечает Вим. — И как это прикажешь понимать? — О чём ты? — усмехается Йохан, закурив. — Как о чём? О том самом. Он позвонил час назад и сказал, что возвращается в «Аякс». Только не говори, что для тебя это новость, я не поверю. — Серьёзно? Думал, он тебе давно позвонил. Ты только сейчас узнал? — удивляется Кройф, выдыхая дым. — Ну. Спасибо, что хоть не из газет! — нервно смеётся Сурбир. — Мог бы и предупредить, Кройф! Я, во-первых, растерялся, а во-вторых — разревелся, когда он сказал. А он не любит слёзы-сопли. — Ох, да, наверное, надо было тебя предупредить, — соглашается Йохан, — но ты же сам просил не встревать. — Это нужно было учесть чуть раньше, — язвительно говорит Вим. — А я и не лез, — пожимает плечами Кройф. — Благодари Мадрид, продажных арбитров, да всех, из-за кого мы сезон так закончили. Мне даже делать ничего не нужно было. — Ну да, ещё скажи, что не разговаривал с руководством клуба, чтобы его уволили, — недоверчиво отзывается Сурбир. — Это не требовалось. — И не вёл себя, как охреневший от своей незаменимости засранец? — уточняет Вим. — Хм, вот такое могло быть, — смеётся Кройф. — Это он тебе про меня наговорил на целую жалобную книгу? — Скажем так, он на тебя немного сердится, — сообщает Сурбир. — Могу представить. Я скотина неблагодарная, он меня сам, лично в «Барсу» привёз, всё для моего трансфера сделал, а я его из клуба выжил, — предполагает Кройф, затянувшись терпким дымом. — Ну-ну. — Примерно так. Тебе лучше знать, вряд ли он свои претензии не высказывал. — Да постоянно, — вздыхает Кройф. — Под конец сезона мы часто пререкались. — И не стыдно тебе было ему нервы мотать? — укоряет Вим. — А ему не совестно было перекладывать на меня всю ответственность? — пожимает плечами Кройф. — Господи, Кройф, — вздыхает Сурбир. — Ты неисправимый. Это чего теперь получается, я у тебя в долгу? — В каком долгу, — возмущается Кройф. — Говорю же — я ничего не сделал. Не от меня зависело. И потом, я уже был тебе обязан. Ты ведь дал Неескенсу уехать со мной, не стал вмешиваться и требовать тебя забрать вместо него. — Дурень, — бормочет Сурбир. — Как вы теперь будете? — Да выкрутимся, не маленькие. Не это важно. Важно, что ты будешь с ним, — усмехается Кройф. Шуршит в трубке прерывистый вздох Вима. Йохан блаженно улыбается, когда представляет, как они обнимут друг друга и как будут сиять от счастья глаза Сурбира. — Не могу представить, что ты сделал такую глупость, — тихо говорит Вим. — Ты меня слушаешь вообще? Ничего я не делал, — ещё раз открещивается Йохан. — Но я правда хочу, чтобы вы были вместе. — Да я уже не надеялся, — вздыхает Сурбир. — Честно. Думал, он так у вас и останется. — А я крутил ситуацию и пытался понять, нельзя ли и тебя к нам утащить, — смеётся Кройф, — или заставить Неескенса подать на испанское гражданство… Но, видишь, всё разрешилось совсем по-другому. — Ладно, — сдаётся Сурбир. — Предположим, что так. Спасибо в любом случае. — Не за что. — Сам как? — Складываю деньги в рюкзак — скоро буду нелегально переходить границу Испании и Франции, — отвечает чистую правду Кройф. — Вместе с ван Дайком. Волнуюсь немного. — Шутки хреновые у тебя, — помолчав, отзывается Вим. Только вот Кройф не шутит.

***

— Интересно, чем я думал, когда согласился на эту авантюру? — ворчит ван Дайк, идя за Кройфом. — Жадностью, — смеётся Йохан, освещая тропу фонарём. Переходить границу посоветовали, естественно, ночью — причём через Пиренеи. Там ни КПП, ни заборов. Ни Кройф, ни Дик не бывали тут прежде, тем более, в темноте. Проводник показал им дорогу только до того места, куда можно было доехать на машине, а потом благополучно растворился в ночи. Что ж, уговор есть уговор. — А нас погранцы не сцапают? — уточняет Дик. — Предлагаешь выключить фонарь и пробираться ощупью? — спрашивает Кройф, обернувшись. — Тогда мы и к утру не дойдём. Успокойся, все вопросы улажены. Даже среди пограничников есть свои люди — но в это время их тут вообще быть не должно. — Господи, Кройф, чем мы занимаемся, — нервно хихикает Дик за его спиной. — Взрослые успешные люди, а ночью переходим границу, как обычные контрабандисты. — Ага, причём в Пиренеях, — вздыхает Кройф. В кустах рядом послышался шорох, Йохан, вздрогнув, посветил туда фонарём, но всё уже стихло. — Хм, — комментирует Дик. — Надеюсь, тут нет хищников. — Ну хрен знает, — отзывается Кройф. — Может, змея. Или грызун какой. Так-то тропинка хоженая, чувствуется, что ею часто пользуются. Но мало ли кто ночью может тут появиться. — А помнишь, как я в «Аякс», наконец, перешёл? — вдруг говорит Дик. — Ты так уверен, что нас либо арестуют, либо сожрут? Решил всю прошлую жизнь перед глазами прокрутить? — усмехается Кройф, устроив поудобнее на плечах тяжёлый рюкзак с деньгами. — Помню, конечно. Ты рассчитывал пробиться в «Аякс», просто познакомившись с нами поближе, а в результате купили тебя после того, как ты нам три мяча накидал. Мы пять-ноль просрали. — Пять-один, — поправляет Дик, пыхтя позади него — тропинка в гору пошла. — Да не суть, — отмахивается Кройф. — Михелс сразу сказал — это ещё что за хрен, тащите его к нам. Тебя и притащили. — И сначала я больше тебя получал, — смеётся Дик. — И это жутко бесило, — закатывает глаза Кройф. — Ну ничего, мы быстро исправили ситуацию. — А ты не жалеешь? — спрашивает Дик. — Чего? — останавливается Кройф. — О чём? — интересуется он, развернувшись. — В лицо не свети, — прикрывает глаза ладонью ван Дайк. Йохан направляет фонарь вниз и выжидающе смотрит на Дика. — О том, что меня встретил вообще, — формулирует Дик. — Нет, — отвечает Йохан, пожав плечами. — Я никогда ни о чём не жалею — что толку жалеть. Разве что о том, как у нас всё началось. Но, может, мы не будем это обсуждать ночью в горах на границе с Францией? Раз я сюда с тобой припёрся, наверное, это что-то да значит. — Ну, вот. — Белозубая улыбка Дика даже ночью сияет ярче фонаря. — Мне было важно это услышать. Всё, идём. Кройф смотрит на него секунду, как на придурка, потом коротко целует его в губы, и они идут дальше по тропе в направлении французской границы. Когда разглядывали карту, казалось, что тут близко, но с тяжёлыми рюкзаками, ночью, в незнакомой местности им кажется, что они идут целую вечность. Дик пару раз пытался запаниковать, что они заблудились, хотя как можно заблудиться — тут же одна тропа. Кройф отмахивался, но с компасом пару раз сверялся — всё в порядке, они держат курс на северо-восток. — Кто свёл тебя с провожатым? — ещё раз спрашивает Дик. — И кто пообещал с документами дело провернуть? — Думаешь, от того, что ты повторишь эти вопросы в двадцать третий раз, мой ответ изменится? — огрызается Йохан, поправив лямки рюкзака. — Человек один. Не хочу тебе его называть. — Ну, Кройф, всё-таки мы доверили этому человеку многое, мне важно знать, — вздыхает Дик. — Так сложилось, что мы в одних кругах тусуемся, — отвечает Йохан. — И его дочка учится в одном классе с моей. Так что много общаемся. Больше тебе ничего знать не надо. — Боишься, что я его выдам, если меня пограничники сцапают? — смеётся ван Дайк. — Мало ли, — усмехается Кройф и, подняв руку, притормаживает. — Секунду… — Как думаешь, мы ещё в Испании или уже во Франции? — тихо спрашивает Дик ему в ухо. — Сейчас узнаем. — Кройф гасит фонарь. — Во Франции. Видишь? Деревья стали заметно реже — и впереди появился просвет, значит, там склон. Тропа должна вывести к шоссе внизу. Они ускоряют шаг и вскоре выходят на открытую местность. Ни черта не видно, будто кругом одна чёрная пустота, — ночь безлунная. Только очень-очень далеко словно бы парит в воздухе огонёк — то ли жилой дом, то ли застава пограничников. Кройф трижды мигает фонарём — и снизу им мигают в ответ: там ждёт в машине Ванда, жена Дика. Настоящая боевая подруга оказалась. Припереться ночью встречать мужа, который нелегально пересекает границу, — на такое не всякая женщина способна. Впрочем, сумма, которую тащит Дик, вполне так придаёт решимости… — Всё. — Кройф гасит фонарь и обнимает Дика. — Иди. Сам спустишься? — Слушай, мне страшно одного тебя ночью отпускать в лес, — бормочет Дик, прижав его к себе. — А если машину угнали, а если пограничники, а если какой-нибудь бандит… — Прекрати, — шепчет Йохан, гладя его плечо. — От бандитов у меня есть нож. Без рюкзака я вернусь в три раза быстрее, а на ту рухлядь, на которой мы сюда приехали, даже цыгане вряд ли позарятся. Всё нормально. Дик, коснувшись его щеки, прилаживает губы к его губам. Кройф отвечает на поцелуй, гладя его волосы. — Буду скучать, — тихо говорит Дик, потёршись носом о кончик его носа. — Я тоже. Позвони, как доберёшься, — назову место, где ты сможешь забрать свои документы со всеми штампами. Пока сам не знаю, куда их доставят, но, думаю, в Ниццу. — Хорошо. Кройф снимает свой рюкзак, отдаёт его Дику. — Удачи, — говорит он. — Иди, здесь нельзя долго, место открытое. Дик, надев этот рюкзак на грудь, включает другой фонарик, послабее, чтобы не привлекать лишнего внимания, но видеть, что под ногами, и начинает спуск по тропинке к шоссе. Йохан следит за тем, как ползёт ниже и ниже тусклый огонёк, вслушивается в удаляющийся шорох его шагов. Наконец, мигнула фарами машина Ванды. Значит, всё в порядке, Дик спустился. Хлопнула дверца. Завёлся мотор, загорелись фары — и они уехали. Шоссе словно вырастает из ниоткуда прямо перед их машиной, появляясь только в свете фар. Кройф, выдохнув, зажигает фонарь и уходит обратно в лес — надо вернуться побыстрее, пока арендованную им машину никто не обнаружил.

***

Амстердам, октябрь 1975 Остановившись перед дверью квартиры, Неескенс на всякий случай ещё раз смотрит на привинченные к дереву латунные цифры — 29, всё верно — и отпирает дверь. Ключ легко проворачивается в замке. Внутри тихо, сумрачно и прохладно. Звякнул брелок с голландским флагом, когда Неескенс положил ключи на комод. Чемодан Йохана Второго идеально вписался в угол у двери, будто всегда там был. Снимая пальто, Неескенс жадно втягивает носом воздух этой квартиры, будто запахи что-то смогут ему подсказать, но вряд ли. Тут пахнет лавандовой отдушкой из шкафа, чувствуется лёгкий шлейф бытовой химии — наверное, утром приходила домработница. — Буржуазные излишества, — бормочет Йохан, разуваясь. Тапочки в нижнем ящике обувного комода все одинаковые — большие, тёплые и безразмерные. Неескенс, пожав плечами, выбирает одни из них и идёт включать отопление. Уже не жарко, хотя амстердамский октябрь выдался теплее ожидаемого. Квартира очень простая и аскетичная. Одна комната, в ней стол, два стула, сервант, узкий книжный шкаф и большая кровать, застеленная клетчатым покрывалом. Да и зачем тут предметы роскоши. Хозяева квартиру сдают, а те, кто её арендует, вряд ли сильно заботятся об уюте, да и сняли эту квартиру не так давно, летом, наверное. Впрочем, тут есть какие-то личные вещи — сувениры, статуэтки, мелкие монеты из разных стран, ссыпанные в красивое блюдце на серванте. Так сразу и не поймёшь, кому они принадлежат, хозяевам или арендаторам. Йохан Второй выуживает из кучки монеток одну — пять песет с профилем Франко — и усмехается. — Ладно, — тихо говорит он, окинув взглядом комнату, — что я должен делать сейчас? Наверное, поискать кофе. Пока кофе медленно закипает в медной турке, Неескенс прохаживается по кухне и оглядывает её. Здесь тоже чисто, будто в гостиничном номере. Интересно, это к его приходу такую уборку заказали или тут всегда так? Вим, наверное, обо всём догадывается. Или просто пытается так же тщательно, как и раньше, укрывать эту сторону своей жизни от Неескенса. Но ведь не отказал ему, впустил в эту квартиру, оставив ключ старушке с первого этажа, чтобы Неескенс поехал сюда сразу из аэропорта. По телефону Вим сказал, что пока не знает, во сколько освободится, — ведёт ребёнка на шумный детский день рождения, но приедет, как только сможет. Кто из них снял эту квартиру? Генерал прижимистый, недаром в «Аяксе» шутили, что никто не знает, какого цвета его бумажник. Квартиру в центре Амстердама с видом на канал и с регулярной уборкой мог арендовать только Сурбир. Вот на кухне находится единственная личная вещь, которую Неескенс тут заметил. Чья-то тёплая кофта висит на спинке стула. Бережно взяв её в руки и поднеся к лицу, Йохан Второй чувствует до боли родной запах — отзвук парфюма, которым пользуется Генерал, и едва уловимый запах его самого. Такой знакомый. Сколько раз Неескенс жадно вдыхал его, стоя совсем близко к Генералу, касаясь плечом его плеча. — Господи, как же я встрял, — шепчет Неескенс, потёршись щекой о мягкую кофту, и аккуратно вешает её обратно. Не он один, впрочем. После предыдущего сезона казалось, что хуже не бывает, а выяснилось, что бывает-бывает. Менеджеры «Барселоны» наняли упрямого немца Вайсвайлера из «Боруссии», и как только он занял пост главного тренера, жизнь превратилась в ад и непрерывную войну. Кройф привык, что у него есть свои зоны ответственности, которые Михелс ему доверяет, — и там Кройф может командовать. Да, последнее слово, разумеется, было за Генералом, но они умели находить компромисс, в их спорах рождалась истина. А Вайсвайлер упёрся, что всё должно быть только так, как скажет он, и у них с Кройфом началось отчаянное противостояние. Уступать никто не хочет, страдает игра, страдает вся команда. Конечно, игроки слушаются Кройфа, они его третий сезон знают, а этого немца в первый раз видят! Но Кройф слишком поглощён враждой и теряет контроль над ситуацией. Да если Вайсвайлер запретит Кройфу с крыши прыгать, Кройф тут же прыгнет. Детский сад, на первый взгляд, но всё весьма серьёзно. Кройф надеется, что Вайсвайлер смирится с его условиями, чтобы наладить отношения с командой, а Вайсвайлер боится за свой авторитет и не желает прогибаться. Короче, без Михелса хреново не только Неескенсу. Нельзя было его отпускать. В сборной тоже не всё ладно. Кройф прогулял матч с Финляндией — этому Неескенс даже обрадовался, потому что вторая койка в его комнате оказалась свободной, и, пока они были на сборах и на матче в Неймегене, по вечерам его навещал Сурбир. К игре с мощной командой Польши, завоевавшей бронзу на ЧМ-74, в сборной назрели существенные разногласия. Вседозволенность и диктатура Кройфа достали ребят из ПСВ — став чемпионами Голландии, они тоже звезду словили, и начался бунт. Кройф и Неескенс опоздали на день на сборы перед матчем в Хожуве — у них была важная игра в Ла Лиге. Когда они, наконец, добрались, Кнобель остановил тренировку, чтобы все смогли с ними поздороваться. «Прибыли их величества короли Испании!» — заржали игроки ПСВ, и Кройф предсказуемо взбесился. Так-то ему насрать, что о нём думают, насрать, что говорят о них двоих, но открытых насмешек он не терпит. Началось долгое выяснение отношений с громкими заявлениями и угрозами немедленно уйти из сборной, которое привело к тому, что Польше они проиграли 4:1. Кройф этого, разумеется, так не оставил. Самых мощных рычагов давления у него не было — Костер не был агентом игроков ПСВ, но тренер сборной и КНВБ боялись перечить Йохану Первому. К ответному матчу Кнобель по настоянию Кройфа выгнал из сборной двоих зачинщиков, а остальные присмирели — премиальные оказались ценнее принципов. Однако обстановку в сборной это не оздоровило. Просто стало немного тише. Дик снова превратился в голос в телефонной трубке. Пока ни разу не приехал из своей Ниццы, говорит, много дел, бизнес надо развивать, всё такое. С одной стороны, Неескенсу его страшно не хватает, с другой — может, так и лучше. Не надо ему видеть Йохана Второго в таком состоянии. Выпив кофе, Неескенс возвращается в комнату. Тут уже теплее и уютнее. Скоро состоится ответная игра с Польшей, выигрывать нужно с крупным счётом, чтобы пробиться на Евро. Матч будет в Амстердаме. Неескенс приехал заранее, выдумав себе относительно убедительный семейный предлог, — Кройф на удивление легко его отпустил без лишних расспросов, а Сурбир охотно согласился встретиться. Причём на конспиративной квартире, в которой видится с Генералом. Неескенс аккуратно снимает покрывало с кровати, кладёт его на стул. Может, Сурбир не поменял бельё с того дня, когда они были тут вместе в последний раз? Йохан, склонившись, откидывает одеяло и вдыхает запах. Да, господи, нет ни обманчивой свежести отдушки, ни запаха стиранного белья. Зато есть другие запахи. Чуть уловимые. Должно быть, Сурбир не доверяет такую ответственную миссию домработнице, а сам не успел перестелить постель. — Что ж, — усмехается Неескенс. Он не спеша снимает рубашку и майку, вешает их на спинку стула. На тот же стул отправляются его джинсы, носки и трусы. Ложиться одетым в такую постель — кощунственно. Йохан заползает на кровать, падает на помятую простыню, роняет голову на подушку, хранящую чужой запах, накрывается тем же одеялом, под которым, наверное, балдели они после секса. Глубокий вдох. Неескенс проводит рукой по простыне. Одно осознание, что они тут занимались любовью, возбуждает. Застонав, Йохан обнимает подушку и замирает, уткнувшись в неё лицом. Чудится от неё запах духов Сурбира — или он тут просто везде? Что-то его ни разу не отпустило с тех пор, как Генерал уехал. Так и тянет к нему, так и хочется его. Хорошо хоть в сюжете дневниковых записей было вовсе не обязательно отправлять Михелса на родину — и там можно предаваться разврату с ним, сколько душе угодно. Видеть его над собой, сильного и властного. Выполнять его приказы и упреждать их. Скользнув ладонью по груди, Неескенс сжимает свой сосок, впивается в него ногтем и тихо стонет, закусив губу. Гладит своё тело. Крепко зажмурившись, представляет его. Того мужчину, который трахал тут Сурбира. Того, чьим семенем пропитана простыня, — если, конечно, Сурбир не глотает его каждый раз, а он может, да, сам Неескенс точно не дал бы пролиться ни единой капле, выпил бы всё. — Боже, — шепчет Неескенс, проведя ногтями по животу. Йохан видит его как наяву, даже не то что каждый взгляд, каждую улыбку, каждое движение его бровей, каждую морщинку на его лице — каждую складку его плаща помнит. Здесь, среди его запаха, ещё легче ощутить себя с ним. Оживают его прикосновения, просыпаются все те чувства, которые он будит в Неескенсе: их слишком много, но самые сильные — животное желание, бескомпромиссная жажда. Хочется быть дерзким, чтобы заслужить наказание и после недолгой борьбы сладостно сломаться в его руках, превратиться в безукоризненное воплощение покорности. Приоткрыв рот, Йохан ощущает, как касаются его губ пальцы Михелса, чувствует солоноватый вкус его кожи во рту. Крепко зажмурившись, представляет, как вылизывает и сосёт их, будто надеется языком собрать с его кожи его силу, его мощь, которая заставляет хотеть его до потери рассудка. Какой-то звук долетает — словно издалека, как сквозь вату. Приоткрыв глаза, Неескенс боковым зрением замечает в дверях комнаты человека. Сердце замирает, а прямо посмотреть на него страшно. Этого не может быть. Но это он, Йохан чувствует даже запах его одеколона. В том же парадном светлом плаще, в котором Неескенс привык его видеть на матчах, в котором обычно представляет его в своих фантазиях. Стоит в дверях комнаты и смотрит, как Неескенс ласкает себя, думая о нём. «Он меня убьёт, — думает Йохан, замерев. — И пусть убьёт. Сколько можно мучиться». — Привет, мой хороший, — слышит он. — Когда заходил в квартиру, хотел спросить, чем ты меня сегодня удивишь, но ответ на этот вопрос я уже увидел. Господи, да это Сурбир! Неескенс выдыхает. — Вим, нельзя так! — бормочет он, садясь в кровати. — Я чуть не умер… — Отчего же? — смеётся Сурбир, подходя ближе. — Мне показалось, что это он, — признаётся Неескенс и подбирается ближе, оглядывая его. — У тебя что, такой же плащ завёлся? — Нет, это действительно его плащ. — Сурбир останавливается возле кровати. — Был у него вчера, и он отдал мне пару вещей, чтобы я отвёз в химчистку вместе с моей одеждой. Как отказать себе в удовольствии устроить сюрприз… — А парфюм? — подозрительно щурится Неескенс, сползая с постели и опускаясь перед ним на колени. — От плаща пахнет, — смеётся Сурбир, протянув ему руку, и Йохан целует его пальцы. — А вообще, он обычно пользуется тем, который я ему дарю, и у меня всегда есть запасной флакон. — Раньше ты о нём вообще не говорил, — шепчет Йохан, робко касаясь мягкой ткани плаща. — Едва упоминал его и сразу менял тему, как только я пытался тебя расспросить. А теперь приходишь ко мне в его одежде и пахнешь им. — Мой хороший… — Сурбир гладит его по щеке. — Думаешь, когда ты рассказываешь о своих желаниях, я слышу только то, что ты произносишь? Не пытайся обмануть старого мудрого меня. — Господи… — стонет Неескенс, обняв его бёдра и прижавшись щекой к вожделенному плащу. — Ты потрясающий. — Знаю, детка. — Сурбир зарывается пальцами в его волосы — Неескенс подстригся короче, чем в прошлом сезоне, но хватать его за волосы по-прежнему удобно. — Делай то, чего ты так хочешь. Йохан, крепко обняв его поверх плаща, притягивает его поближе и трётся губами о его член сквозь ткань джинсов. — Да, — шепчет Сурбир, гладя его затылок. — Умница. «А ты можешь вести себя со мной так, как он обычно ведёт себя с тобой?» — хочет попросить Неескенс, но ведь настоящий Генерал вполне может оказаться вовсе не тем, в которого он влюбился. Лучше продолжать целовать член Сурбира, прослеживать его очертания под обтягивающей тканью джинсов приоткрытыми губами и молчать. Вим без всяких просьб сделает всё так, как надо. Пуговицу джинсов Сурбир расстёгивает сам, замок молнии Неескенс хватает зубами и тянет вниз. Остаётся только забрать его в рот и закрыть глаза. Сурбир создал все условия, чтобы Неескенс легко представил именно то, о чём мечтает.       Это настолько сюрреалистично, что кажется бредовым сном или очередной фантазией из тех, которые Неескенс записывает в дневник. Он и Сурбир, вдвоём в постели, абсолютно голые — и укрываются плащом Генерала вместо сброшенного на пол одеяла. «Всё равно в химчистку, — усмехнулся Сурбир. — Можем ни в чём себе не отказывать». — И давно ты понял? — шепчет Неескенс, заглядывая в его ясные глаза. — Да, — отзывается Вим, перебирая его волосы. — Давно. Не сразу, но понял, почему ты так изменился и откуда у тебя такие желания. — Совсем не ревнуешь? — уточняет Йохан Второй, коснувшись губами его плеча. — А смысл… — усмехается Сурбир. — Он сказал, что ты пытался с ним заигрывать, краснел, строил глазки, смотрел на него, как на бога, но так ничего и не сделал. Неескенса как холодной водой окатили. — Он с тобой это обсуждал? — шепчет Йохан, привстав. — Ну, это нормально, когда мужчины говорят о таких вещах, — смеётся Вим и, положив руку на его плечо, укладывает Неескенса обратно. — Мы много лет вместе, мы доверяем друг другу. Я понимаю, мой хороший, почему ты вёл себя именно так, и не имею ничего против того, что ты влюблён в него. Мне даже приятно, что ты оценил его. И, наверное, твой выбор в такой ситуации самый правильный. Не сталкиваться с жестокой реальностью, не рушить тот идеальный образ, который уже сложился в твоей голове, не усложнять свою и без того непростую жизнь такими тяжёлыми отношениями — это отличный вариант. — Почему ты называешь отношения с ним тяжёлыми? — настороженно спрашивает Йохан. — А какими могут быть отношения тренера и его игрока? — поднимает бровь Сурбир. — Слушай, я за эти годы всякое повидал и через многое прошёл. Это мой выбор, и я о нём не жалею. Со мной самый лучший человек и самый великолепный мужчина во вселенной. Я это знаю, и я в нём уверен. Но если ты думаешь, что это легко… — А как у вас вообще началось? — цепляется за нить разговора Неескенс. Может, всё-таки удастся хоть что-то разузнать у Сурбира. — Ну, как у всех начинается? — усмехается Вим, погладив ткань плаща, под которым они лежат. — Сначала ты понимаешь, что тебе нравится человек, потом находишь причины думать, что ты нравишься ему. Если эти причины существуют не только в твоём воображении, у вас возникает контакт, и некоторое время вы оба размышляете, стоит ли тот кайф, который получишь от близости, того дерьма, в которое вы оба влипнете. Потом приходится принимать решение. Мы решили, что оно того стоит, и мы не ошиблись. — Как ты интересно рассказываешь, — шепчет Неескенс, коротко поцеловав его. — Хоть послушать, как оно у людей бывает. Я ведь ничего этого не знаю. Кройф выбрал меня сам — я и кокетничать толком не умел. Мы до нашего первого секса почти не разговаривали. Он всё сам понял и сам всё определил. — Он был у тебя первым? — Конечно. До него у меня и женщин-то не было, что уж о мужчинах говорить. — Ух, — вздыхает Вим, гладя его волосы. — Да, ты, мой хороший, попал по полной. Но ведь тоже ни о чём не жалеешь. — Как можно жалеть, если я — с Кройфом. — Значит, ты меня понимаешь. — Сурбир целует его в макушку. — Он твоя судьба. И у вас всё правильно сложилось. — А он у тебя тоже первым был? — Что ты, — смеётся Вим. — Даже в десятку не вошёл. Мне уже двадцать было, когда мы познакомились… А начал я гораздо раньше. Но ему было всё равно, который он у меня, и мне — тем более. Просто радовался, что я уже знаю, как доставить ему удовольствие. И он это ценил. Неескенс, прерывисто вздохнув, целует его, и Сурбир отвечает, гладя его тело под тканью плаща. Йохан трепетно касается подвески с шестиконечной звездой на его шее. Господи, как он хорош. Везде. Так хочется спросить, какой Генерал на самом деле. Какой он в постели. Какой — в отношениях, как он обращается с Вимом. Но любой ответ Сурбира загонит Неескенса в жёсткие рамки, и перестать знать то, что он скажет, не получится. — Очень круто, что ты его хочешь, — шепчет Сурбир в ухо Йохану. — Это заводит, мой хороший. Такое желание достойно воплощения, вот я и решил помочь… Тебе понравилось? — Шутишь… — стонет Неескенс, прижавшись к нему всем телом. — Это было невероятно. — Вот и славно. — Ладонь Сурбира скользит по его спине. — Твои фантазии меня возбуждают. Ты такой открытый со мной и такой отчаянный. Понимаю, Кройф уже не даёт тебе всех ощущений, к которым ты привык. Ты вырос, он перестал быть с тобой таким, каким был, когда формировал тебя под свои предпочтения. Тебе не хватает контроля, ты хочешь больше силы и грубости. Ты хочешь мужчину, которому тебе будет приятно подчиняться. Мощного, сильного и, хм, статусного. Но ты и сам понимаешь — рисковать нельзя. Нашу с тобой связь Кройф поймёт и простит, а вот если ты добьёшься кого-то, кто круче его самого, — вряд ли. — Сам знаешь, я никогда не встану между тобой и Генералом, — отзывается Йохан Второй. — Так же, как ты не стал встревать между мной и Кройфом, хотя от этого зависело твоё счастье. — Перестань из меня героя делать, я просто понимал, что меня не купят. А вот ты даже не кинулся ему на шею, когда узнал, что он возвращается в «Аякс». Я тобой горжусь. — Вим прижимает губы ко лбу Неескенса, и шестиконечная звезда касается кончика носа Йохана. — Лучше уж тебе помочь в меру моих скромных сил, чем позволить тебе дальше сходить с ума от желания. Чёрт знает, что у тебя в голове творится. Вдруг ты решишь себя погубить, приедешь к нему домой или что-то в таком духе. — А ты не думал о другом варианте? — тихо спрашивает Неескенс, посмотрев ему в глаза. — О каком, мой хороший? Помолчав, Йохан находит слова: — Встретиться здесь втроём. — Он не пойдёт на такой риск, — вздыхает Вим. — Он и так нарушил правила, связавшись со мной. Сейчас он слишком взрослый, слишком титулованный, ему есть что терять. — Это единственное, что тебя останавливает? — Нет, — усмехается Сурбир, погладив его по щеке. — Прости, я не многостаночник. Люблю быть в центре внимания и концентрироваться на одной задаче. — Ясно, — вздыхает Йохан. — Извини, что предложил. — Ценю твою откровенность, — смеётся Вим. — Ход твоих мыслей мне нравится, так что я всё равно подумаю над твоим предложением, но обольщаться не советую. — Он приглаживает волосы Йохана. — Ммм, детка, а ты не хочешь сам побыть им? — Что ты имеешь в виду? — шепчет Неескенс, гладя губами его лицо. Сурбир, улёгшись на спину, приподнимает плащ Генерала за ворот: — Надевай.