Das Ende ist der Anfang

Аркоре, март 2005 Марко заходит в дом — там его встречают лишь тихий, прохладный полумрак и барельеф с изображением святого Мартина, в честь которого вилла и носит название «Сан-Мартино». Каждый раз Марко хоть краем глаза да цепляется за барельеф, будто может увидеть там нечто новое, но ничего не меняется, святой всё так же отдаёт половину своего плаща нищему. Марко не спеша следует в глубь дома, проходит мимо запертых дверей часовни — там хранится урна с прахом отца Сильвио, там же будет покоиться его мама, когда придёт её время. Теперь нужно подняться по длинной лестнице наверх, в ту часть виллы, которую Сильвио полностью реконструировал и модернизировал, чтобы всё соответствовало его целям и задачам. У лестницы, на третьем этаже, — отверстие колодца, из которого набирали воду хозяева виллы ещё в восемнадцатом веке. Сильвио оставил его как любопытную диковинку, велел оштукатурить и подсветить его, чтоб колодец не казался таким страшным. Но всё равно кажется, что из этой бездонной дыры тянет сыростью и холодом. — Привет, — говорит Марко, зайдя в огромный светлый кабинет Сильвио. — Работаешь? Можно тебя отвлечь? — Тебе — можно, — отзывается Сильвио, но взгляд от бумаг пока не поднимает. Здесь привычный бардак и хаос. Сильвио поддерживает подобие порядка только на письменном столе, за которым работает, и на полках позади него, на фоне которых его иногда фотографируют. А вокруг, на белых столах и стеллажах, — книги, награды, подарки, произведения искусства. «Золотой мяч» Марко тоже занимает своё почётное место в этой комнате. — Искал тебя в саду, — сообщает Марко, заперев за собой дверь. — Вроде ещё рано, обычно ты там в это время. Но мне сказали, ты тут… Что-то срочное? — Нет, ерунда, кое-какие дела требуют внимания. — Сильвио откладывает документы и смотрит на Марко. — О, ты уже переоделся. — Да, — вздыхает Марко, одёрнув пиджак. — Скоро ехать. Зашёл попрощаться. — Повернись, — требует Сильвио. — Теперь другим боком. Ага, и со спины покажись… Что ж, отличный выбор. Будешь самым элегантным гостем. — Так не хочется уезжать, — сетует Марко. — Мы с тобой долго планировали, графики состыковывали, а приходится на день раньше всё закончить… — Что поделать, — пожимает плечами Сильвио. — Мной распоряжается Италия, тобой — Нидерланды. Это жизнь, Марко. — Но я хочу принадлежать только тебе, — тихо говорит Марко. — Ни себе самому, ни уж тем более — Голландии. Одному тебе. Сильвио, усмехнувшись, отодвигает подальше кожаную папку со своими сверхважными документами. — Строгий траур тебя украшает, — отмечает он. — Ты слишком сексуален для похорон. — Что ж мне, паранджу надеть? — грустно улыбается Марко. — Всё равно не поможет, сам знаешь. Сильвио, отодвинувшись от стола, манит его к себе. Марко плавно подходит к нему, преклоняет колено у его кресла и прижимает к губам его ладонь. — Ты печален, — тихо говорит Сильвио, погладив его волосы. — Тебя так огорчила его смерть? — Нет, что ты, — отзывается Марко, потёршись о его пальцы. — Дело не в нём. Я же понимал, что он не бог, что он не вечен, а все люди смертны. Кроме тебя, конечно. Сильвио тихо смеётся. Марко замирает, прижавшись щекой к его колену. Сейчас он такой уютный, такой домашний — простая тёмно-синяя кофта, удобные джинсы — что Марко даже неловко быть с ним рядом, запаянным в строгий чёрный костюм, при галстуке поверх белой рубашки. — И что, тебе всё равно? — интересуется Сильвио, будто хочет укорить Марко за чёрствость. — Прошло уже несколько дней, как мы узнали, что его не стало. Ты не вспоминаешь ваши разговоры, не приходят на ум вещи, за которые ты хотел бы его поблагодарить или перед ним извиниться? — Ну, слушай, мне вполне хватило того, что мы с тобой поговорили о нём за ужином, когда узнали, — пожимает плечами Марко. — Мы не были близки, между нами не было дружбы или доверительных отношений. Мы больше десяти лет, считай, и не общались, только здоровались на официальных мероприятиях. Я слышал, что после смерти жены он сильно сдал, обострились все его хронические проблемы, особенно с сердцем. Кройф хорошо знал и его самого, и его супругу, говорил, что они были идеальной парой. И, когда Кройф сказал мне, что он овдовел ещё два года назад, я сразу подумал, что теперь он долго не протянет. В его случае чем раньше — тем лучше, чтоб не мучиться, не страдать. — Ты звонил Кройфу? — спрашивает Сильвио. — Нет, — отзывается Марко. — Кройф не любит, когда его беспокоят в минуты слабости. А сейчас ему очень хреново, наверное. На церемонии поговорю с ним. — Ладно. — Сильвио задумчиво перебирает волосы Марко. — Тебе виднее. Как и раньше, ему не хочется, чтобы Марко и Йохан были слишком близки. Но сейчас это неизбежно, и он понимает. Всё знает. Всё понимает. Только с ним Марко так хорошо, пусть не всегда его представление о том, как устроена жизнь Марко, соответствует действительности. — Не хочу уезжать, — шепчет Марко, устроив голову на его колене. — Зачем. В целом мире нет того, что есть у нас с тобой. — Ты должен быть там. Сам сказал — это важно. Это действительно важно. На кремации легендарного Генерала соберутся все, и Марко, как нынешний тренер сборной Нидерландов, тоже должен присутствовать. Весть о смерти Михелса застала его в Аркоре. Естественно, Марко пригласили на похороны, а у него даже дома надеть нечего по такому скорбному поводу, не то что тут. Сильвио всполошился — он уделяет много внимания ритуалам — и организовал Марко срочную встречу с одним из лучших портных Милана. Сильвио доволен результатом, и Марко может со спокойной совестью лететь в Амстердам. Но сейчас, когда он в мире Сильвио, в его кабинете, обнимает его ноги, вдыхает его запах, чувствует его прикосновения — остальное становится ненужным и нереальным. Будто настоящая жизнь тут, а там, снаружи, какая-то бесконечная мыльная опера. — Нет ничего важнее нас, — вздыхает Марко, подняв голову. Сильвио встречает его взгляд, и они улыбаются друг другу. Они улавливают эмоции друг друга моментально и чувствуют, чего хочет другой. У них феноменальный контакт, так было всегда. Сейчас кажется, что вовсе с первого дня их знакомства. Взяв ладонь Сильвио, Марко переворачивает её тыльной стороной вверх и прижимает губы к его коже. Целует и с наслаждением вдыхает его запах — глубоко, насколько хватает лёгких. Сильвио, погладив его по затылку, крепко сжимает его волосы в кулаке, и Марко тихо стонет. — Сколько у тебя времени? — спрашивает Сильвио, заставив Марко посмотреть ему в лицо. — Нам хватит, — отзывается Марко, глядя ему в глаза. — Тебя всегда так возбуждает смерть? — интересуется Сильвио. — Не сама смерть, — поясняет Марко, — но её близость. То, что она ходит рядом и забирает тех, кого мы знаем, заставляет острее ощущать жизнь. Покачав головой, Сильвио делает именно то, чего хочет Марко: берёт его за чёрный траурный галстук и тянет вверх. Марко с готовностью и жаждой принимает его поцелуй. Сколько бы Марко ни уверял, что времени полно, Сильвио знает — он лукавит, так что сразу страстно, сразу глубоко, долгие прелюдии ни к чему. Марко привычно проседает под его напором, поддаётся ему, отвечает — но руководить всем будет Сильвио, как всегда, и от собственной решимости полностью подчиниться его воле Марко чувствует сладкую, пьянящую истому. Едва касаешься языком его языка, по всему телу пробегает дрожь. Легко утратить и рассудок, и контроль над собой, но с ним так приятно сходить с ума. Марко гладит его член сквозь джинсы и чувствует, как он реагирует. Быстро. Может, даже слишком быстро для его возраста. Интересно, какие препараты он применяет для этого. Хотя… с его-то темпераментом… — Оставь, — говорит Сильвио, когда Марко собирается снять пиджак. — Тебе так идёт. Да уж, только в строгом трауре Марко соответствует представлениям Сильвио о том, как ему следует одеваться. Хотя нет, ещё в одном из тех костюмов, которые сборная пошила для тренерского штаба. Сильвио даже не ленится позвонить и похвалить, если видит на фото или в новостях. — Не испачкаем? — смеётся Марко. — А ты постарайся, чтоб не испачкать, — ухмыляется Сильвио. О, это Марко всегда с удовольствием. Именно этого он и хочет — если уж уезжать отсюда раньше срока, так хоть со вкусом любимого мужчины на языке. Одной рукой Марко ласкает его сквозь одежду, другой — гладит его лицо, пока они продолжают целоваться. Касаешься его щеки — и сам уже не понимаешь, где заканчивается, собственно, Сильвио и начинаются достижения современной пластической хирургии. Сильвио постоянно что-то придумывает, что-то с собой вытворяет, следит за всеми новинками и непременно стремится всё испытать на себе. Марко это не смущает. Он знает, как для Сильвио важна его внешность, и для политика это вправду существенно. Своей моложавостью и бодростью он выгодно отличается от конкурентов. Премьер-министр должен быть безупречен, даже если ему шестьдесят восемь — но ему никогда в жизни столько не дашь, если не знать год его рождения. А Сильвио пока не намерен покидать желанный пост, который он снова отвоевал в 2001-м. Пусть будет таким, каким хочет быть. Главное — это не его внешность, не пересадки волос, не пластика, не инъекции, не то, свои ли у него зубы. Главное — это он сам, тот, кто наполняет жизнью эту оболочку. Но всё-таки в глубине души Марко признаёт, что процедуры и операции, к которым пристрастился Сильвио, его заводят, а не отталкивают. Марко нравится обсуждать их, нравится, когда Сильвио делится с ним планами и впечатлениями. Это по-настоящему интимно, будто Сильвио впускает его под свою кожу. Некоторые из этих способов и самому Марко хотелось бы попробовать, но ему пока рано. Он и так прилагает много усилий, чтобы хорошо выглядеть в свои сорок и соответствовать уровню Сильвио. Марко хочется гордиться, глядя на их отражение в зеркале. Они прекрасно смотрятся вместе. Даже жаль, что они не выходят в свет вдвоём. Игриво поглядывая на него снизу, Марко расстёгивает его ремень. Он ждёт, и Марко видит, как ему хочется. Марко боялся, что с годами их страсть пойдёт на убыль, но вышло совсем наоборот: и Сильвио только активнее становится, и Марко хочет его постоянно, когда они рядом. Наверное, это оттого, что они так редко видятся и так мало времени могут провести вместе. Только соберутся отключить телефоны и забыть об окружающем мире — что-нибудь да стрясётся… Но в такой момент совсем не хочется думать об этом. Сейчас главное — Сильвио и его удовольствие. Марко лучше всех знает, что ему нужно, и готов дать ему всё, чего бы он ни потребовал — словом или жестом, лаской или силой. Чтобы поддразнить его, Марко поддевает языком замок молнии его джинсов, блаженно щурится, ощутив знакомый кисловатый вкус металла. Наблюдать, как он смотрит, — такой кайф. Неотрывно глядя на него, Марко расстёгивает пуговицу и молнию. Он приподнимает бёдра, чтобы ускорить процесс, и вот, наконец, Марко забирает его в рот — плавно, не торопясь. Пока он позволит помедлить. Первые мгновения — самые сладкие, можно наслаждаться и его вкусом, и его возбуждением, и его взглядом. Как он любуется Марко в эти секунды, как получает удовольствие от ласк. Но как только он схватит Марко за волосы, чтобы притянуть ближе и заставить забрать глубже, Марко тут же подчинится, и он это знает. Марко так нравится его ублажать. Главная его радость — в том, насколько Сильвио хорошо с ним. — Может, уйдём наверх? — шепчет Марко, прервавшись. — Хочу там. — Ну давай, — охотно соглашается Сильвио. — Только оставь тут всё лишнее. Узкая лестница ведёт прямо из кабинета в маленькую спальню под самым потолком. Сильвио всегда работал допоздна и часто ночевал здесь, чтобы не тратить время на перемещения по вилле и не тревожить Веронику, приходя в их комнату под утро. Там ничего лишнего — только большая кровать, несколько гибких светильников, один ночник, кое-какие безделушки на полках и телефон на тумбочке. Стены выкрашены в красный, и Марко это нравится. Так эротично. Не то что спокойные тёплые тона остальных комнат. Сильвио оборудовал тут даже ванную с душем и джакузи. Теперь это место стало их личным убежищем, сюда никто не заходит без разрешения Сильвио, и тут они в безопасности. Иногда они даже остаются здесь до утра вдвоём. Марко оставляет одежду в кабинете — дверь всё равно заперта — и следует за Сильвио наверх в одних трусах. Стены, окружающие лестницу, тоже алые. Скульптуры в нишах эффектно мерцают на этом фоне и настраивают на нужный лад. Впрочем, чтобы настроиться, Марко достаточно только взглянуть на Сильвио. «Ты стал более чувственным с годами», — отмечает Сильвио. «Как красиво ты называешь мою развратность», — отзывается Марко, и Сильвио целует его смеющийся рот. Кровать застелена элегантным чёрно-золотым покрывалом. Марко, остановившись возле неё, снимает трусы и бросает их на пол, а потом садится на кровать и протягивает Сильвио открытые ладони. Сильвио берёт его за руки. Марко тянет его к себе. Это так возбуждает — Марко перед ним абсолютно голый и готовый на всё, а он одетый — будто ещё не решил, принимать Марко или нет. Даже штаны надел и ремень застегнул. Ему тоже нравится эта игра в постоянное соблазнение — и он хочет, чтобы Марко снова вытащил из пряжки его ремень, потянул вниз молнию, стащил с него джинсы. — Иди ко мне, — шепчет Марко, поцеловав его руку. — Я сам тебя раздену. Его тело, которое Марко обнажает, прекрасно, и Марко повторяет снова и снова: «Ты так красив, Сильвио, ты восхитителен, я хочу тебя, я принадлежу тебе, я люблю тебя». Пусть он немножко располнел, когда с годами замедлился метаболизм, пусть он неизбежно меняется. Какая разница. Марко любит его тело только из-за того, кто его носит. Само по себе тело для него ничего не значит, Марко никогда не смог бы влюбиться только во внешность человека. Исполняя высказанные и невысказанные желания Сильвио, Марко демонстрирует свою покорность, но чувствует, как от каждого прикосновения его рук, губ, языка Сильвио раскрывается, расслабляется, поддаётся ему. Главный здесь он, он распоряжается и приказывает, но в итоге он делает именно то, что нужно от него Марко. И эта сила, эта власть, которую они имеют друг над другом, пьянит, дурманит, кружит голову. — Трахни меня, — шепчет Марко, послушно ложась под него, — трахни меня. Хочу тебя во мне.       — О чёрт, — говорит Марко, бросив взгляд на часы. — Дай угадаю, — вздыхает Сильвио. — Ну да. Я про… пропустил свой рейс в Амстердам. — Ты всё так и задумывал, хитрый мальчишка. — Хреновый из меня мальчишка. — Марко, приподнявшись, касается губами его губ. — Мне сорок лет, сколько можно. — Когда ты улыбаешься или смеёшься, у тебя точно такое же лицо, как в день нашей первой встречи, — возражает Сильвио. — Всё, иди уже в душ, я позвоню, чтоб тебе подготовили мой самолёт. — Какой из? — интересуется Марко, прижавшись щекой к его плечу. — Второй справа. — Сильвио имеет в виду модели своего воздушного флота — маленькие копии всех пяти его самолётов красуются в кабинете. — Иди уже! А то и похороны Михелса, кхм, пропустишь. — Не пойду я ни в какой душ, — отказывается Марко. — Хочу, чтобы от меня пахло тобой. Буду думать о тебе в дороге. — Какой ты сегодня сентиментальный, — усмехается Сильвио, набирая номер. — Стареть собрался? — Нет, просто люблю тебя. — И я тебя. Да где его черти носят… — ворчит Сильвио, имея в виду своего помощника. — Ну наконец-то, соизволил ответить, снизошёл! Что? Телефон найти не мог? Ты хоть свой член в штанах находишь? Живо приготовь самолёт. Да, тот, который я вчера сказал заправить, какой ещё, с пустым баком, что ли? В Амстердам. Да, один пассажир. Нет, не я, Марко полетит. И машину подай прямо сейчас. Он спешит на похороны. Если опоздает, вернётся на твои. Ага, всё, бегом давай. — Ты опять заранее всё знал, — качает головой Марко. — Так даже не интересно. — Ты посчитай, сколько лет мы вместе, а потом удивляйся. — Ладно. — Марко, поцеловав его плечо, неохотно отлипает от него. — Умоюсь — и пойду одеваться. Сильвио наблюдает, как Марко слезает с кровати и наклоняется, чтобы поднять с пола свои трусы. — Марко, — зовёт он. — Да, — оборачивается ван Бастен. — Перед Кройфом не спались, — советует Сильвио. — Тебе сегодня ещё его утешать. — Вряд ли он будет расположен к особой близости, — отмахивается Марко. — Он вообще не такой, как ты. — Так я и выгляжу куда моложе, — усмехается Сильвио. — Но не хочу, чтобы из-за нас ты потерял пост тренера сборной. — Кройф ничего про нас не знает, — уверенно отвечает Марко, надев трусы. — И до Чемпионата мира никто меня не тронет. Сам знаешь, как ко мне относятся на родине. — Да так же, как и здесь, — отзывается Сильвио. — Как к святому Марко. Всё равно — будь аккуратен. — Буду, — подмигивает Марко и скрывается за дверью ванной.       Перед тем как покинуть виллу, Марко заходит в просторную уборную на первом этаже. Ей пользуются в основном гости в дни шумных сборищ, так что сейчас, когда «Сан-Мартино» живёт своей размеренной будничной жизнью, тут редко кто-то бывает. Марко вынимает из кармана сигареты и зажигалку, прикуривает. Жадно затягивается дымом, в горле першит с непривычки — он курит нечасто, но сейчас очень хочется. И чтобы подольше задержаться на вилле — пусть машина с шофёром подождёт у дверей, и вообще. Хочется. Чего он про Кройфа вспомнил опять? Марко десять раз ему повторял — ну да, пришлось восстановить отношения с Йоханом, но только ради его покровительства, потому в мире футбола Кройф — живой и всесильный бог. Это, мол, чистый расчёт. На самом деле было немного наоборот, но Сильвио не обязательно это знать. Пусть думает, что Марко делает карьеру через постель, это вполне укладывается в систему ценностей, близкую Сильвио. Марко останавливается возле большого, от пола до потолка, витражного окна и замирает, прислонившись виском к прохладному кафелю. Бездумно скользя взглядом по растительному узору витража — синий, жёлтый, зелёный, снова синий — он вдыхает дым и стряхивает пепел в позолоченную пепельницу на высокой ножке. Как же не хочется переться на эти похороны… Но надо. Будет некрасиво, если он не приедет, и Йохана нужно поддержать в такой момент. Вдруг Марко слышит, как за его спиной открылась дверь. Чёрт. Сигарету прятать глупо, здесь топор можно вешать, так что он просто оборачивается, чтобы узнать, кого принесло. Ого, так это сама Вероника, жена Сильвио. — Тут есть вентиляция, — сообщает она, щёлкнув выключателем у двери. И вправду, что-то загудело. — Я думал, она сломана, — моргнув, отвечает Марко. — Была, но я велела починить, — поясняет Вероника, заперев дверь. — Не говори ему, — просит Марко. — Если ты сохранишь мой секрет, то и я твой не выдам, — усмехается она, подойдя к Марко, и вынимает из сумочки пачку тонких сигарет. А, ну да, это облегчает взаимопонимание. Не то чтобы они боялись рассердить Сильвио — скорее, им не хочется его огорчать. А он расстроится, если застанет их за курением. Он и сам в молодости курил, но бросил ради здоровья, и ему не нравится, когда его близкие курят. Вероника прикуривает от зажигалки Марко и выдыхает дым ему в лицо. Она изменила стиль одежды и перекрасилась в брюнетку, но осталась всё такой же элегантной, породистой женщиной. Марко не знает, прибегает ли она к пластике, чтобы сохранить свою внешность. Ему кажется, что уже нет. В более ранние годы, конечно, бывало, это видно, теперь — нет. Чисто из принципа. Если её муж так делает, она этими средствами пользоваться не станет. Хорошая генетика, здоровое питание, чистый воздух, спорт и прекрасные итальянские вина — ей этого вполне достаточно. — Я вообще редко курю, — уверяет Марко. — Только после секса? — уточняет Вероника, прищурившись. Опа, открытым текстом они это ещё не обсуждали. — Нет, трахаюсь, пожалуй, чаще, — отрицает Марко. — А к чему этот вопрос? — Да так. — Вероника глубоко затягивается. Марко слышит, как сгорает сигаретная бумага. — Думаешь, табак всё перебьёт, и я не различу, кем ты пахнешь? Его запах трудно не узнать. Марко не понимает, что тут сказать, так что предпочитает промолчать. — Уже уезжаешь? — светски спрашивает Вероника, будто предыдущего диалога вовсе не было. — И обедать не будешь? — Не могу, — качает головой Марко. — Жаль, — вздыхает Вероника. — Он так радовался твоему приезду, велел нашему повару каждый день, пока ты тут, готовить только твою любимую еду. Марко грустно улыбается. Такой заботливый. — Я оценил, — отзывается он, щелчком сбив пепел, — и мне совсем не хочется уезжать. — Правда? — Вероника хмурится. — Так, может, ты останешься, а я в Амстердам смотаюсь? — О, слушай, был бы тебе очень благодарен! — невесело смеётся Марко. — Давай поменяемся одеждой, никто не заметит разницы. — Смотрелось бы забавно, учитывая, что Вероника ростом не выше Сильвио. — Особенно мой муж, — криво ухмыляется Вероника. Как дрожат её пальцы… Кажется, она вот-вот сигарету сломает. — Что стряслось? — осведомляется Марко. — Я так больше не могу, — тихо говорит Вероника. — Хочу развестись с ним, Марко. О нет, только не это. — Из-за меня? — испуганно спрашивает Марко. — Что? Да при чём тут ты! — закатывает глаза Вероника. — Ты — наименьшая из проблем, но ты многого не видишь и не знаешь. Тебе хорошо тут, хорошо с ним, потому что ты редко сюда приезжаешь. Как бы тебе ни хотелось считать Аркоре своим домом, ты здесь всё ещё гость. — И когда же моё положение изменится? — Сам поймёшь, — сухо отвечает Вероника. — Когда он перестанет о тебе заботиться и начнёт воспринимать тебя как часть своего быта. Тут не ошибёшься. — Что он такого сделал? — интересуется Марко. — Не бывает неразрешимых проблем. Он мог ошибиться, мог накосячить, мог всякое натворить. Но он любит тебя, и ты это знаешь… — Никого он не любит, кроме себя, — горько возражает Вероника. «Ну почему же, меня, например», — думает Марко, но вслух такого не скажет. — Это я его любила, на том всё и держалось, — продолжает Вероника. — Если бы у тебя была возможность с ним съехаться и пожить вместе какое-то время — не десять дней, не две недели, а месяц, полгода, год — ты понял бы, о чём я. — Если ты поднимешь шум с разводом, это сильно ударит по нему, по его репутации, — увещевает Марко, — и ты его подставишь по полной, а ему и так сейчас нелегко. Вся эта история с убийством офицера военной разведки в Ираке, ситуация на грани парламентского кризиса в Италии. Если ещё ты проблем добавишь… — Да я понимаю! — шипит Вероника. Сигарета дымится в её руке, но она словно забыла, что вроде курила. — Только вот я уже устала ждать подходящего момента. Год, два, три. Это тянется грёбаную вечность, и ничего не меняется, а я всё жду и жду. — Ты говорила с кем-то об этом? — спрашивает Марко. — А сам как думаешь? Конечно, — фыркнув, отвечает Вероника и стряхивает набежавший пепел с сигареты. — Все твердят то же самое — подумай о нём, Вероника, о нём, не о себе. — Так с ним всё обсуди! — Будто я не знаю, чем кончится. Он опять применит свои чары, и мы останемся при своём. — Если его магия на тебя ещё действует, значит, любишь, — констатирует Марко. — Значит, влюбилась в него без памяти в двадцать четыре года, — возражает Вероника, — но сейчас я чуть постарше и поумнее, как видишь. Ты ведь тоже не взрослее был, когда он тебя окрутил, правда? Тут нужен Неескенс, Марко не умеет вести такие разговоры. Но нельзя же просто дать ей телефон Йохана Второго, ей необходим свой такой человек. — Рядом с тобой он и в самом деле другой, — вздыхает Вероника. — У вас нет общих проблем, общего быта, нет поводов для ссор. В тебе он видит всё того же мальчишку, каким ты был, когда в Милан приехал, и ты себя чувствуешь моложе рядом с ним. С тобой он от всего отдыхает. — У нас бывали и сложные периоды, но он мне жизнь спас, — пожимает плечами Марко, — и получается, теперь моя жизнь принадлежит ему. Давай попробуем пока обойтись без радикальных мер, ладно? Почему бы вам не разъехаться на время? Слетай на Сардинию, отдохни от него… — На «Чертозе» одной только с ума сходить. — Вероника раздражённо тушит сигарету о край пепельницы и тут же достаёт новую. — Возьми подруг, поезжай на курорт, закрути роман, — предлагает Марко, поднеся огонёк зажигалки к её сигарете. — Не могу, — цедит Вероника, зажав сигарету пухлыми губами. — В брачном договоре всё чётко прописано: если я ему изменю, и это будет доказано, при разводе я останусь ни с чем. А за мной постоянно следят его люди. Только и ждут, пока у меня любовник наметится. — Нормально, — растерянно качает головой Марко. — А если он налево пойдёт? — Что значит «если»? — смеётся Вероника, запрокинув голову. Тёмно-каштановые, почти чёрные локоны так красиво спадают на её плечи. — Когда он не изменяет, он либо спит, либо в центре эстетической медицины на очередной подтяжке лица. Но на него вся эта ерунда не распространяется. Так был составлен контракт. А я была молода и очень его любила. — Как всё сложно, — задумчиво говорит Марко, вертя зажигалку в руке. — Слушай… у него что, кто-то постоянный завёлся? Хоть скажи, женщина или мужчина? Мне сильно волноваться? — Проблема не в тех, с кем он спит, — говорит Вероника, глядя мимо него. — Проблема в нём. Волнуйся не больше обычного. Марко нервно смеётся. Всякое бывает. Если он сам смог соблазнить Сильвио, значит, и кто-то другой может преуспеть. Например, очередной молодой, талантливый и симпатичный игрок «Милана». Хорошо хоть Сильвио приходится быть максимально осторожным, всё-таки он премьер-министр, один неверный шаг — и его распнут. Только это его и сдерживает. — Очень не хочется тебя оставлять в таком состоянии, — честно сообщает Марко, — но мне пора, иначе я опоздаю на похороны. — Да, конечно, — кивает Вероника. — Кстати, кто умер? Я так и не поняла из ваших разговоров. Твой наставник? — Нет, не совсем, — мотает головой Марко. — Учитель моего наставника. Они были очень близки… Он был для Кройфа целым миром. — Марко вздыхает. — Ну, как Сильвио — для меня. — Понятно, — отзывается Вероника. — У вас там что, все такие, как ты? — Такие — это какие? — усмехается Марко. — Стройные, мускулистые и сексапильные? Не все, но многие. — Иди уже, секс-символ хренов, — ласково посылает Вероника. — Я пока здесь проветрю, вентиляция нас обоих не выдерживает. Расцеловав Веронику, Марко направляется к выходу. Остаётся надеяться, что Сильвио не следит за ним из окна или по камерам, иначе обязательно заинтересуется, какого чёрта Марко так задержался на вилле. Сев на заднее сидение машины, Марко замечает рядом аккуратно сложенную газету. Так… Пока они едут к воротам «Сан-Мартино», Марко осторожно разворачивает газету. Ну точно. Внутри пухлый конверт. Приходится мученически вздохнуть и достать из кармана пиджака мобильник, чтобы набрать номер Сильвио. — Что, Михелс воскрес? — добродушно спрашивает Сильвио. — В принципе, он на такое способен, но, увы, пока нет, — отвечает Марко. — Просто хотел напомнить, что я в состоянии о себе позаботиться и прокормить свою семью. Не надо больше так делать. — Ну да, ну да, ты же у нас теперь занимаешь высокий пост и даже получаешь зарплату, — смеётся Сильвио. — Давай-ка ты не будешь со мной спорить и расстраивать меня такими заявлениями, окей? Считай это моей прихотью. — Какой пошлый каприз. — Раньше тебя это не смущало. Мы же обо всём договорились. — Раньше мне бывало не на что хлеба купить, — напоминает Марко, — теперь у меня всё нормально. — Не обременяй меня необходимостью отслеживать твоё материальное положение, ладно? Сегодня всё нормально, завтра ненормально. Знаю я твою «везучесть». Закрываем обсуждение и к этому разговору больше не возвращаемся. Счастливого полёта, Марко. — Спасибо. — Придётся смириться. Марко хочет сказать что-нибудь нежное, но запинается, потому что Сильвио уверен — его телефон прослушивается. Да и телефон самого Марко, скорее всего, тоже. Во всяком случае, когда он в Италии. — Пока. Из Амстердама позвоню. — Не забудь машину к трапу заказать в Схипхоле. — О, точно. Спасибо, что напомнил. — Заведи секретаря, наконец! — смеётся Сильвио. — Да, ты прав, пора бы, — вздыхает Марко, но уже слышит короткие гудки. В Амстердаме наверняка собачий холод, значит, пригодится купленное в Милане пальто.

***

Сардиния, апрель 1996 — Покажи, — требует Сильвио, кивнув на ногу Марко. — Ты, эээ, хочешь посмотреть? — удивляется Марко. — А что? Имею полное право, — пожимает плечами Сильвио. — Само собой, но там ничего особенного. Только шрам, — поясняет Марко, торопливо снимая ботинок. — Мне интересно, как теперь устроена твоя нога, — обосновывает Сильвио, следя за тем, как чуть смущённый Марко стаскивает носок и запихивает его в ботинок, чтоб не болтался на виду. Да какая разница, как устроена! Главное, что Марко может двигаться практически свободно — и нога вообще не болит, что бы он ни делал. После стольких лет мучений это — настоящее чудо, и Марко радуется каждой минуте, прожитой без сводящей с ума боли. Осенью девяносто пятого Марко уехал из Милана — было невозможно оставаться там, где всё напоминало о прежней жизни, о футболе, о том, что Марко любил больше всего на свете и чего теперь лишился. Они перебрались в Монако, к морю. Там была зарегистрирована фирма, на счета которой Марко получал основную часть своих гонораров от «Милана», так что нищета им пока не грозила. Даже после прощания Марко с болельщиками и его официального заявления о завершении карьеры Сильвио продолжал перечислять ему зарплату, пока Марко не потребовал это прекратить. Виделись они нечасто, хоть Монако и недалеко от Милана, но перезванивались постоянно. Вскоре Сильвио сообщил, что для Марко подобрали нового врача, причём в Нидерландах, и настоятельно рекомендовал ему показаться. Той осенью Марко хотелось выстрелить на поражение, как только он слышал слово «доктор», он ненавидел всех медиков в целом за то, что с ним сделали. Поначалу он наотрез отказывался куда-либо ехать, но у врача была такая знакомая фамилия — ван Дайк, и звали его Ник. Очень смешное совпадение. Пришлось позвонить Неескенсу — он оценил и предположил, что это знак судьбы, так что надо рискнуть, вроде помощь человека с похожим именем пока приносила Марко только пользу. К зиме Марко сдался, перестал капризничать, принял очередное благодеяние Сильвио в виде самолёта, которым его доставили в Нидерланды, и явился на приём к доктору ван Дайку. Тот был шокирован состоянием сустава Марко — такое, сказал он, ему доводилось видеть только у стариков, которым уже за восемьдесят. В общем, Марко потратил весь свой запас прочности с рекордной скоростью. После долгих исследований Ник ван Дайк предложил решение. Звучало разумно, и Марко согласился. Четырнадцатого февраля девяносто шестого Марко прооперировали. Сустав жёстко зафиксировали титановыми винтами. Теперь подвижность стопы сильно ограничена — но, господи, это наименьшее, на что Марко готов был пойти ради избавления от мучений. Поначалу он отнёсся к улучшениям недоверчиво. Каждый день после операции он ждал, что боль вернётся. Делал шаг — и думал: «Ну вот сейчас она меня точно опять подкосит». Но всё было в порядке. Окей, тогда он осмелел, стал пробовать разные виды спорта — гольф, теннис, футволей — и по-прежнему ждал от ноги подвоха в самый ответственный момент, но всё работало. Конечно, ощущения были совсем другие, потребовалось время, чтобы приноровиться к тому, что двигаться приходится иначе, и сначала это выглядело жалко, но понемногу Марко привык. С непонятным упорством Марко продолжал увеличивать нагрузки, хотя доктор ван Дайк строго запретил любой спорт на десять недель, и чуть не довёл Ника до инфаркта, когда он случайно увидел Марко по телику — а тот, собственно, в футволей и рубился. Перед врачом было немножко стыдно, пока он распекал Марко по телефону, как несмышлёного мальчика, но Марко добился главного: теперь он уверен в своём неподвижном суставе как в себе самом. — Значит, у тебя там титановые винты? — задумчиво говорит Сильвио, коснувшись шрама от скальпеля ван Дайка. — Угу, — подтверждает Марко, отхлебнув вина. — Слушай, мне показалось, ты вникал, когда операцию затевали. — Мог забыть. У меня тогда был нервный период, я из судов не вылезал. Сильвио молча оплатил все расходы, не поинтересовавшись согласием Марко. Доктор лишь руками разводил — за всё, мол, серьёзные люди внесли деньги авансом, даже не пытайся упросить меня выставить тебе счёт, велено отказать. «Да и чего ты беспокоишься? — укорял ван Дайк. — В Голландии поди найди такой клуб, который будет оплачивать лечение игроку, если тот уже не сможет на поле выйти! Повезло тебе с «Миланом», чертовски повезло». Ну, допустим, не совсем с «Миланом»… но повезло, спорить глупо. Как только Марко убедился в успехе, он позвонил Сильвио — и тот пригласил отпраздновать такое событие на Сардинии. И вот, после изысканного ужина в саду, они сидят на диване в одной из уютных комнат великолепной виллы Сильвио, пьют вино, закусывают фруктами. Тут совсем другая атмосфера, не такая, как в Аркоре. «Чертоза» — так называется эта вилла — ничем не похожа на «Сан-Мартино», она выстроена специально для Сильвио, здесь много воздуха, тут просторно, везде панорамные окна и роскошные виды. Сильвио внимательно разглядывает отремонтированную ногу Марко, слушает его рассказ об операции, дотошно выспрашивая все детали. Даже не верится, что это реальность. От выпитого вина с непривычки чуть кружит голову, и Марко ощущает, как его охватывает странное чувство, подозрительно похожее на эйфорию. Он снова здоров и не страдает от боли каждую секунду своего существования, они с Сильвио снова могут разговаривать как равные, и Марко, кстати, больше не является игроком клуба, принадлежащего Сильвио. То есть, они теперь просто друзья. Кстати, на вилле почему-то нет никого, кроме них — и прислуги, само собой. Марко думал, тут будет Вероника, может, даже с детьми. Или какие-нибудь друзья Сильвио. Но здесь только он сам — и Марко. «Неужели… — думает Марко, глядя в его тёмные глаза. — Неужели? Даже страшно поверить… Не может же всё наладиться вот так вот, одним махом… Сразу…» — Помнишь, как мы с тобой в Аркоре ужинали? — вдруг говорит Сильвио. — Сидели босиком на диване и ели фрукты с одной тарелки. Давай как тогда. — А давай, — охотно соглашается Марко и сбрасывает второй ботинок. Совсем хорошо стало. Сильвио со смехом рассказывает свои отнюдь не весёлые новости — его таскают по судам из-за всё тех же обвинений во взяточничестве, уголовные дела возбуждены против многих людей из его ближнего круга, а его закадычный друг Беттино Кракси, тоже бывший премьер, бежал из Италии в Тунис, чтобы его не арестовали, и едва ли когда-нибудь снова сможет ступить на итальянскую землю. — Навестим его, — предлагает Сильвио. — У него роскошный особняк на побережье. Ох, как мы там отрывались когда-то… — Он мечтательно щурится. — Ты будто не расстроен, что не смог вернуться в парламент, — осторожно говорит Марко. Совсем недавно, в апреле, состоялись очередные общенациональные выборы, и Сильвио не удалось набрать достаточно голосов — в основном из-за того, что мало кто решался с ним объединяться, а без хорошей коалиции победить невозможно. — А я и правда не особо огорчился, — улыбается Сильвио. — Понимал, что иначе быть не может при таком количестве обвинений, идиотских уголовных дел и судебной суеты вокруг меня. Мы живём в полицейском государстве, Марко, и то, что я всё ещё на свободе, — исключительный случай. Практически чудо. Если честно, да. Весной девяносто пятого Марко был практически уверен, что Сильвио арестуют, и морально готовился к этому. Впрочем, тогда всё было настолько дерьмово, что Марко вполне серьёзно собирался свести счёты с жизнью. Но Сильвио не арестовали — а исключительно благодаря его упорству и у Марко исчезла необходимость убивать себя. — Чем собираешься дальше заняться? — спрашивает Сильвио, устроившись поудобнее. — Не знаю, — признаётся Марко, ощипывая кисть винограда, лежащую на тарелке между ними. — Пока у меня никаких идей. Буду жить в Монако, мне там нравится… и от Милана недалеко. — Он улыбается — Сильвио сразу отвечает ему тем же. — Тренером я себя не могу представить, пока слишком больно будет смотреть, как другие по полю носятся, и понимать, что мне никогда туда не вернуться. Буду играть в гольф, я люблю гольф. Попробую себя и в других видах спорта. Может, найду что-то такое, где мой нерабочий сустав не будет мешать. Жаль, что футбол мне уже не светит… — А мне-то как жаль, — вздыхает Сильвио. — Но я действительно смогу жить нормальной жизнью. Как все люди. — Марко качает головой, будто сам не может в это поверить. — Лисбет счастлива, девчонки — тем более. Они уже отвыкли, что папа вообще способен играть с ними, а не сидеть на диване с такой рожей, словно хочет кого-то убить. И я… я не знаю, как мне благодарить тебя за это. — О чём ты, — усмехается Сильвио и снова касается его многострадальной лодыжки. — Главное — чтобы этот шрам стал последним. Как же тебя исполосовали, чёрт возьми. — Нет, слушай, я серьёзно. — Марко, закинув в рот ещё одну виноградину, ставит тарелку с фруктами на журнальный столик и придвигается ближе к Сильвио. — Помнишь, ты забрал меня с «Сан-Сиро», после прощания… — Помню, — кивает Сильвио, облокотившись на спинку дивана. — И мы потом были у тебя в кабинете. — Марко вытирает руки салфеткой. — Так. — Ты мне кое-что обещал, — тихо говорит Марко, глядя ему в глаза. — Когда мы говорили о нашей дружбе. О наших отношениях. О том, кто я такой для тебя. Ты сказал: мы вернёмся к этому разговору, когда я снова буду здоров. Вот. Ты меня вылечил, как и говорил тогда. Так что… я жду. Сильвио отводит взгляд и кивает. Кажется, ему нужно собраться с мыслями. Наверняка он уже продумал ответ, вряд ли он забыл о тех словах. Но… он волнуется. Марко это очень хорошо ощущает. — Я могу попросить тебя сказать первым? — спрашивает Сильвио, нервно повертев пуговицу своей рубашки. Ой. К такому Марко не был готов. Что делать? Что он хочет услышать? Какой ответ правильный? — Хитрый манёвр, — отзывается Марко, чтобы выиграть время, — и неожиданный. — А ты как думал? — усмехается Сильвио. — Не забывай, с кем имеешь дело. Интуиция подсказывает Марко — надо идти ва-банк. Ставки высоки, но сейчас подходящий момент. Они с Сильвио ничего друг другу не должны, Марко не зависит от него и не играет за его клуб. Они просто друзья. Если Сильвио не понравится услышанное, они могут разойтись относительно безболезненно, и каждый останется при своём. Отпихнув ногой ботинки подальше, чтоб не мешали, Марко слезает с дивана и опускается на колени перед Сильвио. — Я люблю тебя, — говорит Марко, глядя на него снизу. — Во всех смыслах этого слова. И хочу быть твоим. Принадлежать тебе хочу. — А на колено чего встал? — уточняет Сильвио, улыбнувшись. — Сейчас кольцо достанешь или как? — А что, прокатит? — поднимает бровь Марко. — Чёрт. Я плохо подготовился. — Нет, не прокатит, — смеётся Сильвио. — Сядь обратно, давай без лишнего пафоса. Десять лет друг друга знаем всё-таки… — Это не ответ, — отмечает Марко, послушно вернувшись на диван. — Знаю, это и не должно быть ответом. Ответ будет сейчас, и он не короткий, наберись терпения. Марко шумно переводит дух. Господи. «Интересно, какие у меня шансы? Хоть один процент вероятности успеха наберётся? Или только полпроцента?» — Я долго пытался понять, как можно назвать то, что я к тебе чувствую, — задумчиво говорит Сильвио. — Потом решил, что слово «любовь» подойдёт лучше остальных. Но в каком качестве я тебя люблю? Как мужчину? Меня мужчины в этом смысле не привлекали. Ты мне в сыновья годишься, но никаких отеческих чувств я к тебе не питал и воспитывать тебя не собирался, мне хотелось совсем другого — приблизить тебя, ввести в свой круг, чтобы мы общались как равные. Как друга? Но почему мне тогда так нравится смотреть на тебя, касаться тебя и чувствовать твой запах? — Ох, — выдыхает Марко, внимательно следя за его мимикой. Как он волнуется, господи, сколько же у него эмоций, как трудно ему проговаривать всё это вслух! — Не перебивай, — поднимает ладонь Сильвио. — Я же просил потерпеть. — Но у меня вопрос, — возражает Марко. — Вопросы — после. — Нет, сейчас, — упирается Марко, нервно сжав кулак. — Ты понимал, что я чувствую? Ты сознавал, что я тебя хочу? — Да, конечно, — чуть раздражённо отвечает Сильвио. — Я же знал, что у тебя были связи с мужчинами, быстро понял, что ты на меня запал. И мне это нравилось. Твои взгляды, твои прикосновения, твои улыбки… намёки… — добавляет он уже совсем другим тоном. — То, как ты краснел, когда я до тебя дотрагивался. Это было так мило, правда. — Тебе нравилось, каким ты отражался в моих влюблённых глазах, — горько усмехается Марко. — А представляешь, каково мне было всё это время? — Ты не дослушал, — укоряет Сильвио. — Прости, — цедит Марко, прикусив губу. — Всё, заткнулся, продолжай. — Стал задумываться о тебе не как о самом талантливом игроке, которого встречал, — сообщает Сильвио, — и не просто как о друге. Сначала немного волновался из-за твоих пристрастий, боялся, что жёлтая пресса пронюхает, что тебе причинят боль, но не хотел вмешиваться. Если бы я запретил тебе встречаться с Франком или ездить в Барселону, ты бы разозлился, и я бы тебя потерял. Марко кивает. Да, скорее всего, именно так и вышло бы. — Меня удивляло, что ты ничего не пытаешься предпринять, — говорит Сильвио, посмотрев на него. — При твоей молодости, твоём темпераменте мне казалось, что рано или поздно ты сам предложишь мне близость, а я буду вынужден отказать, и это опять-таки испортит наши отношения. Снова и снова возвращался к этому, всё представлял, как ты пытаешься меня совратить, чтобы заранее придумать внятную и наименее обидную формулировку отказа. Чем дольше я об этом думал, тем больше это становилось похоже на сексуальную фантазию. Мысли о тебе возбуждали меня. В общем, я осознал, что мне будет не так-то легко сказать «нет». — Правда? — затаив дыхание, шепчет Марко. — Меня привлекала твоя красота, — тихо поясняет Сильвио. — Твоё удивительно гармоничное тело, твоя грация, то, как ты двигаешься не только на поле — вообще, в жизни. Я мог любоваться тобой целыми днями и видел, как тебе это нравится. Меня восхищало, как ты меняешься рядом со мной, я же знаю, какой ты обычно. Упрямый, жёсткий, неуступчивый. А для меня ты становился совсем другим. Таким нежным, деликатным, восприимчивым. Ты не только учился у меня итальянскому и сразу подхватывал те выражения, которые слышал от меня, ты копировал мои интонации и жесты. Это завораживало, знаешь. Ты так раскрывался, так жаждал. Тобой хотелось обладать. Ничего лучше секса для достижения этой цели люди ещё не придумали. — Так. Чёрт. — Марко мотает головой. — То есть я хотел тебя, а ты хотел меня. И почему же мы столько времени потеряли? Почему ты этого не сделал, если… — Причин было много, — объясняет Сильвио, коснувшись его щеки. Марко вздрагивает, как от удара током. — Ты был моим игроком. В клубе и так странно относились к нашей дружбе, но это действительно была просто дружба, и никто не смог бы доказать что-то другое. Если что, у нас были наготове десятки свидетелей женского пола, которые могли подтвердить: мы не самые целомудренные мужчины в Италии, но убеждённые гетеросексуалы, знающие толк в наслаждении женским телом. — Хочешь сказать, ты просто обеспечивал нам алиби? — поднимает брови Марко. — Не только, — смеётся Сильвио. — Мне было интересно, какой ты в сексе, как ты будешь вести себя с девушками. И я понимал: если между нами не будет совсем никакого интима, рано или поздно ты взорвёшься, припрёшь меня к стенке — и мне придётся тебе отказать. — По каким же ещё причинам, кроме слухов? — Я хорошо знаю тебя, Марко, — улыбается Сильвио. — Знаю твой характер и твою ненасытность. Во всём. В жизни, в футболе, в победах. Окей, представь, что ты получил бы меня. Вот тогда. В девяностом, девяносто первом, хоть в девяносто втором… И что дальше? Как скоро ты захотел бы чего-то большего? И я опять же потерял бы тебя. И как игрока, и как человека. А это не входило в мои планы. — Как такое возможно? — удивляется Марко. — Кто может быть желаннее тебя? На кого я мог бы тебя променять? — Это твоя естественная потребность, — пожимает плечами Сильвио, чуть склонив голову набок. — Стремиться к новым горизонтам, покорять новые вершины, и я понимаю, хорошо понимаю это, сам такой. Пока я оставался для тебя желанной и недосягаемой целью, я мог быть уверен, что при твоём упрямстве ты не отступишься. А значит, будешь в «Милане», чтобы держаться рядом со мной. — Тогда что это было в декабре девяносто второго? — интересуется Марко. — Ты устроил мне потрясающий вечер, даже позволил выпить глоток твоего семени из бокала, а не слизывать с груди или с лица очередной девушки. Я был уверен, что это мощная прелюдия к тому, чего я так ждал… — О, — мечтательно вздыхает Сильвио, — да, мне тоже очень понравилась наша культурная программа. Честно, я подумывал довести дело до логического завершения. Мы были так влюблены друг в друга той зимой. Летали в Париж, в Португалию, собирали твои награды, веселились вдвоём… жаль было упускать момент. И я был готов для тебя на всё, даже на такое безумие. Но потом с тобой случилась беда, и как-то не до этого стало. — А после кое-кто ещё и занял пост премьер-министра, — добавляет Марко. — Ага. Но, видишь, это вполне поправимо, — обворожительно улыбается Сильвио. — Как и твоя… ситуация. Он снова касается кончиками пальцев лодыжки Марко — так ласково, так трепетно. Господи. От такого невозможно не воспламениться. — И… что ты решил? — спрашивает Марко, нервно сглотнув. — Ты ведь наверняка всё обдумал. — Да, — подтверждает Сильвио. — Видишь, мы одни на моей вилле. Прислугу я отпустил в их коттедж, весь дом в нашем распоряжении. Вино, фрукты, лёгкая музыка. — В комнате и в самом деле играет магнитофон, но Марко к нему так привык, что уже едва слышит. — Это тебя не наводит на мысли? — С тобой меня всё наводит на мысли, — нервно усмехается Марко. — Причём на одни и те же. Скажи уж открытым текстом, как есть. Для чего я тебе нужен, если уже не смогу играть за твой клуб и приносить тебе новые трофеи? Кто я для тебя теперь? Сильвио придвигается к нему вплотную. Марко замирает, как под гипнозом, глядя в его тёмные глаза, вдыхая запах его парфюма и его самого. — Ты воплощение всего самого прекрасного, что я видел. И в футболе, и в жизни, — тихо говорит Сильвио, проведя указательным пальцем по его щеке. — И ты больше не принадлежишь ни «Милану», ни публике, ни спорту в целом. А я перестал быть премьер-министром. Всё худшее уже случилось. И с тобой, и со мной. Мы оба выжили. — Да, — отзывается Марко, погладив его ладонь. — У меня нет будущего, осталось одно прошлое. Теперь, если ты меня примешь, я буду принадлежать только тебе. И моя жизнь тоже. Ведь, если бы не ты, я был бы уже мёртв. Звучит малость пафосно, — подумав, добавляет Марко, — но это чистая правда. — Прошлой весной, когда ты позвонил и сказал, что сдаёшься, я за тебя испугался, — качает головой Сильвио. — Правильно, я действительно собирался умереть, — вздыхает Марко. — И каким образом? — хмурится Сильвио. — Выбор был невелик в моих условиях. Думал вскрыть вены в ванне. По классике, — объясняет Марко. — Хотя бы красиво. Но ты меня очень вовремя отговорил. — Что-то мы сгустили атмосферу, — усмехается Сильвио. — Даже не знаю, как продолжить, чтобы не испортить этот момент. Давай я просто скажу, что люблю тебя. И хочу, чтобы ты был моим. Охренеть! Марко так долго мечтал услышать именно это и считал, что Сильвио ему никогда такого не скажет. Может, это сон, бред, галлюцинация? — Чистое безумие, — добавляет Сильвио, будто прочитав его мысли, — но когда ещё сходить с ума, если не сейчас. И с кем, если не с тобой? Вдруг меня всё-таки посадят, хоть не буду жалеть, что не сделал этого. Марко понимает, что для Сильвио, всю жизнь позиционировавшего себя как стопроцентного гетеросексуала, донжуана и ценителя женской красоты, это действительно ох какой тяжёлый шаг и настоящий переворот сознания. То, что он пошёл на это ради Марко, да ещё и в пятьдесят девять лет (пусть он и выглядит куда моложе), трудно переоценить. Марко был уверен, что всё, момент упущен, он слишком стар для Сильвио, и тот никогда больше на него не взглянет как на потенциального любовника, но, оказывается, дела обстоят совсем иначе. Сильвио было важно остаться для Марко единственным, доказать ему свою любовь — и заполучить его целиком и полностью. Сильвио наливает себе ещё вина. Марко следит, как он делает глоток, а потом Сильвио передаёт бокал ему — и Марко тоже отпивает, чтобы после вернуть бокал Сильвио. Это давно стало их ритуалом. Это можно провернуть на людях, незаметно поменявшись стаканами, и никто ничего не поймёт. Марко точно не знает, какой смысл вкладывает Сильвио в этот жест. Напоминает, что они многое делят друг с другом — особенно девушек, с которыми они занимаются сексом? Что у них много общего? Что у них одна судьба, и, если напиток одного из них окажется отравлен — с ним умрёт и второй? Марко не знает, но этот интимный ритуал ему безумно нравится. Так они могут оставаться в постоянном соприкосновении даже прилюдно. — Ты готов? — шепчет Марко, склонившись к его лицу. — Да. — Ладонь Сильвио ложится на его пылающую щёку и кажется прохладной. — Можно? — зачем-то спрашивает Марко. Он никак не может поверить, что всё происходит на самом деле. Сильвио, усмехнувшись, тянет его к себе — и Марко касается губами его губ. Ох. Марко так не волновался даже перед первым сексом с мужчиной. Его всего в дрожь бросает, едва он чувствует, как Сильвио отвечает на его поцелуй. Пока нежно, мягко. Их обступает тишина, и впервые за вечер Марко слышит музыку из магнитофона вместо их голосов. Господи. Как же хорошо — и как же страшно сделать что-нибудь не так… Ведь у него, наверное, не было мужчин до Марко. Ласково потёршись губами о его губы, Марко отстраняется, чтобы посмотреть ему в глаза и удостовериться, что всё в порядке. Так трудно себя сдерживать и не торопиться, когда, наконец, происходит то самое, чего ждал долгих десять лет. — Не спеши, — тихо говорит Сильвио, гладя его лицо. — Будь терпеливым со мной. Тебе предстоит многому меня научить. От одной мысли, что Марко предстоит стать секс-инструктором самого Сильвио, накатывает смешанное чувство — что-то среднее между эйфорией и ужасом. — Прекрати, всё ты умеешь, — отзывается Марко, коснувшись губами его носа. — Ты же любишь анальный секс, какая разница, с кем. Сильвио только смеётся в ответ и притягивает его обратно. Теперь они целуются уже иначе, более напористо, более страстно и энергично. Марко чувствует, как ладонь Сильвио пробирается под его футболку, гладит его спину, и сам осторожно расстёгивает пару нижних пуговиц его рубашки. Как хочется трогать его везде. Раньше он не разрешал Марко дотрагиваться до него во время секса, только в обычной жизни, только по-дружески, хоть, на взгляд Марко, все их прикосновения друг к другу были наполнены очень разными смыслами. Не отрываясь от его губ, Марко продолжает расстёгивать его рубашку. Странное, болезненное ощущение: у Марко было много мужчин, пожалуй, больше, чем предполагает Сильвио, но ни с кем Марко не испытывал такой нежности, граничащей со стыдливостью. Разве можно касаться его, как других? Это же так пошло. Однако люди не умеют иначе, Марко даны только те же средства и способы, которые он применял с другими. Марко гладит его грудь, касается его живота, чувствует, как его тело отзывается, как сбивается его дыхание. Скользнув губами по его щеке, Марко спускается к шее, лижет и покусывает его кожу, вдыхая его запах. Он так пахнет. Так уютно, так тепло, так заманчиво. С ним кажется, что после долгих лет скитаний наконец-то вернулся домой. Сильвио, задирая его футболку выше, касается его спины. Удивительно: он помнит, где на лопатках Марко остались шрамы от лезвия Райкаарда. Марко ощущает, как Сильвио прослеживает их пальцами, вслепую, хотя там теперь только побелевшие следы. Марко отстраняется — ему физически необходимо что-то сказать, как-то сформулировать и выпустить то жгучее, что набухает в груди, от чего так хорошо и больно, сладостно больно. Только вот слов не найти. Он способен лишь вздохнуть, но Сильвио понимает его. — Марко… — шепчет он и тянет вверх его футболку, чтобы снять её. Остаётся послушно поднять руки и помочь ему сделать это. Футболка летит за диван. Марко первым решается коснуться его там, ниже живота. Ощупать сквозь ткань, осторожно погладить, ощутить, как он напрягся всем телом. Марко, целуя его лицо, дотрагивается уже смелее, настойчивее. Да. Вот он. Твердеет, крепнет под рукой Марко. — Ох, — тихо смеётся Марко на ухо Сильвио. — Всегда хотелось узнать, поместится ли он во мне. — Это комплимент? — Это факт. — Марко целует его ухо. — Боже, как я тебя хочу. — Дай проверить, насколько сильно. Как только он трогает Марко там, по телу пробегает дрожь, в глазах темнеет от возбуждения. Марко даже не помнит, мечтал ли об этом, во всех его фантазиях он вроде бы ласкал Сильвио сам, а тот лишь позволял наслаждаться им — либо трахал Марко, не особо задумываясь о его удовольствии. В жизни всё иначе. Сильвио явно не привык так касаться других мужчин, но его действия быстро становятся увереннее. — Ты хочешь здесь? — спрашивает Сильвио. — Здесь и сейчас, — вздрагивая от каждого его прикосновения, отвечает Марко. А то передумает ещё. С него станется. — И я хочу ртом, — добавляет Марко, выразительно облизнув губы. — Если ты не против. — Мы будем обсуждать все наши действия? — смеётся Сильвио. — Мне нравится, давай. — Знаешь, я так и представлял, что в постели мы тоже будем много разговаривать, — признаётся Марко, расстёгивая его брюки. — Я только за. — Сильвио касается его волос. — Но ты вроде хотел что-то другое ртом делать, так приступай уже. Марко мягко толкает его на диван и склоняется к нему, чтобы покрыть поцелуями его шею, плечи, грудь. — Здесь нежнее, — говорит он, когда Марко аккуратно царапает зубами его сосок. Окей, окей, Марко, признаться, немного увлёкся тем, что делает рукой. Его хочется целовать и вылизывать везде. Его запах становится резче по мере того, как растёт его возбуждение, и Марко кажется, что всё его тело пахнет невероятно притягательно. Чуть сладковатый аромат его парфюма органично вплетается в его собственный запах. Марко намеренно медлит — долго целует и вылизывает его живот, чтобы Сильвио взял его за волосы, крепко сжал их в кулаке и властно толкнул его вниз. — Да, — выдыхает Марко, послушно сползая с дивана к его ногам. Ох, кайф. И такое нереальное ощущение, как во сне: Марко никогда не был с ним, но знает его запах, знает его предпочтения, понимает, как и что он хочет, может дать ему именно то, чего он ждёт. Облизнув головку одним летящим движением, Марко проходится языком по всей длине, от основания и вверх, сначала совсем нежно, потом резче, напористо. — Вот так, — шепчет Сильвио. — Бери его. И Марко делает так, как он говорит: обнимает его губами и плавно опускается на него ртом, вдоль ствола, пока не забирает его полностью, до основания. Стон Сильвио, то, как он стиснул волосы Марко, и его взгляд подтверждают, что Марко оправдывает его ожидания. Что ж, дальше будет ещё лучше. Марко может это гарантировать.       — Охренеть, — ёмко резюмирует Сильвио, сползая с Марко на кровать. — Да не то слово, — сбивчиво бормочет Марко, пытаясь выровнять дыхание. Лёжа рядом, они переглядываются и не могут ничего выговорить. В спальне почти темно — они не включали лампы, только ночная подсветка виллы сквозь шторы виднеется, но этого достаточно. Им важнее чувствовать. Насмотреться друг на друга уже успели — и ещё успеют. Марко подползает к нему поближе, гладит губами его плечи, грудь. Слизывает солоноватый пот с его кожи. Хоть тут и прохладно, оба вспотели. — Иди сюда, — тихо говорит Сильвио, обнимая Марко. — Полежи спокойно. — С тобой — спокойно? — смеётся Марко, но послушно укладывается рядом с ним, устроив голову у него на груди. — Давай не будем пытаться за одну ночь успеть всё, о чём ты мечтал десять лет, — предлагает Сильвио. — Что мы потом делать будем? — Да уж придумаем! — уверяет Марко. — В нас я не сомневаюсь. — И я. — Сильвио приподнимает его лицо за подбородок, и Марко целует его. Ощущения невероятные. Марко весь пропитан им — его запахом, его потом, его прикосновениями. Они только-только кончили, его тепло ещё чувствуется внутри. У Марко так долго не было мужчин, что Сильвио будто бы снова лишал его девственности, и это нравилось им обоим. Он долго растягивал Марко под свой размер и всё время спрашивал, как там Марко, не слишком ли Сильвио резок с ним, не слишком ли ему больно. Продолжай, шептал Марко, только продолжай. Это хорошая, приятная боль, которой хочется наслаждаться. Не то что раньше. Марко успел стосковаться по физической близости с мужчиной. А ему всего тридцать один. Само собой, Марко сейчас трудно остановиться, хочется ещё и ещё. — Потрясающе, — говорит Марко, прижавшись к Сильвио покрепче. — Никогда не был так счастлив. — Точно? — лукаво поглядывает на него Сильвио. — Ну, может, только после «Золотого мяча», когда мы возвращались из Парижа на твоём самолёте. Но это было немного иначе. Ни за что не подумаешь, что Сильвио под шестьдесят. Он очень выносливый, очень сильный, чего как-то не ожидаешь при его невысоком росте, хоть он и работает над собой, много времени уделяет тренировкам. Зря он говорил, что Марко придётся его чему-то учить, он сам всё понимает и всё схватывает на лету. Ну, разве что захочет освоить что-то новое — но это будет уже потом. — Я у тебя первый? — тихо спрашивает Марко. Да первый, конечно, что тут думать-то. Как с ним такое могло приключиться. При его-то положении в обществе, при его вечной тяге к юным девушкам. Марко — это некий сбой в его системе, исключение, которое только подтверждает правило… — Нет, не первый, — совершенно неожиданно отвечает Сильвио, выдержав драматическую паузу. — Что? — подскакивает Марко. — Но как? Как..? С кем..? Кто?! — Марко, честное слово, ты что, хочешь устроить мне скандал из-за того, что я тебя не дождался, дожив до пятидесяти девяти? — насмешливо уточняет Сильвио. — Да ну тебя, сам знаешь, что выглядишь на сорок пять. — Ага, особенно в темноте. — Сильвио вздыхает. — Слушай, это было давно. Я мог бы тебе легко соврать, что ты первый, и ты для меня во многом первый. Но в физическом смысле — нет. Мне тогда было лет восемнадцать, и я бы не сказал, что это было… по любви. — Господи, только не говори, что… — холодеет Марко. — Нет, конечно. Я тебе рассказывал, что пел на круизных лайнерах. Это было хорошее время, — отмечает Сильвио. — Я много работал — утром организовывал развлечения и игры для пассажиров на палубе, днём водил экскурсии по городам, в которых корабль делал остановки. Ни в одном из этих городов я и сам прежде не бывал, готовился по книжкам, по путеводителям. А вечером играл и пел в ресторане. Людям я нравился, они тянулись ко мне. Иногда просили поучаствовать в чём-то действительно стоящем, всегда приятно, например, помочь парню сделать предложение любимой девушке, исполнив нужную песню. Но, понимаешь, некоторые считают… — Сильвио ненадолго замолкает, подыскивая подходящие слова. — Считают, что, если человек выступает на сцене, то он делает за деньги всё. Вообще всё. А я был очень молод. И мне надо было заработать на учёбу. Любыми способами. Ах вот оно что. Пожалуй, это многое объясняет. — Я был красавцем, — усмехается Сильвио, и это правда — Марко видел фотографии, на которых он совсем юный. — Мной интересовались не только женщины. Мне было совершенно всё равно, если они были готовы заплатить. Удовольствия было мало, но я воспринимал это как что-то вроде подработки, а халтура не обязана приносить радость. Поэтому, Марко, ты уж извини, но в силу своего личного опыта я относился к связям между мужчинами очень предвзято. Это казалось мне чем-то низким, грязным, сплошной физиологией, и я этого просто не понимал. Я не знаю, как можно заниматься сексом с телом, а не с человеком. Без эмоционального контакта, без взаимной симпатии. — Так между мужчиной и женщиной тоже такое бывает, — возмущается Марко, — это от человека, а не от пола зависит. — Но я мог судить только по себе, — пожимает плечами Сильвио. — Пока тебя не встретил. Понаблюдал за тобой и многое понял. И твоё отношение ко мне сильно повлияло на мои суждения. Ну, это ты, думаю, и сам заметил, раз уж мы тут лежим. — Ну да, ну да, — вздыхает Марко. — Теперь ясно. Чёрт. А Марко так переживал, что покушается на абсолютно гетеросексуального мужчину, сбивает его с пути истинного. Чувствовал себя таким порочным и грязным из-за того, что хотел правильного, идеального Сильвио. Как выяснилось, совершенно зря. — Вот. Затем и рассказал, хотя мог спокойно соврать и не тревожить тебя. — Сильвио гладит его по щеке, касается губами его волос. — Но тебе врать не хочется. Ты для меня слишком важен. Марко всматривается в его лицо в полумраке, видит, как блестят его глаза. Что будет дальше? Наверное, надо спросить об этом прямо. — Сильвио, — шепчет Марко, гладя его грудь. — А что теперь? Ты строил на меня какие-то планы, но вряд ли теперь я смогу их воплощать. Окей, у меня опять две ноги, только я пока не знаю, что с ними делать. — Пока ты будешь отдыхать, — говорит Сильвио, накрыв его руку своей. — Восстанавливать силы. Заниматься спортом, плавать в море, играть с детьми. Жить, Марко. Ты обещал мне жить, так живи. Никуда не торопись. Мы будем часто видеться — в Аркоре, здесь, в Санкт-Морице, где захотим. И я всегда буду рядом… если, конечно, не случится нечто такое, с чем я не смогу сладить. — Не говори так. — Марко целует его ладонь. — Всё может быть, — отзывается Сильвио. — Пока ситуация шаткая, может произойти что угодно. Не думай об этом, не переживай заранее. Ты слишком вымотался за эти годы, так что занимайся собой и семьёй. О работе не беспокойся, я смогу тебя обеспечить. — Не надо, — хмурится Марко. — Я хочу быть твоим любовником, но содержать меня не нужно, денег у меня — опять-таки благодаря тебе — достаточно. Иначе получится, что мы снова окажемся в подчинённых отношениях. — Как скажешь, — легко соглашается Сильвио. — Ладно, мои задачи понятны, — улыбается Марко. — Привести себя в форму после трёх лет без спорта, чтобы соответствовать твоим запросам, быть для тебя самым лучшим, являться к тебе в любой момент по первому зову и делать тебя счастливым. — Себя сначала счастливым сделай. — Сильвио перебирает его волосы. — А я уже, — смеётся Марко. — Это главное. — Знаешь, — шепчет Марко ему на ухо, — пожалуй, первым делом я научусь танцевать стриптиз. — Будто ты не умеешь. — Ну, я пробовал пару раз, но это было так, по-дилетантски. А надо красиво, по-настоящему. — Серьёзно? — косится на него Сильвио. — Конечно. У тебя ведь есть шест для стриптиза в Аркоре. Всегда мечтал сделать это для тебя. — Уже хочу. — Тебе понравится, — заверяет Марко, прижавшись щекой к его груди. — Любовник вообще гораздо практичнее любовницы. У меня не будет ни месячных, ни всяких нежелательных беременностей. И я буду в полном твоём распоряжении. — Когда всё так хорошо, меня это настораживает, — замечает Сильвио, обняв его покрепче. — Будем радоваться, пока можем, — предлагает Марко. — Да. Плохое нас само найдёт.

***

Барселона, май 1996 Кройф снимает часы, потому что кожаный ремешок неприятно натирает вспотевшее запястье, и кладёт их на тумбочку. Тиканье часового механизма сразу становится громче, отражаясь от деревянной поверхности. Это единственный звук в квартире, и он оглушает. Йохан меряет комнату шагами, нервно потирая нос и бормоча невнятные ругательства. Осторожно отодвигает занавеску, выглядывает в окно — вроде никого, хвост не привёл, и на том спасибо. Что бы ни случилось, эта квартира остаётся его единственным убежищем, о котором никто не знает. Кроме тех, кому положено знать. О своём увольнении с поста тренера «Барселоны» Кройф услышал от журналистов. Круто, правда? Отдать клубу восемь лет своей жизни, думать только о команде, переживать, чуть не помереть от проблем с сердцем — и в конце концов узнать, что тебя просто подло вытурили из клуба, даже не соизволив с тобой поговорить! Кройф затрудняется сказать, что более оскорбительно, — то, что его не сочли нужным пригласить для разговора, или то, что его выставляют, не дав провести последние две игры сезона. Два матча! Оставалось всего два чёртовых матча! И Кройфа просто вышвыривают, ставят во главе команды его помощника, Решака! И тот даже не сопротивляется решению Нуньеса! Как будто так и надо! Ладно, Нуньес подонок — но Решак был другом Кройфа ещё в те годы, когда они играли вместе в «Барсе», Кройф доверял ему, считал, что они отлично понимают друг друга, — и так ошибся в нём… — Кем они себя возомнили? — спрашивает Йохан, усевшись на кровать. — Кто они такие, чтобы так со мной поступать? И, что самое отвратительное, в последние дни все были в курсе, что его уволят. Все, кроме него самого — Кройф не верил, что с ним могут так поступить. Вчера журналисты караулили Кройфа возле дома, жадно выспрашивали — говорят, мол, после обеда вас отправят в отставку, так ли это? «Я ничего об этом не знаю», — честно отвечал Йохан. Слухи слухами, но не могут же его выгнать из родного клуба вот так, даже не сообщив ему официально? Кройф приехал, чтобы провести тренировку — ему ведь пока не объявили об увольнении, значит, нужно продолжать работу, но для начала направился к Нуньесу — тот предусмотрительно скрылся, и был отвратительный скандал в кабинете вице-президента «Барсы» Гаспара. Об этом лучше сразу забыть. Кройфу нечего было терять, он высказал Гаспару всё, что о них думает. Возможно, мебель ломать не стоило, но сделанного уже не воротишь. У него были такие планы на новый сезон. Он собирался подписать очень интересных молодых игроков — Зидана, Роналдо, Лорана Блана, Луиса Энрике, Пицци. Кройф всех обработал и достиг договорённостей, но Зидан показался руководству неинтересным, а лавры за привлечение в команду всех остальных Нуньес намерен забрать себе. Идиоты. Самодовольные идиоты. Что они сделают с «Барсой»? Во что её превратят? «А во что её превратил ты сам?» — интересуется ехидный внутренний голос. Ну, что ж, возможно, в последние годы Кройф был небезупречен. После болезненного поражения от «Милана» в мае девяносто четвёртого всё полетело к чертям. Оказалось, их командный дух, который Кройф считал сформировавшимся и цельным, был очень хрупок. Стоичков и Ромарио окончательно пошли вразнос и больше думали о тусовках, чем о тренировках, много пили и мало забивали. Парадоксальная, конечно, парочка была — бразилец и болгарин, но на редкость дружная в силу общей страсти к разгулу. Остальные окончательно запутались в мудрёных установках Кройфа, обострились все конфликты — раньше их разногласия тонули в шампанском, которым обмывали многочисленные победы, но теперь праздновать особо нечего. Сбежал посреди сезона Ромарио, обидевшись на жёсткий разнос от Кройфа после разгромного поражения в принципиальном матче с «Реалом». Еле досидев до июня, удрали Стоичков и Куман. Кройф понимал, что они уйдут, но ничего не сделал. Знал, что их не удержать. Ладно, если та «Барселона» сломалась, несите новую — он подписал классных игроков в межсезонье, например, Луиша Фигу. А когда ушли признанные звёзды, показали себя другие воспитанники Йохана — в частности, Гвардиола и Йорди Кройф. Да, Йорди с сентября девяносто пятого играет в основном составе «Барсы». И Кройф не видит в этом ничего дурного — где ещё растить из сына игрока, если не в собственном клубе? Йорди хотел играть за «Барсу», он с детства об этом мечтал, как Кройф мог ему отказать? А теперь Йохану вменяют это в вину — мол, кумовство развёл, клан Кройфа захватил команду. Господи. Играет у них Йорди, и пусть себе, ведь хорошо играет. Допустим, к мужу Шанталь претензий больше, но Кройф обязан был дать ему шанс, иначе дочь обиделась бы, что её муж в резерве только из-за родства с тренером. Да, в этом были свои минусы. Кройф моментально взрывался, если речь заходила о его сыне, и не стеснялся в выражениях, которые подхватывала пресса: «Если кто-нибудь решит использовать Йорди, чтобы задеть меня, — пусть готовится, я приду с двумя стволами, потому что двух ножей будет недостаточно». А сын не пытался плакаться в жилетку Йохану, но Данни говорила, что ему тяжеловато слушать в раздевалке, как другие игроки критикуют его отца, не стесняясь в выражениях. Йорди приходится еле-еле сдерживать себя, чтоб не подраться с ними. Кройф попросил Пепа Гвардиолу присмотреть за сыном — впрочем, этого не требовалось. Йорди проявил себя как сознательный и не по годам умный парень. Что теперь будет с ним и с его карьерой? Он точно уйдёт из «Барсы», сезон заканчивается, его контракт не продлён, его отец позорно уволен. Куда его пристроить? Кройф валится на кровать и закрывает лицо руками. Только бы Нуньесу не пришло в голову чистить ряды команды от всех верных Кройфу людей… Так не хочется быть причиной неприятностей, от которых может пострадать тот же Пеп. После скандала в офисе Гаспара Кройф собирался вернуться домой, но понимал, что там точно засада журналистов. Они пытались преследовать его машину, Кройф еле-еле оторвался от них. Сунув руку в бардачок, он нащупал ключи от своей тайной квартиры, которую снял триста лет назад, чтобы встречаться с Диком ван Дайком. Не хотелось тащить в это уютное место весь негатив, который переполнял Кройфа, но, похоже, деться больше некуда. Дик, наверное, позвонит, когда узнает. Он часто звонит, а приезжает всё реже. Что ж, может, теперь у Кройфа будет для него больше времени. Какими бы новыми связями Йохан ни обрастал, их держит вместе бизнес — и то, что они знают друг друга столько, сколько не живут. Таких друзей, с кем удалось сохранить близкие отношения, у Кройфа уже и не осталось. Только Дик. Теперь они, пожалуй, больше друзья, чем любовники, но ценность Дика это не умаляет, даже наоборот. А вот Марко позвонит? Или нет? Что с ним вообще? После того как Марко вынужденно завершил карьеру и перебрался в Монако, Кройф почти утратил связь с ним. Позвонил, когда узнал из газет, что Марко наконец-то сделали удачную операцию и он снова может ходить, — Марко поблагодарил вежливо, но сухо. Кажется, у него там есть какие-то более интересные собеседники, и Кройф догадывается, кто это может быть. Не зря Берлускони тоже пропал с радаров. Может, в Италии о нём и слышно что-то, в Испанию эти новости не доходят. Не то что раньше. Наверное, Кройф отказался бы от этой квартиры после того, как с Марко всё сошло на нет, а Дик стал появляться совсем редко. Но, к счастью, у Йохана были причины её сохранить. Кройф слышит, как поворачивается ключ в замке. О, а вот и причины подоспели. Дубликат ключа есть только у одного человека. — Это ты? — спрашивает Кройф. — Ну и зачем? Он молчит. Запирает дверь за собой, заходит в комнату — худой, высокий, весь в чёрном, как всегда. Встретишь такого ночью в переулке — испугаешься, решишь, что смерть за тобой пришла. — Чего ты приехал? — вопрошает Йохан, приподнявшись на локте. — Я тебя звал? Пеп Гвардиола даже не отвечает, просто валится на кровать с ним рядом и обнимает его. Йохан, вздохнув, ободряюще похлопывает его по спине: — Ну-ну, что такое? Я не умер вроде. Жив, здоров. — Я из «Барсы» уйду завтра же, — шепчет Пеп, стискивая Кройфа в объятиях. — Пусть катятся к чёрту. — Не вздумай. — Кройф хватает его за подбородок. — Что за чушь! Ты в клубе должен остаться, продолжить то, что мы вместе делали. — А как? — спрашивает Пеп, глядя на него. — Без тебя ничего нет. Ты для нас всё. — Если вы без меня — ничто, значит, мы зря пахали столько лет. — Кройф подминает его под себя, смотрит ему в глаза. — Сколько я вас воспитывал-то. Ради себя, что ли, старался? Нет, для вас самих, для вашего будущего. — Не хочу без тебя, — тихо говорит Гвардиола, вцепившись в его плечо. И его серый взгляд сейчас такой решительный, такой жёсткий. — Ты мой лучший игрок, моя гордость, моё продолжение. — Кройф перекатывается на спину и позволяет ему оказаться сверху. — Я уйду, ты останешься. Йохан касается его щеки — как обычно, об его щетину все пальцы исцарапать можно, соскальзывает ладонью ниже — по его шее, груди, вдоль пуговиц его рубашки до самого живота. — Дальше ты будешь делать то, что мы придумали вдвоём, — повторяет Кройф. — Зачем? — хмуро интересуется Пеп. — Раньше всё было ради тебя. После того, как с тобой обошлись, вообще не хочется туда возвращаться. — Если не брать в расчёт то, как они решили со мной попрощаться, — в целом, меня за дело уволили, — выстраивает картину Кройф. — Ты же понимал, что всё к этому шло. Мы провели два хреновых сезона. Они имели полное право… — Ты разрушил прежнюю «Барсу» и строил новую, — напирает Пеп, нависнув над ним. — Мы бы всё исправили. — Они не захотели ждать, — вздыхает Йохан, пройдясь руками по его бокам, от поясницы до подмышек. — Так бывает. Но я тебе обещаю — они за это заплатят. И «Барса» снова будет нашей. — Ты вернёшься? — требовательно спрашивает Пеп. — Я верну себе клуб, — отвечает Кройф. — Так или иначе. И поэтому мне нужно, чтобы в команде остались преданные мне люди. Особенно ты. Прерывисто вздохнув, Гвардиола валится на него, крепко обнимает и замирает, уткнувшись в плечо Йохана. Кройф гладит его спину, ерошит его короткие волосы. — Ничего, — шепчет Йохан. — И это пройдёт. Тебе станет легче… — Нет, — глухо бормочет Пеп. — Не станет. Ты всегда был там. Не знаю, как без тебя. Да, для него Кройф был всегда. Восемь лет — долгий срок, за это время в клубе успевает поколение смениться. А Йохан за эти годы вырастил Гвардиолу, умного, техничного, быстрого и решительного. Плеймейкера, с которого начинается каждая атака, который отвечает за её успешное завершение. Который выстраивает игру. Который стал новым лидером команды. Кройфу он понравился в первую очередь благодаря его интеллекту. Он вообще умный парень, у него способности к изучению языков, он отлично говорит по-английски, — но Кройфу нужен был другой интеллект, игровой. А он у Гвардиолы на высоте. Он настоящий творец, не хуже самого Кройфа. Смелый и талантливый. Его физическая форма сначала была далека от совершенства, но это дело поправимое. Кройф язвительно шутил над ним, делал едкие замечания, чтобы задеть его самолюбие и мотивировать его. И понемногу из долговязого нескладного мальчишки получился такой бриллиант, что Кройф имеет все основания собой гордиться. Пеп — его главный успех. Вспоминая Марко, Кройф пришёл к выводу, что ван Бастен добился бы успеха и без наставничества Йохана. А вот Гвардиола точно не стал бы Гвардиолой, если бы не Кройф. У него удивительный характер. Он тихий, молчаливый, постоянно погружён в свои размышления, непрерывно анализирует прошедшие матчи, делает выводы, строит планы, просчитывает варианты. У него не мозг, а компьютер, ей-богу. Иногда он кажется холодным и отстранённым, но Кройф знает, какой Пеп чувствительный и сентиментальный на самом деле, как крепко он привязывается к людям, ставшим для него значимыми, и что может твориться в его душе, даже если он выглядит совершенно спокойным. Они с Кройфом настолько разные, что иногда Йохан ловил себя на том, что наблюдает за ним, совершенно заворожённый его непохожестью на остальных, как за инопланетянином или иностранцем с другого края света. Пеп постоянно носит чёрное, очень суеверен, помешан на числах — это их с Кройфом роднит, Йохан тоже к нумерологии серьёзно относится — и в команде Кройфа воспринимают как мощного мага, а Гвардиолу — как его ученика не только в футболе, но и в мистических аспектах. Пеп знает себе цену, однако при этом совершенно по-детски восторгается другими талантливыми игроками. Когда бразилец Ромарио только-только пришёл в «Барсу» в девяносто третьем году, Кройф решил пообщаться с ним в неформальной обстановке, чтобы наладить контакт, и пригласил его поужинать в ресторане. А чтобы ужин не выглядел как романтическое свидание, Йохан позвал с собой Гвардиолу — капитаном «Барсы» был Бакеро, но к тому времени Пеп уже стал доверенным лицом Кройфа в команде, имел право заходить в его кабинет, подолгу обсуждал с Йоханом тактику, а потом транслировал соображения Кройфа остальным игрокам. В общем, их отношения очень напоминали те, что сложились у Кройфа-игрока и Михелса-тренера. За ужином Пеп так восторгался Ромарио и так преклонялся перед ним, что Кройфу было весьма неловко. Куда только девалась вся его скромность и немногословность? Кройф предпочёл бы, чтоб Гвардиола вовсе молчал. Как только бразилец отлучился в сортир, Кройф внятно высказал Пепу своё недовольство и велел перестать себя вести, как пятнадцатилетний подросток перед кумиром. Пеп обиделся. После ужина Кройфу пришлось везти Пепа домой и ворчливо признавать, что, дескать, слишком резко его одёрнул и, пожалуй, перегнул. На извинения это походило слабо, но Пеп понимал, что от Кройфа и такого крайне редко можно дождаться, так что он оценил и дуться перестал. Сегодня восемнадцатое мая. Значит, ровно два года назад они потерпели разгромное поражение от «Милана» в Афинах. Интересно, Пеп, сопящий в плечо Йохана, не думает сейчас, что до Кройфа долетел заслуженный бумеранг за несправедливое решение, которое Йохан принял после той катастрофы? Наверняка он так считает, хоть и не скажет вслух. Да, тот афинский кошмар был концом «Барсы», концом «команды мечты», которую создал Кройф. Но именно те события дали начало отношениям Кройфа и Гвардиолы, выходящим за рамки взаимодействия тренера и игрока. Кройф всегда старался участвовать в жизни своих подопечных, приходил на их вечеринки, свадьбы, дни рождения, сам приглашал команду в рестораны по праздникам, не отлынивал от скучных официальных банкетов. Его помощники, Решак и Тони, следили, чтобы Йохан не забывал о значимых событиях и поздравлял своих ребят или объявлял сбор денег, если нужно было поддержать их в трудное время. Кройф создал себе имидж в меру открытого и общительного руководителя, но его всё равно боялись — и это было приятно, что уж. Конечно, он понимал, что не должен сближаться с отдельными игроками. Однако с некоторыми очень хотелось установить более тесные отношения, чем позволяли приличия. Особенно с Гвардиолой. На вкус Кройфа, он настоящий каталонский красавец: мужественный, не смазливый, обаятельный. Чем старше он становился, тем сильнее нравился Йохану. Не только как игрок — и как мужчина. Взгляд у него завораживающий, как посмотрит на тебя своими серыми глазищами — забудешь, как тебя зовут и чего вообще хотел ему сказать. Кройфу стоило больших усилий постоянно напоминать себе, что нельзя вступать в отношения с собственным игроком, что это нарушение всех возможных правил и огромный риск. Это всегда приносит кучу проблем. И Йохан не мог разобрать, что сам Пеп чувствовал к нему, — Кройф часто ловил его влюблённые взгляды, но Пеп не обязан был видеть в нём привлекательного мужчину, это могло ничего не значить. «Просто восхищается легендарным Кройфом, — повторял себе Йохан, — и наслаждается своей причастностью к моей команде, своей особой ролью, своей избранностью». Тогда, в мае девяносто четвёртого, Гвардиоле было двадцать три, Кройфу — сорок семь, и между ними ничего не было, кроме взаимной симпатии. Пеп с каждым годом становился всё смелее и увереннее в себе: если сначала он к Кройфу относился как к живому богу, постепенно ему удалось открыть в Кройфе и человека. Кройф-человек ему понравился ещё сильнее. Они были на кураже после феерического завершения сезона, все игроки «Барсы» гордились тем, что сдержали февральскую клятву и не потеряли ни одного очка в оставшихся матчах, они третий сезон подряд стали чемпионами в последнем туре Примеры. И тут — такое унижение. Причём от «Милана». Господи. Наверное, если бы на трибуне был Берлускони, Кройф вообще со стыда сгорел бы. Хорошо, что дон Сильвио был занят государственными делами и в Афины не поехал. Опозориться на глазах у Марко тоже было унизительно, но не настолько. Всё это было как холодный душ, отрезвляющий и неприятный. На следующий день после поражения, когда они загрузились в автобус и направились в аэропорт, Кройф поднялся, прошёл в середину салона, чтобы его было лучше слышно, и объявил игрокам, что команда больше не нуждается в услугах своего давнего бессменного вратаря — Андони Субисарреты. Ребята были шокированы его решением. И сейчас, спустя два года, Кройф готов признаться хотя бы себе самому: да, возможно, он поторопился и наломал дров, будучи на эмоциях, наверное, он зря прогнулся под руководство — на увольнении Субисарреты настаивал в первую очередь вице-президент Гаспар. Возможно, стоило упереться. Окей, вратарь пропустил четыре мяча, но нельзя же винить во всём голкипера, нужно смотреть запись, анализировать действия каждого игрока. Разбирать, что вообще привело к тому, что у соперника появилась возможность забить в ворота Субисарреты четыре гола, перестраивать оборону. Но в тот день Кройф поступил так, и это невозможно переиграть. Теперь это навсегда, теперь это история, как и тот чёртов матч с «Миланом». Субисаррете было тогда тридцать три, он защищал ворота «Барсы» с восемьдесят шестого. Он был одним из трёх игроков, которым удалось пережить чистку, устроенную подонком Нуньесом после мятежа. В «Барсе» образца девяносто четвёртого года он был ветераном, лидером и, безусловно, душой команды. Наверное, поэтому Кройф и начал уничтожать свою сломавшуюся «дрим тим» именно с него. А ещё Субисаррета — «Суби», как ласково звали его другие игроки и фанаты — был ближайшим другом Гвардиолы. Фактически, он был Пепу как старший брат, опекал и наставлял его, заботился о нём. Решение Йохана ранило Пепа в самое сердце. Поначалу Гвардиола не подал вида и не показал, как ему больно. Лишь на прощальной вечеринке, которую Суби устроил в ресторане после возвращения в Барселону, Пеп куда-то пропал, и его еле нашли — он рыдал в углу. Успокоить его удалось только самому Субисаррете. Кройфу об этом рассказал Тони — понятно, что Йохана не приглашали на эту пьянку. А на следующий день Пеп заявился домой к Кройфу. Он вёл себя очень странно — уже не пьяный, но пока и не совсем трезвый. Видимо, так и не просох после прощальной гулянки Субисарреты. Данни насторожилась, а Йохан впустил Пепа, проводил в свой кабинет. Было ясно, о чём пойдёт разговор, и Кройф полагал, что его не избежать. Правда, он представлял себе такую беседу несколько иначе, но прогнать Гвардиолу не мог. Натворит ещё глупостей. Лучше уж сразу объясниться. Пеп требовал, умолял, взывал к сердцу и к разуму Кройфа, к его сознательности, к его любви к «Барселоне». Говорил, что ещё не поздно одуматься, нужно извиниться, признать, что поспешил с выводами, что Суби его простит (его, Кройфа! Простит!) и вернётся. Кажется, Йохан никогда его не видел таким взволнованным и открытым. Но относительно своего решения Кройф был непреклонен. Наливая Гвардиоле воды, Йохан по возможности спокойно объяснял, что ему проще заменить вратаря на игрока более высокого класса, чем залатать все дыры в защите. Кройф говорил, что Суби вовсе не идеальный голкипер, что есть и другие. Да, он лидер команды. Но «Барса» провалилась в финале Лиги чемпионов, значит, это и его ошибка, значит, он, как лидер, не сделал часть своей работы. А уж чего он наворотил как вратарь, Кройф предпочтёт не комментировать. Пеп отчаялся и озлобился, услышав ответ Кройфа. Он метался туда-сюда по кабинету, как зверь в клетке, отказывался понимать и принимать его решение, выплеснул Кройфу в лицо стакан воды, который дал ему Йохан. Как ни странно, Кройф не мог на него злиться. Он понимал чувства Пепа, догадывался, что ему очень плохо от того, что двое людей, которых он обожает, оказались в ситуации жёсткого конфликта, и ему придётся выбирать. Кройф всё понимал. Но ничего не мог сделать. Даже если бы Кройф сдался и отыграл назад, Нуньес и его прихвостень Гаспар не позволили бы Кройфу отменить увольнение Суби. Поняв, что Кройф не намерен ни драться, ни кричать, ни каким-либо ещё образом поддерживать тон диалога, который навязывал Пеп, мальчишка совсем растерялся. Он просто упал на диван, закрыл лицо руками и заплакал. До этого Кройф не видел его плачущим, Пеп всегда держался молодцом. Йохан сел рядом, осторожно убрал его руки, стал вытирать его слёзы и говорить ничего не значащие успокаивающие слова — какие-то банальности о том, что всё течёт, всё меняется, что уход Субисарреты пойдёт на пользу и ему, и команде, что «мы ж его не хороним, ну правда, у него всё будет хорошо». И Гвардиола, кажется, не понимал ни слова, просто слушал голос Кройфа, как музыку. Йохан обнял его, прижал его к себе, а потом всё получилось само собой. Кройф даже не понял, кто из них это начал. Просто вдруг оказалось, что он уже целует Пепа, и тот отвечает — пылко, страстно, как и положено истинному испанцу. И всё, остановиться было уже невозможно. Йохан совершенно потерял голову, едва коснулся губами его губ. Кройф целовал его лицо, и щёки Пепа были мокрые от слёз, а Кройф ещё не успел обсохнуть после того, как Гвардиола эмоционально вернул ему предложенную воду, только без стакана. От Гвардиолы пахло алкоголем и вчерашним почти выветрившимся одеколоном. Его коротко остриженные волосы были жёсткими и приятно щекотали ладонь. Всё произошло так гармонично, так естественно. Они будто подходили друг другу изначально, не было никакой неловкости, никакого стеснения. Пеп был готов на всё и отлично знал, что делать. В этом Кройф практически не сомневался — академия «Барсы», «Ла Масия», всегда поставляет прекрасно подготовленные кадры, и это касается не только футбола. Наверное, секс был единственным способом закончить их разговор мирно, без громких заявлений и обоюдных оскорблений. Всё случилось прямо там, в кабинете Кройфа, и Йохан понял, что Пеп давно этого ждал. Значит, ему не казалось, и взгляды Пепа он расценивал верно. Ну, что ж, судьба. Они оба выложились друг для друга на все сто. Гвардиоле наверняка думалось, что его мир рухнул и терять уже нечего, Кройф тоже был в смешанных чувствах после убийственного финала Лиги чемпионов. Когда всё закончилось, оба не знали, что сказать, просто смотрели друг на друга с изумлением, будто впервые видели друг друга, и продолжали целоваться — теперь уже нежно, тихо, ласково. «Что дальше?» — встревоженно спросил Пеп. «Дальше отпуск, — отозвался Кройф. — Отдохнём, а там посмотрим». Для Гвардиолы летняя разлука, наверное, была мучительной, Кройф только обрадовался этой паузе, ему жизненно необходимо было всё утрамбовать в голове и обдумать, готов ли он идти на такой риск. Йохан долго размышлял, но решил, что бояться им уже нечего. Поэтому в августе Пеп получил ключи от той самой квартиры, где Кройф встречался с Диком и с Марко. С ван Бастеном вряд ли получилось бы увидеться в ближайшее время — он приходил в себя после очередной болезненной операции, Дик появлялся в Барселоне редко и всегда предупреждал о своём приезде. Так что они стали встречаться там. Со стороны по ним вряд ли можно было что-то заметить. Кройф и раньше выделял Гвардиолу среди остальных игроков, тут ничего не изменилось. Правда, потом в команду пришёл Йорди, и Йохан подозревал, что сын может о чём-то догадаться хотя бы по их взглядам друг на друга, он парень внимательный, цепкий и знает все характерные жесты отца. Но вроде всё было нормально, Йорди хорошо поладил с Пепом. Если у него и появились мысли об истинной природе отношений Кройфа и Гвардиолы, он ничем этого не показывал. Даже неудачи, преследовавшие «Барсу» с девяносто четвёртого, не могли их поссорить. Кройф понимал, что он и так не подарок, а постоянное напряжение в команде и нездоровая обстановка в клубе в целом делали его нервным и раздражительным. Но к Пепу у него претензий никогда не было, а тот, как выяснилось, умеет быть чутким и терпеливым. А ещё он надёжный, стабильный — давно живёт с постоянной девушкой и дорожит их отношениями. То есть, никаких глупостей делать не должен и не меньше Кройфа заинтересован в строгой конспирации. Кройф опасался подонка Нуньеса: тот так хочет избавиться от чересчур своевольного тренера, что способен на любую подлость. Если бы он пронюхал, точно стал бы шантажировать Кройфа будущим и репутацией его подопечного. Но, как ни странно, и этого не случилось. В принципе, всё было нормально. Если не считать того, что Йохан желал им гораздо более счастливых и триумфальных совместных лет. Но — не сложилось. — Я никуда не исчезну, — тихо говорит Кройф, перебирая волосы Пепа. — И не собираюсь уезжать из Барселоны. Мы с тобой будем видеться здесь же. — Правда? — настороженно спрашивает Гвардиола, приподняв голову. — И ты не будешь искать новый клуб? — Нет, — отзывается Йохан. — С меня хватит. Займусь чем-нибудь другим. — Чем? — интересуется Пеп. — Пока не знаю, — вздыхает Йохан, погладив его вдоль бровей. — Не придумал ещё. Поживём — увидим. Точно знаю только то, что останусь. Гвардиола, выдохнув, накрывает губами его рот, и Йохан, ласково взъерошив волосы на его затылке, отвечает ему. Нет, он не собирается удирать из Каталонии. Обойдутся. Тут прижилась семья, здесь комфортный климат и хорошая атмосфера. В Барселоне много воспоминаний — и горьких, и счастливых. Тут Пеп, которому он необходим, — и который нужен ему. — Как ребята отреагировали? — спрашивает Йохан, когда Гвардиола отстраняется. — Они пока в ступоре, — отвечает Пеп, улёгшись рядом с ним. — Все ждут, что ты свяжешься с ними. Что-то скажешь. — Пусть делают то, что считают нужным, — говорит Йохан, глядя в потолок. — Люди в таких ситуациях и проверяются. Понаблюдай за ними, поговори сам с каждым. Расскажешь мне потом. — Да, — отзывается Гвардиола. — Но они хотят услышать тебя. — А мне особо нечего сказать, — признаёт Кройф. — Формально повод был. Мы пришли третьими в Примере. Вылетели из Кубка УЕФА в полуфинале. Отдали Кубок Испании «Атлетико». Нуньес поступил мерзко, не по-людски, зря наехал на Йорди… Этого я ему так не оставлю. Но вы должны были понимать, что после такого сезона тренер вряд ли может продолжить работу. — Мы знали, что ты делал! — упорствует Пеп. — Чтобы создать новое, надо разрушить старое. — Да, но я должен был уложиться в один сезон, по их мнению. А мы не успели. — Кройф вздыхает. — Это наша общая вина. Давай жить дальше, сделанного не воротишь. — Мы за тебя отомстим, — шепчет Пеп, целуя его щёки. — Я полюбуюсь, — кивает Йохан. Он в своих ребятах не сомневается. Костяк команды — надёжные парни, они будут ему верны. — Принести тебе воды? — спрашивает Пеп, приподнявшись на локте. — В холодильнике осталось белое вино — лучше его. Вернувшись с двумя стаканами, Гвардиола отдаёт Кройфу вино, они чокаются и молча пьют: Йохан сидит на кровати, Пеп прохаживается по комнате. Осторожно отодвинув шторку, он выглядывает в окно. — Ты чего творишь! — шипит Кройф. — Тебя могут узнать! — Подожди, — поднимает руку Пеп. — Иди сюда. Ты должен это видеть. Йохан слезает с кровати и подходит к окну. Пеп отступает, позволив ему приблизиться. Через дорогу от дома, в котором Кройф снимает квартиру, — глухая боковая стена другого жилого здания. Замерев, Кройф наблюдает, как щуплый темноволосый подросток выводит на этой стене краской из баллончика под уже написанным «Cruyff»: «8 años de gloria». «Восемь лет славы». Да. Именно так он и запомнит своё правление в «Барсе». — Этот город будет тебя любить, — шепчет Пеп, обняв его сзади. — Всегда. — Что ж, — вздыхает Кройф, задёрнув шторку. — Наверное, это и есть самое важное. Гвардиола крепче прижимает его к себе. Йохан, уже забыв о стакане, который оставил на окне, гладит его руки на своём животе и понимает, что для Пепа главное совсем другое. Но Пеп не знает, что Йохан воспринимает его как квинтэссенцию Барселоны, средоточие каталонского духа. Гвардиола для него — такая Барселона в миниатюре, принадлежащая лично ему. Весь город не обнимешь, а вот конкретного Пепа — вполне можно. И в ближайшее время Йохан точно не собирается отпускать ни его, ни Барселону.

***

Роттердам, 6 сентября 1997 Йохан Неескенс хмуро вглядывается в своё отражение в зеркале. Так не хочется покидать ванную, единственное место, где он может не видеть посторонних и побыть с собственными мыслями. Ему приходится делить комнату с Райкаардом, и даже если это недолго — испытание непростое. Никак повлиять на ситуацию Неескенс не может, помощники тренера живут по двое, только главному тренеру полагаются отдельные хоромы, и Хиддинк с удовольствием пользуется этой привилегией. А Неескенс, значит, должен терпеть мрачно сопящего рядом Райкаарда. Франк его ненавидит, это было ясно с первой их встречи в новом качестве — то есть в тренерском штабе сборной Нидерландов. Но Франку приходится смириться, он очень хочет продолжить работу в национальной команде, получить ценный опыт, а главное — желанную строчку в биографии, которая сильно повысит его ценность и позволит претендовать в будущем на более высокие зарплаты. Райкаард тоже выбрал тренерскую стезю, и, в принципе, у него неплохо получается для такого молодого специалиста. В профессиональном плане у Неескенса нет к нему претензий. Да и в личном не было бы, если б Франк сам себя так не поставил. Наверное, причина всего этого — Марко и отношения Неескенса с ним, что ж ещё, других проблем быть не должно. Именно поэтому Франк так недобро зыркает на Йохана и старается лишний раз с ним не разговаривать. Йохан отпускает язвительные шуточки в его адрес и саркастично высмеивает его при каждом удобном случае. На его взгляд, лучше довести дело до открытого конфликта и выпустить пар, а то Франк взорваться может, если будет держать всё в себе. Только вот пока не получается. У Райкаарда мощная сила воли, он хорошо контролирует себя и не совсем вяжется с тем образом агрессивного мавра, который рисовал Неескенсу Марко. Любопытно, что на самом деле творится у него внутри. Но сейчас у Неескенса совершенно неподходящее настроение, чтоб препарировать Франка. Позади самое тяжёлое лето в его жизни. Ему пришлось похоронить своего любимого мужчину, Дика ван Дайка, пережить странное, сюрреалистичное воссоединение с Кройфом, от которого остался тот ещё осадочек. В данный момент угрюмый и молчаливый Райкаард, постоянно присутствующий рядом, — как граната без чеки, лежащая в углу комнаты. Вроде лежит себе и лежит, взрываться не намерена, но нервирует. А Неескенсу совсем не хочется нервничать. Ему жизненно необходимо засучить рукава и с головой уйти в работу, чтобы не думать обо всём остальном. Франк этому мешает. «Может, в бар свалить? — думает Неескенс, уставившись на своё отражение. — Там наверняка ребята квасят, празднуют нашу победу над Бельгией. — Нидерланды только что разгромили соседей со счётом 3:1 в отборочном матче ЧМ-98. — Подсяду к кому-нибудь, упьюсь с ними в хлам, а когда приду, он уже спать будет». — Далеко собрался? — спрашивает Райкаард, увидев, что Неескенс вышел, так и не переодевшись ко сну, и снова набросил на плечи ветровку поверх футболки. — Вниз, в бар, — отвечает Йохан, даже не посмотрев на него. — Сна ни в одном глазу. — Я с тобой, — извещает Франк, скинув ноги с кровати. Словно только этого и ждал, не раздевался совсем. «Да чтоб тебя!» — мысленно завывает Неескенс, но деваться некуда, приходится кивнуть. Бар битком, там шумно, все игроки давно разбились на компании и оживлённо треплются на самые актуальные для них темы: рассказывают, как обстоят дела в их клубах, в странах, куда они разъехались, как-чего в семьях. На Франка и Неескенса никто не обращает внимания. Они спокойно подходят к стойке, хотят заказать по шоту, но переглядываются — и Неескенс говорит: «Давайте сразу бутылку, ага», а потом удаляются за только что освободившийся столик в углу, какие-то слабаки уже свалили. Может, хоть в подпитии Франк будет чуть многословнее и активнее, чем тот Райкаард, к которому Неескенс привык в личном общении. Они давно работают вместе, и такое отношение, будто Неескенс как минимум убил кого-нибудь из родственников Франка, сильно давит на психику. — Чего ты на меня так взъелся, Райкаард? — прямо спрашивает Неескенс, как только они выпивают за победу над Бельгией. — Достал уже, ну ей-богу. Из-за Марко, что ли? — Думал, ты понимаешь, — бурчит Франк, вытащив из кармана куртки сигареты. — Думал он! — фыркает Неескенс. — Мыслитель… Сказать словами не судьба? Так причина в Марко — или мне дальше свои грехи перебирать? — А у тебя их много? — Да уж, небось, побольше, чем у тебя! — Неескенс, отхлебнув вискаря, указывает на сигареты: — Дай и мне одну. — Ты не куришь. — Тебе жалко, что ли? Виски. Неескенс до сих пор берёт вискарь при каждом удобном случае. Любимое пойло Дика. От знакомого вкуса горло перехватывает, хочется прямо сразу уйти куда подальше и пореветь вдоволь, но нельзя. — Нет, — отвечает Франк, кинув пачку на стол. — Угощайся. — Благодарю. — Йохан прикуривает от его зажигалки. — Ух. Сто лет не курил, сейчас поплыву… — Рановато, — щурится Франк. — Пожалуй. — Неескенс выдыхает дым. — Франк, слушай, если мы пришли поговорить, давай приступим. Если ты и дальше собираешься корчить из себя оскорблённую невинность — окей, выпьем молча и пойдём спать. — Нет уж, — возражает Райкаард. — Просто не знаю, с чего начать. — Так я помогу, — ухмыляется Неескенс. — Ты меня ненавидишь по двум причинам. Потому что я друг Кройфа — раз. Потому что я покушался на Марко — два. Что ж. По первому пункту мне возразить нечего, я действительно был другом Кройфа много лет, мы до сих пор общаемся. — Ты спал с ним? — интересуется Франк. — Да, конечно, — кивает Неескенс. — Я ему был чуть ли не как супруг. — Ясно. Так и думал. — Значит, соображалка у тебя работает, и на том спасибо. Что у тебя такое с Кройфом случилось? — спрашивает Йохан, положив сигарету в выемку пепельницы. — Ты и на него до сих пор зуб точишь? Франк наливает себе ещё — и Йохан видит, как дрожит его рука. — У нас были очень сложные отношения, — наконец отвечает он. — Но я пока не готов об этом говорить. — Ладно, выпей ещё, — разрешает Неескенс, — может, созреешь. Теперь про Марко. Да, мы дружили, да, мы были любовниками, но не понимаю, почему ты придаёшь этому такое значение. В жизни Марко есть двое главных мужчин. Ни ты, ни я ими не стали. Ну не сложилось, но я и не рвался, а ты, конечно, претендовал. — Тебе-то он зачем понадобился? — рычит Франк, уставившись на него. — Абсолютно ни за чем, — пожимает плечами Йохан. — Это было логичным продолжением нашей дружбы. У меня тоже был такой мужчина. Может, и до сих пор остался бы, если б я не испортил всё сам, влюбившись в него. Марко был необходим человек, который не влюблён в него до гроба и ничего особенного от него не хочет, которому он может всё рассказать и попросить совета. Появился я. Всё просто, Франк. Это ты раздул хрен знает что. — Вы ещё общаетесь? — спрашивает Райкаард. Неескенс молча наливает виски в свой стакан. Да, общаются. Хоть и редко. Последний раз виделись летом, после смерти Дика. Планы на отпуск полетели к чёрту — весной Неескенс и Дик договорились отдохнуть в Италии вместе, двумя семьями, выбрали курорт, забронировали большой дом у моря. Неескенсу было больно даже представлять, как он один будет пить на веранде, где они с Диком собирались по вечерам смаковать местное вино вдвоём. Пришлось всё отменить. Чтобы отвлечь Неескенса от грустных мыслей, Марко пригласил Йохана вместе с Марлис и детьми к себе, в Монако. Так они и сделали. Это уж точно было лучше, чем киснуть дома. А с Марко можно было поговорить откровенно, поплакаться ему за бокалом вина, и Марко старался быть хорошим другом, выслушивая Неескенса. Так они провели дней десять, пока в гостиной не зазвонил телефон. Марко подхватил заранее собранный чемодан (даже интересно, какие в нём шмотки), сказал, что его ждёт самолёт, и испарился — предположительно в направлении Сардинии. Он не сказал точно. Йохан и Лисбет всё поняли, Марлис слегка удивилась, но промолчала. У Марко всё настолько вызывающе великолепно, что его жизнь кажется Неескенсу сказкой, пусть и не про Золушку, но про святого Марко, который на самом деле ни хрена не святой. Он добился взаимности от своего покровителя, блистательного дона Сильвио, тотально очаровал его и наслаждается их долгожданным единением. Они ходят в море на яхте, катаются на лыжах в Альпах, подолгу отдыхают на виллах дона Сильвио, никогда не появляются вместе на публике и трепетно оберегают своё счастье от посторонних глаз. Знают, наверное, только их жёны — ну серьёзно, это уже ни в какие рамки дружбы не уместишь — и, собственно, Неескенс. Ещё знал Дик — со слов Неескенса. Но он уже никому не скажет. За восемь лет в «Милане» Марко сколотил такое состояние, что, в принципе, может до конца жизни ничего не делать, да и Сильвио наверняка его спонсирует, хотя Марко это отрицает. Он ничем не занимается и не намерен искать себе какую-либо новую профессию. У него совсем недавно родился сын, о котором Марко так мечтал, и всё свободное от Сильвио время Марко посвящает семье. Идиллия, да и только. Наверное, Марко заслужил это, выстрадал, заплатил за это тремя годами нечеловеческих мучений, которые чудом выдержал. Стоически перенёс своё трагическое завершение карьеры, раннее и несправедливое. Теперь судьба обязана его вознаградить. Но Йохан ему откровенно завидует. Да, ещё недавно Неескенс и себя мог бы назвать счастливым, но Дика больше нет, он ушёл так рано и так внезапно, что Йохан никак не примирится с этим фактом. Прошло всего два месяца, всё было словно вчера. Он сидел у койки Дика в больнице, плакал и умолял его не умирать. Ничего не помогло. Дик ушёл. А потом приехал Кройф, но это уже совсем другая история. — Как он? — нарушает молчание Райкаард. — Ты вообще все контакты с Марко оборвал? — уточняет Йохан. — Да, — вздыхает Франк. — Смысла нет. О чём нам разговаривать. — Но волнуешься за него, — отмечает Неескенс. — Ну… слушай, — Франк нервно чешет бровь, — мы долго были как одно. Невозможно так сразу перестать за него переживать. Он же такой… такой… — У Марко всё прекрасно, — перебивает Неескенс. — Уж точно лучше, чем у тебя и у меня. Прекрати о нём думать и займись собой. — В смысле? — хмуро уточняет Франк. — Да в прямом, Райкаард! — Йохан тушит сигарету в пепельнице. — Ты молодой, красивый парень, яркий, талантливый, привлекательный! А ты всё сидишь и ноешь, как там, мол, Марко! И дуешься на меня за то, что я его у тебя якобы уводил, хотя мы никогда не конкурировали, до тебя дойдёт или нет? — Я его любил, — честно сообщает Франк, прикурив новую сигарету от предыдущей. — Бывает, — разводит руками Неескенс. — А он мне говорил, что ты его ревновал, как психопат, избивал чуть ли не каждый день и вёл себя с ним совершенно по-скотски. Если это любовь, а не болезнь, то я — балерина. — Охренеть, — бурчит Райкаард, сверкнув глазами исподлобья. — Он постоянно всё так представлял, будто он весь такой из себя святоша с нимбом, а я — урод какой-то. — Эти порезы, которые ты ему на спине оставил, это что, нормально? — возмущается Неескенс. — Да что ты знаешь? — повышает голос Франк и даже привстаёт, чтобы казаться выше. — Ты видел ту сцену, которая до этого была? Ты слышал, что он мне наговорил перед этим? — Что бы там ни случилось, ты поступил как последний сукин сын, — твёрдо говорит Неескенс, ударив ладонью по столу. — Нормальный человек просто ушёл бы, если бы понял, что сейчас будет месиво кровавое. Надо было хлопнуть дверью и уйти. А ты продолжал этот садомазохизм. Тебе нужно было, чтобы Марко причинял тебе боль душевную, а ты ему платил болью физической. — Но я любил его! — возражает Франк. — И что, это всё оправдывает? Сядь, Райкаард, не маячь. Сядь, кому говорю! Франк, вздрогнув от резкого окрика Неескенса, нервно оглядывается по сторонам — в баре так шумно, что никто не услышал возглас Йохана — и осторожно опускается обратно на стул. — Всё-таки вы с Кройфом — одна сатана, — бурчит Райкаард, плеснув себе ещё и залпом осушив стакан. — Он с тобой так плохо обращался? — поднимает бровь Йохан. — Он мстил мне, — поясняет Райкаард. — За Марко. За то, что я вклинился между ними. Ну ладно, его можно понять. Марко такой. От него люди с ума сходят. Неескенс ухмыляется, вспомнив гибкое тело Марко, его эротичные вздохи и стоны, нежную кожу на внутренней стороне его бёдер, его невозможно длинные ноги и чувственные розовые губы. Пожалуй, да, он понимает, о чём говорит Франк. — Ладно, я не стремлюсь оправдать Марко, — вздыхает Йохан. — Он тоже краёв не видел, когда испытывал свои силы на тебе, на Гуллите, да и на других несчастных, о которых ты вряд ли знаешь. О них он рассказывал только мне… Он чувствовал себя всемогущим. И его не бить надо было, уважаемый Франклин Райкаард, а противостоять другими методами. — Где ж ты такой умный ходил, когда я подумывал то придушить его, то зарезать, то в дурку сдаться? — иронично спрашивает Франк, снова наполняя их стаканы. — Пытался отрезвить Марко, потому что боялся, что этим и кончится, — невесело смеётся Неескенс. — Получилось так себе. На самом деле Йохан был заворожён не меньше, чем жертвы Марко, но его зачарованность ван Бастеном носила другой характер. Марко для него был увлекательной книгой, захватывающим сериалом, и Йохану страшно хотелось узнать финал этой истории. Однако до последней страницы и до заключительной серии ещё далеко. — Слушай, а… если вы были так близки… — осторожно начинает Франк, пригубив виски, — может, хоть ты знаешь, что на самом деле там было у него с Берлускони? О, Йохан понимал, что он спросит. Но не имел достаточно времени в запасе, чтобы придумать ответ. — Они просто дружили, — помолчав, говорит Неескенс. — Марко до сих пор влюблён в него по уши, но, видишь ли, дон Сильвио к мужчинам равнодушен. Поэтому между ними были только дружба, взаимное уважение и восхищение. Впрочем, тебя наверняка волновало не столько это, сколько чувства Марко к нему, об этом могу сказать честно: Марко его любит. Он и есть второй главный мужчина в жизни Марко. После Кройфа. Вот и всё. Хрен знает, где потом всплывёт то, что Йохан говорит Райкаарду, и если хоть кто-то узнает, что Неескенс проболтался, то всё, ему не жить. В беседе на столь деликатную тему лучше умерить откровенность до минимума. — И чего, они правда никогда… — Райкаард вздыхает. — И на этой чёртовой вилле… — Они отдыхали там с женщинами, — сообщает Неескенс, скрестив на груди руки. — Вместе. Так что оргии были, это факт. Но только такие, сугубо классические. — Охренеть, — бормочет Райкаард и торопливо запивает эту информацию. — А правда, что это ты Марко сломал? — спрашивает Йохан, облокотившись на стол. — Он говорил, ты специально бил его по больному месту, чтобы усугубить ту старую травму… — Да теперь уже чёрт разберёт, — угрюмо говорит Райкаард, отведя взгляд. — Он столько раз мне это повторил, что я уже и сам стал сомневаться — может, он прав? Мне казалось, что нет, не было такого никогда, но я же всё время был… как в тумане… потом вообще плохо помнил, что творил. И Марко это твердил так уверенно… — Может, он и сам не знал наверняка, — предполагает Йохан, — но, повторяя снова и снова, поверил. Прекрати уже грызть себя за всё это, Франк. Ты ничего не исправишь, а вот жизнь себе испортишь. — Думаешь, её можно сделать ещё хуже? — усмехается Райкаард. — Конечно, и притом легко, — заявляет Йохан. — На тебя смотреть больно. Ну чего за перманентная печаль в твоих карих глазах? Сколько можно шляться чёрте где, топить тоску в алкоголе и цеплять случайных партнёров в барах? Разрушишь очередной свой брак, загубишь карьеру тренера — а ты ведь талантливый парень — и, чего доброго, какую-нибудь дрянь подхватишь, а то и ВИЧ. Надеюсь, до этого не дойдёт — но ты вдумайся, Франк. — Я опасен для людей, — тихо говорит Райкаард, глядя в стол. — Меня надо в клетке держать. — Вот ни хрена! — отрицает Неескенс, наклонившись к нему. — Ты сделал такие выводы только из-за Марко? Или с остальными ты тоже превращаешься в монстра? — Нет, — чуть слышно отзывается Франк. — Только с ним. Но, может, и с остальными тоже так будет. Просто от других я сбегал раньше, а от него не мог. — Честно говоря, смотрел на тебя и не верил, — качает головой Йохан. — Ты такой спокойный, рассудительный, мягкий в обычной жизни. Даже, может, слишком деликатный. И чего, появляется Марко, восходит полная луна — и ты сразу чудовище? — Примерно так, — вздыхает Райкаард. — Да не может быть, — морщится Неескенс. — Тебе нужно взять себя в руки и переключиться на что-то другое. Или на кого-то. Жизнь продолжается, понимаешь? Ну да, Марко по тебе катком проехался, Гуллит, твой лучший друг, которому ты верил, подвёл тебя, покусился на Марко, и тоже, кстати, еле ушёл от него живым. Хорошо, что у тебя вообще сил хватило вовремя ноги унести из «Милана». Но это же не конец, Франк. Ты будешь крутым тренером, у тебя есть способности, есть хватка. Только для этого нужно сейчас очень сильно постараться всё не загубить. Понял? Судя по выражению лица Франка, мыслями он уже далеко от их разговора. — Я, кстати, тоже на тебя смотрел и не верил, что ты — это ты, — вдруг говорит он. — Тот самый Неескенс, о котором я слышал. Холодный, циничный, жестокий. Со мной ты не церемонился, да и я себя вёл, как дерьмо последнее, грех обижаться. Но я же видел, какой ты с остальными. И не понимал, как вот такой ты, которого я вижу, вообще мог оказаться ближайшим человеком Кройфа. Что у вас общего. — О, — улыбается Йохан. — Тебе лучше не знать. У меня длинная, запутанная биография… Но, слушай, я надеюсь, что мы будем работать вместе ещё долго — как минимум до Чемпионата в девяносто восьмом, а значит, нам лучше научиться нормально общаться. Твоё отношение ко мне и наши постоянные пикировки сильно усложняют быт и портят настроение. Понимаешь, у меня тоже не самый приятный период в жизни. В июле я похоронил мужчину, которого очень любил… — Ох, — округляет глаза Франк. — Мои соболезнования… Прости, я не знал… — Да ничего, никто не знал, — отмахивается Неескенс. — Все более-менее понимали про Кройфа, но про него — нет. Он вообще неожиданно умер, он был ещё не старый, ему было чуть за пятьдесят… И мне пришлось организовывать церемонию, место на кладбище выбирать, закупками заниматься, обзванивать общих друзей, все дела… А потом Кройф явился на похороны. — Неескенс трёт лоб. — После мы с ним прихватили несколько бутылок оставшегося вискаря, уехали и напились вместе. — Ого. — У Райкаарда так бегают глаза, будто он не уверен, вправе ли вообще это слушать — или надо деликатно похлопать Неескенса по плечу и сказать: «Йохан, достаточно, тебе хватит». Но он не решается прервать Неескенса. — И я, если честно, мало что помню… — признается Йохан, глядя на него. — Мы говорили, много говорили… Ну… понимаешь, Кройф тоже был давно знаком с… тем человеком. Более того, в ту ночь он мне признался, что они были любовниками. Много лет. — Охренеть… — шепчет Райкаард. — И что ты сделал? — А что я мог сделать? — хрипло спрашивает Неескенс. — Пил и рыдал. Его всё равно не вернёшь. Кройф не знал, что я с ним встречаюсь, я не знал, что он встречается с Кройфом. А он отлично устроился, молодец он был. — Неескенс, шмыгнув носом, берёт салфетку из подставки на столе и сморкается. — Но я не собираюсь его за это осуждать или меньше любить его. Чего уж теперь. Всё было. И я благодарен ему за то, что мы были счастливы. Вот. Райкаард, тихо выругавшись, наливает им обоим побольше. А Йохан пытается вытащить из памяти что-то новое о той ночи, но не получается. Сняли номер в отеле. Пили. Кройф признался, что у него была многолетняя связь с Диком, что агентство Дика — их общее дело, в которое Кройф вложил немалую долю. И что теперь он намерен выкупить этот бизнес у семьи Дика по хорошей цене выше рынка, чтобы развивать его самостоятельно, а им отчислять процент в память о Дике. Это справедливое решение, в семье ван Дайков никто, кроме Дика, в недвижимости ни черта не понимает. Основной доход в дом приносил Дик. Так что Ванда, жена Дика, скорее всего, с радостью согласится на щедрое предложение Кройфа. Но Йохан абсолютно не помнит, была ли у них с Кройфом какая-либо близость в ту ночь. Это было бы логично, Кройф очень хотел утешить его, обнимал, целовал его волосы, почти как в мадридском отеле, где Йохан Второй рыдал на полу в ванной после прощания с Генералом. Кройф шептал ему: «Te quiero, mi amor», именно так, по-испански, и это было странно, оттого и запомнилось. Это слишком напоминало, как Марко стонал: «Ti amo, tesoro», обращаясь совсем не к Неескенсу, хоть и отдаваясь ему. Что, Кройф тоже пользовался ситуацией, чтобы выплеснуть эмоции и чувства, которые привык держать в себе? Но чем всё кончилось — чёрт разберёт. Проснулись они вместе, потому что кровать в номере в принципе была одна. Почти раздетые, кто знает, почему. Может, им просто было жарко в душной комнате со сломанным кондиционером — в разгар лета найти в Ницце приличные апартаменты на одну ночь совсем не легко. Дик знал это лучше всех… — Я понял, о ком ты говоришь, — тихо сообщает Франк. — Читал в газете, что он умер. Давай за него выпьем. — Давай, — благодарно отзывается Йохан. После той сюрреалистичной ночи Кройф снова появился в жизни Неескенса. Стал звонить, делиться планами, расспрашивать. Йохан Второй относится к этому более чем настороженно: Кройф же ничего просто так не делает. Может, хочет разведать обстановку в сборной, разнюхать, что да как, у человека, который там не первый год трудится. Интересовался, например, не приглашали ли Марко поработать в тренерском штабе, — да, признался Неескенс, Хиддинк ему звонил, но Марко не проявил никакого энтузиазма. Оно и понятно, ему есть чем заняться, у него отличная профессия — загорай себе на яхте, подставляя спину жаркому итальянскому солнцу, и отвечай нежными пошлостями, когда дон Сильвио гладит твою аппетитную задницу. Мечта, да и только. Но даже Кройфу Неескенс не собирался рассказывать об отношениях Марко и Берлускони, как и о своей нежной дружбе с Марко в принципе. Кройф звал Йохана Второго к себе в гости, и Неескенс еле сдерживал нервный смех. Очень хотелось язвительно сообщить, что Марко давно сдал Кройфа с потрохами, что Неескенс прекрасно знает — у Кройфа в Барселоне имеется молодой любовник. «Там же есть кому твой чупа-чупс облизывать, на кой хрен тебе я опять понадобился?» — думал Неескенс, отговариваясь делами. Может, у Кройфа что-то пошло не так с Гвардиолой? Или Марко всё это привиделось и между ними ничего нет? Да вряд ли, ван Бастен чует за километр, когда кто-то заходит на его территорию. Постоянное невидимое присутствие Кройфа стало нервировать, жить на орбите Кройфа — это приблизительно как курить, сидя на ящике с динамитом. Может, и не рванёт, а может, всё взлетит на воздух в самый неожиданный момент. Такое напряжение — последнее, что Неескенсу нужно сейчас, почти в сорок шесть лет, после потери любимого мужчины. Который был любимым, как выяснилось, не только для него. Как Кройф всё успевал? Неутомимый сукин сын. — А от чего он умер? — нарушает молчание Франк. — Какой был диагноз? — Бактериальная инфекция сердечных клапанов, — хмуро отвечает Неескенс. — Что это за хрень? — поднимает брови Райкаард. — Никогда не слышал о такой. — И слава богу, — вздыхает Йохан. — Надеюсь, больше и не услышишь. — Но это странный диагноз, — осторожно говорит Франк. — Правда. Очень странный. — Да, — после паузы признаёт Неескенс. — У него не было операций на сердце. А обычно такое бывает после хирургических вмешательств. Франк ждёт, что Йохан добавит какие-то выводы, но он молчит. А что толку? Он не знает ни одного человека, который мог бы желать зла Дику, кому была бы выгодна его смерть. Винить некого, кроме судьбы и самой жизни. — И что теперь? — спрашивает Райкаард, поставив стакан на стол. — Ничего, — пожимает плечами Неескенс. — Живу дальше, как видишь. Пытаюсь свыкнуться… со всем этим. И я не прошу твоей жалости, Франк, нет, мне этого не надо. Просто я не хочу, чтобы ты считал меня каким-то уродом и мудаком, у которого ни чувств, ни совести. Я не праведник. Но и не тот, кого ты во мне видел. — Чего я в тебе только ни видел, — задумчиво говорит Франк. — Всё вглядывался, вглядывался. Думал. Хотел понять. — И как, понял? — Теперь начинаю понемногу. — Чтобы понимать, надо общаться, — язвительно отмечает Йохан. — А не шипеть на меня змеёй и не глядеть волком… Ходячий зверинец ты, Франклин Райкаард. Тебе укротителя хорошего надо. — Да где ж такого взять, — усмехается Франк, закурив. — Глаза раскрой пошире, — предлагает Неескенс, — и посмотри на мир не сквозь свою вселенскую печаль и обиду, а как обычные люди смотрят. Ну правда, ему жаль Франка. Он ещё совсем молод, а норовит поставить на себе крест и стать угрюмым завсегдатаем баров, который каждому встречному за рюмкой рассказывает о своей несчастной любви, погибшей душе и всё такое. Франк — красивый, обаятельный парень. У него забавные смоляные кудряшки, приятный оттенок кожи цвета кофе с молоком, большие карие глаза, чувственные полные губы. Он выглядит таким ранимым и мягким. Чем дольше они работали вместе, тем более удивительным казалось Неескенсу то, что он слышал о Франке от Марко. Но Райкаард, в целом, не отрицает, что Марко вытаскивал из него на свет божий нечто такое, чего и сам Франк о себе не знал. «За что же ты его так ненавидел, Марко, зачем мучил так, будто хотел со свету сжить? — думает Йохан, глядя на губы Франка, выдыхающие дым сигареты. — За то, что он любил тебя — но не знал, как это правильно делать, и творил чёрт знает что? Так не ты ли сам его в себя влюбил? » — Чего? — спрашивает Франк, немного не поняв, куда уставился Йохан, и посмотрев себе на грудь. — Куртку прожёг? Или что там? — Нет, всё нормально, — отмахивается Неескенс, прикончив содержимое своего стакана. — Ещё налей. Они сидят в баре долго, разговаривают на разные темы — о футболе, о сборной, об «Аяксе», каким он был и каким он стал, Неескенс вспоминает то Испанию, то Америку и вдохновенно рассказывает Франку, как однажды был приглашён в Белый дом и трахался со своим спутником в тамошнем сортире. Райкаард слушает с отвисшей челюстью, видно, что он представлял себе Неескенса немного другим. Когда они наконец решили, что им хватит, оба были настолько хороши, что еле-еле попали в двери лифта, которые упорно уворачивались от них. Неескенс раза три уронил свою ветровку — снял, потому что стало жарко, а ронял, потому что забывал, что держит что-то в руках, и Франк чуть не навернулся, поднимая то имущество Йохана, то его самого. Кое-как вспомнив, на каком этаже их номер, они с трудом помогают друг другу остаться в вертикальном положении, пока едут в лифте. В зеркале отражаются их совершенно невменяемые лица, и Йохан смеётся, уткнувшись в плечо Франка, а тот неожиданно обнимает его и крепко прижимает к себе. — Ты, оказывается, офигенный, — ёмко сообщает он, и по его тону ясно, что это для него прямо открытие. Озарение из разряда тех, которые сваливаются на тебя только по пьяни. — Да ты тоже ничего, — отвечает Неескенс, подняв голову. Франк смотрит ему в глаза, и Йохану кажется, что сейчас Райкаард его поцелует, но тут лифт, звякнув, останавливается на нужном этаже. Они добираются до номера, вваливаются туда. Щёлкает замок — Франк запер дверь. Он всё-таки более трезвый, видимо, стаж помогает пьянеть не так быстро, а Неескенса сильно развезло с непривычки, да ещё и от курева. Развернувшись к нему спиной, Йохан хочет снять футболку, но Франк подходит сзади и ловит его руки. Неескенс слышит его шумное дыхание — он трётся губами о макушку Йохана, втягивает носом запах его волос. Ну да, конечно. Кто бы сомневался, что этим кончится. А почему нет? Франк рослый, сильный, с ним наверняка будет хорошо. И вообще, любопытно, так ли страшен этот чёрт, как его Марко обрисовал. Неескенсу бояться нечего и некого. Поздновато ему какого-то Райкаарда пугаться. Он уже был везде, всё видел и всё испытал на собственной шкуре. — Что замер? — тихо спрашивает Йохан, сжав его ладони. — Хотел спросить, всё ли в порядке, — шепчет Франк ему в ухо. — Но слова забыл. Ты вкусно пахнешь. — На хрена тут слова? — Неескенс поворачивает голову и смотрит ему в глаза. — Я тебе ещё не врезал — значит, всё в порядке. Действуй. Целуя его, Йохан отмечает, что на ощупь его губы такие же мягкие, ласковые, как и на вид. Вот и славно. Пожалуй, это наилучший вариант для них обоих.       С трудом выходя из сна, Неескенс с трудом понимает, где он, что это за постель, чей запах он чует, да и вообще, к чёрту подробности, он, собственно, кто? — Привет, — слышит он знакомый голос рядом. Ах вот оно что. В памяти на бешеной скорости прокручивается весь вчерашний вечер, а за ним и ночь. К собственному удивлению, Неескенс помнит всё. И довольно подробно. — Привет, — отзывается он, открывая глаза. — Ты как? — Да так, — морщится Франк. Он полулежит рядом, опершись на локоть. Кровать совсем узкая, как они тут вдвоём помещаются? — Вот, будить тебя уже собирался. Выезжать скоро. — А, — говорит Неескенс, моргнув. — Понятно. Ты в душ сейчас? — Нет, я уже. Так что иди. — Райкаард прерывисто вздыхает, видно, что он очень волнуется. — Хотя стоп. Подожди. Если что-то было не так… неправильно… может, зря я к тебе полез вообще… Зря? Твою мать, с Неескенсом давно не происходило ничего настолько приятного. Носить траур по Дику, конечно, благородно и возвышенно, только вот надо и дальше жить как-то. Если получится вытащить и погрязшего в своей озлобленности Райкаарда — будет здорово. — Не бойся, чудовище моё, — шепчет Йохан, касаясь его щеки. — Больше никому не дам тебя в обиду. — И сам не обидишь? — несмело улыбается Франк. Хоть зубы у него и пожелтели от табака, на фоне его кожи всё равно кажутся белыми. — Конечно. Неескенс ласково проводит пальцем по его губам, Франк ловит его ладонь и прижимает к щеке. Совсем как Марко делал. Сколько ж всего они друг от друга нахватались… — Поцелуи потом, — строго говорит Неескенс. — Дай зубы почистить.

***

Бадхевердорп, декабрь 2001 — А как у Франка дела? — спрашивает Марко, плечом прижав трубку к уху. — Не слишком весело, — усмехается Неескенс. — Работает в Роттердаме, со «Спартой», и то хорошо. — Что, всё ещё грузится? — вздыхает Марко, вытаскивая блокнот из сумки, с которой ходил в спортзал. Он записывает все данные о своих тренировках. — Ты же прекрасно знаешь, какой он, — отзывается Йохан. — Если у него не случится более страшных провалов, будет благополучно казнить себя за Евро-2000 до самой смерти. Может, вы уже не через меня пообщаетесь? Сколько можно-то, Марко? Рождество скоро, давай соберёмся где-нибудь, посидим все вместе. — Ты ещё предложи моего парня пригласить, — кокетливо смеётся Марко. — О, а давай вообще у вас встретимся? — тут же подхватывает Неескенс. — Хоть посмотрю, наконец, как этот Аркоре выглядит, на что похожа легендарная обитель зла, «Сан-Мартино». Там, наверное, тепло и хорошо, не то что тут… — Да не особо, зимой и в Ломбардии тот ещё дубак, — вздыхает Марко — страшно хочется в Аркоре, какой бы ни была там погода. — Вы теперь, наверное, редко видитесь. Зачем вам ещё и я. Лучше вам без меня куда-нибудь выбраться. Вроде столько лет Неескенс и Райкаард вместе, а Марко всё не устаёт охреневать от самого факта каждый раз, когда об этом речь заходит. Когда Неескенс ему честно рассказал в девяносто седьмом, что они с Франком стали парой, Марко был шокирован, всячески пытался отговорить Йохана от этой сомнительной затеи, но не тут-то было. Марко не понимает, что Неескенс нашёл во Франке. Йохан остаётся эффектным и привлекательным мужчиной, когда они с Райкаардом сошлись — ему только-только исполнилось сорок шесть, он был в самом расцвете. При его внешности и харизме он мог получить любого, на кого положил бы глаз, но выбрал Франка. Зачем? Почему? Марко пытался ему объяснить, что Франк опасен и нестабилен, что он как минимум странный, что Марко сильно ошибся, когда связался с ним. Неескенс мягко, но настойчиво отвечал, что сам во всём разберётся, и намекал, что с ним Франк вовсе не такой, каким был с Марко. После ЧМ-98, на котором Нидерланды уступили Бразилии по пенальти в полуфинале, Хиддинк покинул пост, и Неескенс, подключив Кройфа, пролоббировал кандидатуру Райкаарда. Его назначили новым главным тренером сборной, несмотря на очевидный недостаток опыта. Марко догадывается, что это было следствием амбиций не Франка, а Неескенса, который продолжил работу в той же должности, только теперь уже при Райкаарде. Неескенс не может спать абы с кем, ему нужен именитый, авторитетный любовник. Наверное, ему пришлось немало потрудиться, чтобы убедить Франка впрячься в такое, но в целом они собрали хороший тренерский штаб, даже Рууда Крола туда пригласили. Так что Йохан и ответственность на себя брать не стал — хотя при желании мог занять место Райкаарда — и оказался в центре событий, с возможностью влиять на решения главного тренера и применять свои знания. На Евро-2000 сборная успешно дошла до полуфинала, но всё кончилось катастрофой. В полуфинале Нидерланды напоролись на Италию, и матч был ужасен. Марко не интересовался футболом после завершения карьеры, даже по телевизору крайне редко его смотрел, однако лично посетил тот полуфинал. Играли в Амстердаме, совсем рядом с Бадхевердорпом, где Марко сейчас живёт, и самое главное — приехал Сильвио. Он решил понаблюдать за своей сборной вживую, а не по телевизору, так что Марко не мог упустить возможность легально посидеть с ним в одной ложе и снова увидеть, как он смотрит футбол. Это отдельное зрелище, его личный моноспектакль и ни с чем не сравнимое удовольствие. Для Сильвио вечер 29 июня 2000 года был очень счастливым, да и для Марко тоже. Радость любимого мужчины значила для него куда больше, чем результат Нидерландов. Кроме того, приятно было посмотреть, как Франк терпит такой крах. В основное время Нидерланды не только не забили ни одного гола, но и дважды промахнулись, когда получили возможность пробить пенальти. Дважды! Италия не пропустила, однако и забить не смогла. Матч закончился с нулевым счётом — и основные девяносто минут, и дополнительные полчаса ни к чему не привели. Дело дошло до серии пенальти. У голландцев только Клюйверт смог собраться и забить, а итальянцы хладнокровно заколотили три мяча. Реализовать только один из четырёх одиннадцатиметровых! И в основное время два раза промазать! Господи! Марко прямо чувствовал, как его собственный позор на Евро в Дании меркнет в сравнении с этим безобразием. Неескенс и Райкаард, с одной стороны, были молодцы, что дошли до полуфинала при скромном опыте Франка. Они преодолели Чехию, Францию, Данию в групповом этапе, разгромили Югославию 6:1 в четвертьфинале. Но, с другой стороны, такой полуфинал им никогда не простят. Марко это очень хорошо понимал. Он позвонил Неескенсу только поздней ночью, прохаживаясь в махровом халате на голое тело по коридору пафосного амстердамского отеля, в котором остановился Сильвио. Йохан ответил. Марко выразил сожаления, Неескенс поздравил — вежливо и печально. «Дай Франка», — попросил Марко. Он не знает номер сотового Райкаарда. «Не могу, — тихо отозвался Неескенс. — Он… в ванной». Но по тону его голоса Марко прекрасно понял, что Райкаард рядом, просто отмахивается, когда Неескенс указывает ему на телефон. «Ревёт?» — усмехнулся Марко. «Да, — покладисто согласился Неескенс. — Ещё как». «Пожалуйста, скажи, что я очень ему сочувствую, ни капли не злорадствую и рад, что ему удалось выстроить такую команду, которая дошла до полуфинала, — вздохнув, сказал Марко. — Хоть и понимаю, что это была в основном твоя заслуга». «А я понимаю, что ты на самом деле ещё как злорадствуешь, — откликнулся Йохан. — По голосу слышу. Ладно, Марко, иди, празднуй победу с ним. Не трать время на проигравших, раз у тебя есть победитель». Тут возразить было нечего, и на этом они закончили разговор. Эйфория продлилась недолго — Франция одолела Италию в финале, пусть еле-еле смогла сравнять счёт на девяносто третьей минуте, а победила и вовсе благодаря правилу «золотого гола» — любой гол, забитый в дополнительное время, считался победным. Сильвио отнёсся к этому философски, а Неескенс деликатно не стал звонить. Поражение в финале всегда горше, чем в полуфинале. После Евро Франк ушёл из сборной, и Неескенс тоже. Оба осели в Нидерландах, работают в клубах: Франк — в роттердамской «Спарте», Неескенс — в НЕКе из Неймегена. С Неескенсом Марко видится, с Франком — понятное дело, нет. Но ему кажется, что после совместного фиаско и у Йохана с Райкаардом не всё ладно. Франк наверняка замкнулся и озлобился, ему кажется, что весь мир против него, и только терпение может помочь Неескенсу снова его оживить. Если, конечно, у Йохана таковое осталось. — Помиритесь вы уже, — повторяет Неескенс в телефонной трубке. — Меня достало, что вы друг от друга морды воротите, а сами у меня постоянно выспрашиваете, как там Франк, как там Марко. Вы взрослые люди, ну. И друг за друга переживаете, хоть и виду не подаёте. Пойми, Марко, вы в ответе за тех, кого вовремя не послали. Оба. — Тебе-то зачем нужно наше примирение? — спрашивает Марко, сев в кресло перед компьютером. — А вот решил на старости лет добро творить, — смеётся Неескенс. — Всех помирю, сам увидишь. Кройфа с Кайзером, тебя с Франком. — Свежо предание… — ворчит Марко, открывая свой блокнот. — Нет, дорогой. Забудь. Не бывать такому никогда. Нам с ним лучше друг от друга подальше держаться. — Надейся… — вздыхает Неескенс. — Как твой? Ты к нему на Рождество? — Да какое там, у него дел по горло, — отзывается Марко, выведя на экран компьютера нужный документ. — Он ещё сам не понимает, сможет ли к семье приехать. Мне сказал не дёргаться, потом увидимся. — Зато ты теперь имеешь полное право снова звать его «Presidente», — с чувственным придыханием отмечает Йохан. — Я и не прекращал, — усмехается Марко, вбивая в ячейки таблицы данные из своего блокнота: пульс, мощность, дистанция, минуты. — Для меня он всегда «Presidente». Марко предпочитает отслеживать свою физическую форму с помощью несложных графиков. Чтобы фиксировать пульс, он крепит на грудь кардиомонитор перед тем, как оседлать велотренажёр. Пять минут на 180 ваттах, четыре на 140, шесть на 190, ещё пять на 180 и в завершение — восемь на 130. Что ж, вроде всё идёт хорошо. Ему необходимо быть здоровым, сильным, подтянутым и мускулистым. В мае завершающегося 2001 года Сильвио победил на парламентских выборах и триумфально вернул себе власть. Марко стал любовником действующего премьер-министра Италии. Звучит великолепно, и Марко откровенно наслаждается своим новым статусом, пусть он и не лучшим образом сказывается на их отношениях. После выздоровления Марко провёл в Монако ещё два года. Всё это время они с Сильвио виделись часто, могли себе позволить надолго пропадать и радоваться друг другу, быть счастливыми вместе. Это были восхитительные годы. Наверное, лучшие в жизни Марко. В девяносто седьмом у него родился долгожданный сын, Александр, теперь и у него две девочки и мальчик, как у Кройфа и у Сильвио, всё сошлось. Марко занимался только семьёй, самим собой и своими отношениями с Сильвио, больше ничем. А что ещё нужно для счастья? Как и обещал, Марко научился стриптизу, посмотрел много фильмов, из которых можно черпать вдохновение, и не уставал радовать Сильвио новыми идеями для разнообразия их сексуальной жизни. Неескенс дал несколько подсказок насчёт гардероба и ролевых игр. Далеко не все его советы Марко счёл необходимым применить на практике — они с Неескенсом очень разные по типажу, но некоторыми воспользовался. Ему хотелось испытать всё, вообще всё, и непременно только с Сильвио. Ни о ком другом он не думал. Сильвио ценил его старания и открытость, блаженствовал с ним. Марко никто и никогда так не любил, а он сам практически боготворил своего покровителя. В девяносто восьмом году Марко пришлось уехать из Монако. Дочки подрастали, настало время отдавать их в школу, и Марко с Лисбет были солидарны: дети должны учиться в Нидерландах. В Монако нормального образования не получишь. Так что они купили дом в маленьком уютном Бадхевердорпе и перевели все свои финансы на родину. Расстояние — не проблема, учитывая, что у Сильвио имеется несколько самолётов, и он может прислать один из них за Марко в любую точку мира, как только у него появляется время, а Марко живёт совсем рядом с аэропортом. Марко строго следит за своей физической формой, много тренируется и занимается спортом. В Нидерландах он всерьёз увлёкся гольфом, настолько основательно, что это, с точки зрения Лисбет, походило на лёгкую одержимость, и Марко не успокоился, пока гольф-клуб «Нордвейксе», к которому он присоединился, не стал лучшим в премьер-лиге в 2000 году. Футбольная карьера позволила сколотить неплохой капитал — двадцать три миллиона в пересчёте на эти новые евро. Марко абсолютно не улыбалось думать о какой-то работе, но и просто проедать эти деньги было глупо, а четыре процента годовых, которые он получал, пока жил в Монако, казались совершенно смешными. Он не стал говорить об этом с Сильвио — тот и так устаёт от ежедневных обсуждений финансовых вопросов, Марко не хотелось утомлять его этим. Посоветовавшись со своим личным юристом и с несколькими специалистами, Марко выбрал организацию при именитом банке с хорошей репутацией, красивым современным офисом, убедительными менеджерами — и инвестировал свои средства в ценные бумаги. Он надеялся, что акции станут приносить ему доход и привезённые из Италии деньги будут работать на него сами по себе. Ему хватило бы пятнадцати процентов в год. Но потом случилось одиннадцатое сентября. И вместе с башнями-близнецами рухнули биржи. Как только Марко понял масштаб последствий, по его спине пробежал лёгкий холодок. Двадцать три миллиона были тем, чем он обладал и мог распоряжаться. Сейчас все деньги вложены в эфемерные бумажки, которые то дешевеют, то дорожают, и чёрт знает, что с ними случится дальше. Что вообще будет после такого масштабного теракта? Может, третья мировая начнётся. Марко страшно захотелось иметь живые деньги под рукой, желательно, вообще в виде мешков с наличностью — или хотя бы в виде цифр в выписках со своих банковских счетов. Иначе… иначе они ведь могут просто испариться, и никто не сможет их вернуть. Он поехал в сверкающий небоскрёб, обитателям которого доверил свои деньги, его персональный менеджер собрал команду, которая занималась его финансами, и Марко потребовал чёткого, ясного, немедленного ответа: сколько у него останется, если он заберёт свои вложения прямо сейчас? «Около тринадцати миллионов, — сказал менеджер, нервно сглотнув. — Однако, если вы не станете этого делать, господин ван Бастен, мы гарантируем, что сможем не только вернуть, но и приумножить ваш капитал». Марко было насрать на то, что они там гарантируют. Он хотел свои деньги обратно. Немедленно. Сейчас у него хотя бы тринадцать миллионов — да, это на десять меньше, чем было, но всё-таки кое-что. Он велел немедленно продать все акции и вернуть ему то, что осталось. Хватит, наигрался. Окей, это не прокатило, но на тринадцать миллионов можно худо-бедно прожить в течение долгого времени. Он ни с кем не поделился своими переживаниями по этому поводу. Даже Лисбет ничего не узнала, и Марко пока не хочет её волновать. Финансовое положение семьи — его зона ответственности. Лисбет немного нервничает из-за того, что он ничем не занят, кроме себя. Гольф — это так, развлечение, не работа. А Марко не желает связывать себя какими-то обязательствами, кроме тех, какие у него уже есть перед самим собой, перед семьёй и перед Сильвио. Все свои силы и средства Марко вкладывает только в себя самого — нужно быть неотразимым, выглядеть молодо и свежо, а то Сильвио может и на какого-нибудь другого парня глаз положить. Лиха беда начало, с Марко ещё нервничал и стеснялся, а теперь убедился, что это совсем не страшно, и может обратить внимание на кого-то ещё. Хоть вон на этого украинского мальчика, которого Сильвио недавно купил для «Милана», — Андрея Шевченко, он ничего такой, а главное — юный и энергичный. Можно представить, как он вцепится в Сильвио, если поймает его заинтересованный взгляд. Но Марко свои позиции сдавать не намерен, он будет бороться и будет выглядеть настолько молодо, насколько сможет. Даже если придётся прибегать к пластической хирургии и прочим ухищрениям, которыми пользуется сам Сильвио. Пока Марко достаточно здорового образа жизни, спорта и несложных косметических процедур в одном из дорогих салонов Амстердама. Лисбет прекрасно понимает, что связывает её мужа и Сильвио, но благоразумно помалкивает. У них трое детей, как-никак, уже поздно что-либо менять. Раз уж Марко не хочет выбирать себе новую профессию, богатый и влиятельный покровитель более чем кстати. После того, как Сильвио снова возглавил правительство, он стал реже видеться с Марко, и это грустно, Марко очень скучает. Зато у него больше времени, чтобы придумать новые развлечения для них. Теперь они встречаются только в Аркоре, лишь там Сильвио чувствует себя в полной безопасности, а с конспирацией нужно быть ещё строже, чем раньше, всё-таки он премьер-министр. И, если уж Сильвио удаётся выкроить время для Марко, они себе ни в чём не отказывают и успевают за несколько коротких дней столько, что хватило бы на пару недель. — Марко! — слышит он голос Лисбет с первого этажа. — Ой, слушай, меня жена зовёт, — сообщает он Неескенсу. — Созвонимся, может, вечером? — Окей, после девяти набери меня, — отзывается Неескенс. — Давай, удачи. — Марко, иди сюда! — повторяет Лисбет, и в её голосе звенят нотки паники. Господи, что стряслось? Лисбет не из тех, кого легко напугать. Что-то с детьми? Марко вылетает из кабинета, сбегает по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, проносится мимо украшенной ёлки, стоящей в углу большого зала, возле камина. — Ты где? — спрашивает он, озираясь. — Что случилось? — Здесь. — Лисбет выходит ему навстречу из прихожей. Значит, в дверь действительно звонили, не послышалось. — Марко, тут… тут… Она протягивает ему листок бумаги, Марко торопливо забирает его, и в дрожащих руках Лисбет остаётся только разорванный конверт. Марко пробегает глазами несколько строк короткого письма на официальном бланке и чувствует, что у него подкашиваются ноги. — Да как… — бормочет он. — Да как так. — Это же ошибка? — шепчет Лисбет. — Это же ошибка, да? Марко ещё раз перечитывает. «Данное налоговое требование обязывает господина ван Бастена полностью уплатить до 31 декабря 2001 года: 32 800 000 евро». — Я… я разберусь, — тихо говорит он, кое-как взяв себя в руки. — Принеси мне телефон. И мою записную книжку. Пожалуйста. Лисбет убегает за телефоном, а Марко пытается понять, что теперь делать. Это ошибка, но не налоговой. Это его собственная ошибка. Косяк его юриста или финансовых советников, которые занимались переводом денег, полученных от «Милана» отнюдь не законным путём, из Монако в Нидерланды. Его уверяли, что всё было сделано идеально, что они учли все нюансы. Видимо, не все. Господи. Тридцать два миллиона. Почти тридцать три. Даже если он отдаст все свои деньги до гроша — всё равно останется должен, и, кажется, не сможет выплатить эту сумму до конца своих дней, чем бы он ни занялся в дальнейшем. Значит, его признают банкротом. Ох. Так. Что делать-то? Сделав пару звонков в банки, где лежат его деньги, Марко понимает, что худшие опасения подтверждаются. Все его счета заморожены. Сейчас уже почти Рождество. Даже если он упросит налоговую разблокировать хотя бы один счёт ввиду наличия троих детей, которых надо кормить, пока он будет изыскивать нужную сумму, доступ к деньгам он получит не раньше окончания каникул. А жить-то на что? Наличных в доме кот наплакал. Повздыхав, Марко набирает номер, который знает наизусть, — мобильный Сильвио. Тот вовсе не торопится ответить, но на третий раз отзывается: — Марко, что-то срочное? У меня совещание правительства, я немного занят. — Ну такое, весьма срочное, — нервно посмеявшись, говорит Марко. — На меня налоговая наехала. — Твою мать, — вздыхает Сильвио. — Сколько хотят? — Тридцать три миллиона евро. — Охренеть. Даже у меня столько свободных денег нет. — Да и не надо, как я смогу у тебя взять такую сумму, — отказывается Марко. — Но, слушай, у меня все счета заморозили. Перед Рождеством. Ага. И я тут, считай, без гроша остался. Знаешь, кажется, теперь я готов принять предложение, которое ты мне делал несколько раз. Сильвио поймёт, о чём он. Он пытался продавить Марко, чтобы тот регулярно получал от него деньги, — хотя бы незначительные (для Сильвио) суммы. Ну как так, они столько лет вместе, а Марко только подарками берёт, это неприлично для человека такого уровня, как дон Сильвио. Есть пассия, неважно, какого пола, — значит, пассию надо содержать. Бывают, конечно, сильные и независимые типа Марко, но Сильвио — человек весьма консервативный в этом плане, проще взять его деньги, чем извернуться и найти способ отказаться. Марко, впрочем, это до сих пор удавалось, а вот теперь о гордости пора забыть. — Я понял, — помолчав, говорит Сильвио. — Всё в силе. Бери семью, приезжайте ко мне на Рождество, а с вашей налоговой будем разбираться после праздников. — Думаешь, нас выпустят с такими долгами? — сомневается Марко. — Конечно. Они же подумают, что ты ко мне за миллионами едешь, — смеётся Сильвио.