…живой металл Как сердце стучал; ночами читал Между струн, между строк: Она — клинок
Мельница. «Тристан»
— … Но кто же пожертвует даже для любимого существа своей честью? — Сотни тысяч женщин жертвовали. Генрик Ибсен «Кукольный дом»
Прежде чем отправиться к остальным детям, сидевшим у костра в компании нескольких женщин, Халдан попрощался с Карантиром. В знак почтения он склонил голову в поклоне, но тут же гордо поднял подбородок и сказал, с улыбкой взглянув на Халет: — Она — самая сильная! Я всем расскажу, что она тебя победила! — Нет, Халдан! — строго осадила его Халет. — Ты никому не расскажешь о том, что видел в лесу! Понятно? Это должно остаться нашей тайной. Мальчик лукаво взглянул на нее, но все же кивнул. — Хорошо. Я никому не скажу, но обещай мне, что не будешь больше уходить одна. Ты можешь сразиться с ним на глазах у всего народа. Пусть все наши видят, что ты сильнее эльфийского князя! — Она уже доказала твоему народу свою силу, сделавшись предводительницей в час смертельной опасности, — вмешался Карантир. — Разве тебе и другим из твоего племени недостаточно этого? Халдан уже открыл рот, собираясь возразить, но Халет перебила его приказом: — Иди сей же час к матери. Она, должно быть, беспокоится… На что ее племянник недовольно фыркнул, но не решился ослушаться восхваляемую им родственницу и резво побежал в направлении сидевших вокруг костра сородичей. Проводив его взглядом, Карантир остановился и потупился. Халет встала напротив него, глядя снизу-вверх. — Я бы убил тебя, если бы не появился мальчишка… — Я знаю. — Завтра утром я прикажу моим воинам собираться в обратный путь… — Ты не можешь уйти — мы не расплатились с тобой за спасение и помощь, — твердо сказала в ответ ему атанет. — Вы ничего не должны мне. Голос Карантира прозвучал отстранённо. — Должны, — возразила Халет, неожиданно шагнув к нему и коснувшись его руки. — Ты и твои воины спасли нас от верной смерти. По твоему приказу мои люди получили все, чтобы заново обустроить жизнь. Мой народ почитает тебя, но не привык оставаться в долгу. — Сегодня ты уплатила его, — ответил Карантир, заглядывая в блестевшие в темноте светлые глаза воительницы и ощущая, как жар от ее прикосновения к его руке стремительно распространяется по всему телу. — Ты могла убить меня… — Нет, не могла, — атанет отрицательно покачала головой. — Помешала рана… Ты смог ранить мое сердце, князь… Лицо Халет в темноте казалось сосредоточенным и серьезным, и Карантир медлил, желая склониться к нему, чтобы отчетливее ощутить ее запах и вкус красивых припухлых губ. Устремленные прямо на него глаза атанет опасно мерцали, как во время их поединка. Брови изогнулись, крылья носа трепетали, рот приоткрылся. Она ждала, вся превратившись в предвкушение… Кровь снова с силой прилила к щекам. Мгновенно сделалось душно, и Карантир мысленно вознёс хвалу Эру за то, что Халет не может разглядеть алой краски, заливавшей его лицо. — Морьо, вот ты где! — прервал их уединение внезапно вынырнувший из темноты Тьяро. — Я тебя обыскался! Наши уже готовы отправиться рыскать по всему лесу и прочесывать берег, потому что их командир и лорд отсутствует в лагере с самого полудня, и никто не знает, куда он мог направиться! В ответ Карантир лишь смерил друга испепеляющим взглядом. Халет кивнула на приветствие Тьяро и исчезла, бесшумно скрывшись за росшими неподалеку платанами. Карантир и командир стражей направились к стоянке. Угрюмая молчаливость первого не осталась незамеченной его другом. — О чем задумался, Лорд Таргелиона? — шутливо обратился к нему Тьяро. — Завтра возвращаемся домой, — бросил в ответ ему Карантир и зашагал быстрее, стиснув зубы. — Давно пора! — поддержал его Тьяро. — Ребята уже соскучились по дому… Хоть мы и успели сдружиться с некоторыми из атани, а все же дом есть дом… — доносилось до слуха удалявшегося Карантира. Он шел, кипя гневом, сердясь на себя, на Тьяро, на Халдана, на всех и вся… Каждый из них был виноват, каждый вел себя как сущий глупец, а он сам — как самый настоящий безумец. Зачем он стал сражаться с ней? Почему не прикончил сразу, как увидел? Зачем пялился на нее из кустов у реки? Почему она не убила его, когда появился мальчишка? Почему сказала, что он ее ранил? — В голове Карантира раздавалось множество вопросов, ответов на которые у него не было. Все эти неразбериха, сумбур и отсутствие ясности заставляли его свирепеть, как вонзившаяся в загривок стрела — дикого вепря. Ужинать Карантир не стал, а направился прямиком к себе. Не раздеваясь он бросился на свой походный матрас, расстеленный в дальнем углу шатра и отделенный от остальной его части плотной занавесью, и зарылся головой в подушку, с силой сминая ее в сжатых кулаках.***
Перевалило за полночь. Бессонница, частая спутница гнева, привычно не покидала Карантира. Гнев в его душе все еще не утих. Но Карантир старался унять его, сознавая бессмысленность своей злобы. Он лежал в шатре на измятом походном тюфяке и прислушивался к тихому треску сверчков и кузнечиков, раздававшемуся снаружи. В какой-то момент ему показалось, что к этим непрестанно повторявшимся звукам присоединился шорох чьих-то тихих шагов, приближавшихся ко входу в шатер. Все тело Карантира вмиг напряглось. Дыхание перехватило. Мороз прошел по коже, после чего та помимо его воли загорелась давно позабытым томящим пламенем. Он точно знал — это Халет. Ее шаги Карантир каким-то магическим чутьем мог различать среди всех прочих и узнал бы из сотен и тысяч шагов других смертных и эльдар. Он ждал ее, замерев, весь превратившись в слух. Атанет помедлила у входа, но затем решилась и с легким шуршанием отодвинула полог, проскользнув внутрь. Карантир лежал, плотно прикрыв глаза и беззвучно вдыхая нагревшийся воздух. Эта игра в «я тебя не вижу, я тебя не слышу» была ему не по душе. Но все же он оставался недвижен, не желая спугнуть ее неосторожным движением или громким вдохом. Нетерпение начинало овладевать Карантиром, когда он почувствовал исходившее от нее тепло. Халет теперь стояла совсем близко, рядом с его походной постелью. Взгляд ее мог различить лишь смутные очертания лежавшей на тюфяке темной фигуры. Карантир знал — атани плохо видят в темноте. Он слышал ее дрожащее дыхание, чувствовал частое биение ее сердца под слоями льняного платья и нательной рубахи — Халет волновалась. И Карантиру отчего-то захотелось унять это тревожное волнение, успокоить ее, но он сдержал себя и продолжал недвижно лежать, выжидая, что произойдет в следующее мгновение. Вот кончики дрожащих пальцев Халет коснулись и медленно, едва ощутимо, провели по его правой щеке. Затем ее ладонь переместилась на его голову и не спеша огладила черные гладкие пряди на затылке. Как же это было томительно и приятно — ощущать ее прикосновения к себе! Карантир не выдержал… Одним точным, выверенным движением он протянул руки и обвил ими талию стоявшей у его ложа девы, привлекая ее к себе, приподнимаясь, сверкая на Халет блиставшими в ночной тьме красноватыми огоньками в зрачках. Она вздрогнула, но подавила вскрик, уступая его силе, чувствуя, как неумолимо тело ее притягивается, все плотнее прижимаясь, к его ощущавшемуся горячим телу. Халет не противилась, опускаясь на измятый тюфяк рядом с Карантиром. Как только это случилось, руки ее тоже с силой обхватили его. Она обнимала плечи, тянулась губами к его лбу, волосам, шее, горячечно выдыхая, шепча в его заостренное ухо: — Ну, здравствуй… князь… Что же ты за красота такая?.. Что за сладость?.. — Иди ко мне… — глухим голосом позвал в ответ Карантир, крепче стискивая в объятиях ее казавшееся хрупким тело. Укрывшись тонким покрывалом, они сцепились и переплелись, захлебываясь дикими, беспорядочными поцелуями, чередовавшимися с исступленными покусываниями. Со стороны это, должно быть, выглядело как возня, наполненная мычанием, фырканьем, охами и слышным время от времени глухим рыком. Найдя наконец губы Халет своими, Карантир жадно впился в них, глубоко погружая язык внутрь ее рта, стараясь прикусить ее нижнюю губу. При этом он обхватил ладонями голову Халет у висков, а она прижималась к нему, стискивая руками его шею, не пытаясь вырваться из тисков его объятий и сама, как казалось, желая задушить Карантира в своих. «Ты — Макилиэн*… Мэльва мèрка Макилиэн*…» — повторял ей Карантир в осанвэ, вливая ласкающие звуки прямо в ее открытое для него сознание. Эти слова были услышаны — Халет встрепенулась, вздрогнула, не сразу поняв, что слышит его голос лишь в голове. Сама она не умела ответить ему, но могла улавливать обращённое к ней осанвэ Карантира. Конечно, она не понимала квенья, на котором он привык выражать санвэ*, но слыша его речь, Халет завороженно внимала ей, оглаживая его лицо. Так он гипнотизировал ее, заставляя дрожать от страсти, то и дело покрываясь мурашками, нетерпеливо трепетать, желая его, ощущать прикосновения его ладоней каждой частицей тела, извиваться в его руках, томиться неутоленной жаждой его огня. Карантир сам снял с нее одежду и снял свою. Он упивался ее запахом, ее кожей, ее жаром, ее желанием. Все остальное словно осталось где-то далеко, в другом мире, от которого они были отделены плотной занавесью, отгораживавшей его ложе. Он хорошо мог видеть ее в кромешной темноте шатра. Расширенные глаза Халет — в них отражался он сам, его искаженное вожделением лицо, его отчаянное исступление. Ее припухлые губы приоткрыты, но она не дышит — дыхание перехватило после его особенно резкого движения. Еще один рывок, еще одно движение бедрами, и она зажмурится и закричит, вонзая ногти в его скользкую от пота задницу. Когда это случится, Карантир будет завороженно смотреть на нее обезумевшим, диким взглядом. Зрачки его тоже расширены и горят красноватым светом, кровь прилила к лицу, окрасив в алый щеки, лоб и даже шею, капли пота стекают по напряженной спине, струятся по груди… Весь он — натянутая струна, вибрирующая на предельной частоте. Но ему мало этого, мало ее, мало обладания. Карантир желает упрочить их связь, окончательно и бесповоротно соединиться с ней, сделаться для Халет частью ее мира, потому что она уже стала продолжением его тела, его источником удовольствия, которым, кажется, невозможно насытиться. Резким движением он переворачивает ее на живот, захватывает изящную шею в сгиб локтя, заламывает за спиной руку. Халет тихо стонет, сжимает челюсти, скалится, напрягает мышцы. Атанет хочет вырваться, но Карантир крепко держит ее, шумно дышит ей в шею, тянется ртом к ее губам, вовлекая в очередной поцелуй и скользнув внутрь нее. Его рывки жесткие, отрывистые, мощные. Но Халет сильная, она ни за что не хочет криком показать, как ей нравится то, что он делает с ней, и потому закусывает губы, вынужденная приподнять бедра и склонить голову, зарываясь в измятую подушку. Карантир склоняется к ней, следуя за ее движением, прикусывая ее кожу у основания шеи, касается губами плеч, гибкой спины, собирая в горсть и прихватывая копну золотистых волос. Он учащает ритм, весь пульсируя и наконец взрываясь, ослепленный и оглушенный, вмиг разлетаясь на тысячи искр. Вскоре они лежат друг напротив друга, тихо дыша. На теле Халет не осталось места, которого бы не коснулась рука Карантира. Он стремится узнать все ее хроа. Она тоже прикасается к нему, плавно оглаживает, льнет. Разум ее открыт ему также, как и тело. Глядя на кажущуюся умиротворенной Халет, Карантир вспоминает, как она сказала, будто он ранил ее сердце… Чтобы она тоже могла видеть их обоих, Карантир приподнялся, не отпуская утомленную Халет из объятий, и дотянулся до стоявшего рядом светильника. Тот стал нагреваться и светиться холодным голубовато-белым светом. Снаружи начало рассветать.