Методы поощрения за службу Отечеству по К. Рылееву

      В комнате царил приглашающий полумрак: горели только диодные лампочки по периметру, спуская с потолка сплошную волну прохладного голубого света. После целого дня среди ослепительного блеска, приумноженного хрусталиками громоздких люстр, он располагал и обволакивал, заползал в пуговичные петли, и в рукава, и дурманным мороком в голову.       Сергей тихо притворил за собой дверь и медленно повел взглядом слева направо, выхватывая сперва глубокую темноту в ванной, затем книжный шкаф, бар и низкий стол в центре. Кресло — с одной стороны стола. Наконец — второе, кем-то, кем-нибудь, кем же заботливо передвинутое, чтобы вытянуть и на краю кровати устроить ноги, сложив одна на другую. Он успел выхватить силуэт, картинку, расслабленные линии, контур бокала в руке и красное, в нем плескающееся, но лишь на секунду: Кондратий бесшумно соскочил с кресла и мгновенно — как только успел — оказался напротив.       — Как поздно сегодня. Кто задержал?       Сергей вскользь взглянул на лениво покачивающийся в тонких пальцах бокал, закатанные рукава, явно не под эти запястья пошитые, белеющую под черным сукном кожу, отглаженные полы, кощунственно запахнутые вдвое и обладателю субтильной комплекции доходящие значительно ниже, чем положено; на подозрительно знакомый ремень, затянутый вместо пояса. Что-то в нем появилось новое, притягательное, не вполне еще понятное и потому…       — Да с этим саммитом все на ушах… Теперь не закончится, пока он не пройдет, — Сергей вздохнул. — Это мой пиджак?       Кондратий не ответил. Зато губы дернулись, на миг превращаясь в усмешку, которую он тут же спрятал в бокале. Очень, очень, очень, до фантомной дрожи вдоль позвоночника захотелось протянуть к нему руки, хотя бы одну руку, собрать складками уже мятую ткань и почувствовать под ней гладкую кожу. И в то же время — что-то останавливало, не подпускало, вынуждало держать дистанцию. Потом он сказал:       — Будьте добры, ваше превосходительство, руки за спину.       И тогда Сергей вздрогнул по-настоящему.       У него был мягкий, плавный, идеально-вежливый голос, лишенный всякой нервозности, столь непохожий на то, что приходилось целыми днями слушать на работе в последнее время. Он смотрел чуть под углом, снизу, как всегда и смотрел в силу объективных причин, и на дне его темных глаз тлели раскаленные угли.       — Руки, — повторил Кондратий так же спокойно, когда немедленной реакции не последовало, — за спину, ваше превосходительство. Это в ваших интересах.       Медленно, словно против воли сомневаясь в правильности последующего шага, Сергей завел руки за спину и замер, когда друг о друга (беззвучно, он не услышал, просто почувствовал) стукнулись серебряные запонки. Угли в глазах напротив вспыхнули, сыпанули искр — и снова затихли, тлея.       Кондратий удовлетворенно кивнул. После — Сергей наблюдал молча и не отводя взгляда — так же стремительно, как встал ему навстречу, переместился к столу. Оставил бокал, подхватил что-то другое. В темноте было не разглядеть, но прояснилось проще, понятнее: двумя щелчками, ощущением мягкой кожаной подушки, прилегающей к запястью изнутри. Цепочка провисла между, холодя дернувшиеся пальцы. Кондратий привстал на носки, ухватившись за его плечи, прикусил край уха и почти выдохнул:       — Вот и славно. А теперь на колени, ваше превосходительство, и никто не пострадает.       Его узкие ладошки с нажимом проехались по рукам и вернулись на плечи. Все на миг поплыло — поплыла комната, поплыл мутный голубой свет. А колени подогнулись сами: Сергей этого и заметить толком не успел, только бегло порадоваться, что паркет у кровати застлан мягким и ворсистым, сделавшим падение безболезненным и почти бесшумным. Последним, что он увидел, стал мелкий, сливающийся в сплошную текстуру узор — бордовый узор на темно-красной полоске шелка, ловкими пальцами проворно выдернутой из-под воротника.