used car

Риддл бесцеремонный, наглый, высокомерный и властный. Он грубо хватает меня за запястья, стоит мне только перестать крутить мысли о нём в голове, как чёртову пластинку. Он впивается в мою шею пальцами, придушивая, вжимает в стену, в спинку дивана, в любую вертикальную поверхность, подходящую для того, чтобы Том вдоволь насладился своим положением, когда я слишком развязно себя веду. Он оставляет синяки на моих коленях, которые сжимает под столом всякий раз, когда я веду себя недостаточно принадлежаще ему. Но Том нежный и заботливый в той степени, в которой может быть. Нежен со мной, когда касается меня в этой, всё ещё немного дикой для меня, трепетной манере, чтобы я почувствовал себя лучше, живым. Том может быть разным. — Сколько можно опаздывать, сукин ты сын? — тяжело вздыхает Том, даже не глянув в мою сторону. Риддл отказался вновь меня ждать, поэтому я заявляюсь в гараж Барти один и с опозданием. Возможно ли выбесить Тома сильнее? — И тебе привет. Мы с ним не целуемся в знак приветствия и не обсуждаем планы на будущее, лёжа ночью в нашей общей кровати после секса. Потому ли, что общей кровати у нас нет, или потому, что и планов на будущее общих не имеется? — Привет, Гарри, — Регулус приветствует меня отстранённо, словно на автомате. Я просто падаю рядом с Томом на старый изношенный диван и стараюсь не разрушить эту злобную риддловскую ауру своей миролюбивостью. — Будет хоть день, когда ты будешь мною доволен, блять? — спрашиваю я вполголоса, немного к нему склонившись. — Я вполне тобой доволен, когда ты кончаешь с моим именем на устах, — говорит он мне в самое ухо, отчего мурашки расходятся по всему телу. Я не краснею и не боюсь, что нас услышали — нас наверняка услышали. Мы с Риддлом что-то ядовитое и опасное, что не должно было даже оказаться рядом — не то что смешаться. Мир вокруг отравляется нами. Я смотрю на эту его ухмылку, что находится на уровне моих глаз, и в паху затягивается узел. Мы всё ещё друг другу не подходим, но полюса, кажется, сбились. — Привет, — Барти выходит из-за машины с тремя банками пива. Вручает мне и Тому, третью оставляет себе. — Привет. — Ты чего так долго? — интересуется Крауч. — Я задерживался всего на три минуты, а этот ублюдок, — я пальцем тыкаю Риддлу прямо в плечо, — решил не ждать и просто свалил. — Ну как обычно, — усмехается Регулус и откидывает голову назад. Он всегда выглядит так, будто сидит на тяжёлых наркотиках или, как минимум, антидепрессантах. Водные знаки зодиака, что сказать. — А я что, должен был ждать возле дома целый час, пока ты соберёшься? — он поворачивается ко мне с некой претензией, хотя возмущаться здесь могу только я. — А мог бы и подождать, мог бы, но не захотел, видимо! Мы не ругаемся, нет, нам это несвойственно, что ли. В наших отношениях царит мир и гармония. Мы сильнейшая вселенская ненависть друг к другу и такая же сильная любовь. — Рег, принеси тряпку, пожалуйста, — выкрикивает откуда-то из-за машины Барти, подзывая Блэка. Регулус тяжело вздыхает и так же тяжело встаёт со скрипучего дивана. — Ты долго хернёй страдать будешь, обиженка? Ничего же страшного не случилось, прошёлся, размялся, — извиняется Риддл так, будто по-прежнему пытается меня обвинить, — в следующий раз опаздывать не будешь! И чего-то мне не хватает в его словах. То ли сожаления, то ли искренности. — А если бы случилось? Меня могли бы изнасиловать, убить, украсть, увезти в Саудовскую Аравию и продать в сексуальное рабство какому-нибудь шейху! Том тут же меняется в лице: то ли злость, то ли раскаяние. — Заткнись! — Нет, я серьёзно… — Закрой свой рот! И я, возможно, никогда не видел Риддла злее, чем сейчас. Я точно не был взволнован им сильнее, чем сейчас. Барти вновь выползает из-за своей машины, но вид его уже недовольный. Я не хочу новых нотаций, встаю с дивана и сообщаю всем, что направляюсь в уборную: — Я отлить. По пути в моей голове ни единой мысли. Лишь мотив песни, что я слушал утром, и эхо собственного сердцебиения. Я не устал, но конкретно вымотан. Порой хочется просто вернуться назад, в прошлое, когда Риддл мне только признался. Ах, те два часа в дороге были просто чудесными! — Я был не прав… Его слова настигают меня в момент, когда я только тянусь к ручке двери в туалет. Я не оборачиваюсь, но клишированно останавливаюсь, вроде жду продолжения, извинения, на котором можно и обернуться. — Я действительно мог бы дождаться тебя, прости, — говорит он тихо-тихо, это же не новая порция обвинений в мою сторону. Если бы мы были в фильме, его глаза бы взяли крупным планом, а после — мои. Моя спина, его глаза и мой медленный изящный поворот в конце данной сцены. Он смотрит на меня с секунду, а потом подходит и просто обнимает. Эти объятия я бы назвал спокойными, без лишних движений и сильного напряжения. Тихие и молчаливые, как прощение. — Прости меня, Гарри, — шепчет он в самое ухо. — Ладно, — делаю некую паузу, но я действительно могу обоссаться, — ладно, могу теперь я справить нужду? Том, опешивший, отстраняется от меня не сразу, но всё же отпускает. Я выхожу буквально спустя пару минут, а он стоит возле двери, оперевшись плечом на стену, и ждёт меня. Я и слова не успеваю сказать, как он просто заталкивает меня обратно. Настрой понятен, а я сейчас на всё согласен. — Мой крест — опорочить все уборные этой планеты, — вздыхаю я. — Молчи. Том целует меня всё же иначе, с большим трепетом, отчего у меня щекочет где-то под рёбрами. И ничего больше. Он не лезет мне под футболку и не перекладывает руки с моей шеи. Я слишком сильно расслабляюсь в его объятиях, так что ему приходится взять всё в свои руки, в частности удержать меня на ногах. Его руки уже блуждают по всему моему телу, а желание бросается в глаза, когда к нам в дверь кто-то стучит. — У меня есть только два варианта того, чем вы там занимаетесь, и знайте, меня ни один из них не устраивает, — возмущается Барти. — Съебись, — закатывает глаза Том. — Я бы предпочёл, чтобы мой дом остался неопороченным, но, видимо, меня никто не спрашивает… Шаги стихают, и Том продолжает. Весь воздух вышел из моих лёгких и наполнился детской любовью — как глупо. Мокрые поцелуи покрывают все открытые участки кожи, Том кажется даже более опасным, чем в самом сильном порыве гнева. «Страх перед неизведанностью», — говорит некий голос в моей голове. Я запрокидываю голову, но Том всё ещё намного выше меня. Он подхватывает меня на руки и просто держит, целуя и обнимая. Медленно и размеренно, мы приблизились к чему-то более интимному, кажется, спустя целую вечность. Он раздевает меня быстро-быстро. Футболка, джинсы с тяжёлым ремнём и нижнее белье в сторону, к чёрту. — К чёрту, — бормочет Риддл. Он толкает меня к душевой кабинке, и только тогда до меня доходит. Он раздевается так же быстро, но свои вещи успевает аккуратно сложить в стопку на каком-то ящике. Такое жутко приятное напряжение от этой тишины и редких шепотков, что я едва ли не кончаю от этих ощущений. Он заходит первым, выкручивает краны и тянет меня к себе. Холодная вода быстро сменяется горячей, и на контрасте кожу сладко покалывает. Я вздрагиваю, когда сквозь капли ощущаю прикосновения холодной кожи. — Иди сюда, — говорит он, — ближе. Моя спина вжимается в его грудь, ближе уже некуда, но он, видимо, находит этот жалкий миллиметр. Сначала это странные массажные движения по моим плечам, потом поцелуи, и наконец, лёгкие прикосновения к моим соскам. Моё тело будто наэлектризовано, что кажется мне особо странным: я думал, что могу реагировать только на того Тома, которого знал раньше, опасного и непредсказуемого. Хотя это тоже весьма непредсказуемо. — Том, нас услышат, — говорю я тихо-тихо, но мой шёпот расходится неприятным свистом о кафельную плитку, из-за чего я начинаю говорить вполголоса. — Будешь послушным и тихим мальчиком, тогда не услышат. От его слов дыхание сбивается, весь мир ощущается бешеной пульсацией в голове. Том скользит мокрыми руками по моим бёдрам и лёгкими прикосновениями водит по животу, отчего у меня возникает ощущение, что какая-то змея ползает по моим кишкам. — Я буду, — всё, что я могу сказать. Риддл издаёт тихий смешок мне в макушку и притягивает ещё ближе к себе. Я стараюсь не издать ни единого звука: ни стона, ни слова, ни громкого вздоха; но это будто меня раззадоривает ещё больше. Какой-то возглас так и крутится на языке, который мне приходится закусить. Том немного надрачивает мой затвердевший член, но этого мне достаточно для того, чтобы уже сойти с ума. — Том, — тихо протягиваю я, не в силах больше молчать. — Я так сильно хочу тебя себе присвоить, что это едва ли отделимо от желания сделать тебя инвалидом, — шепчет он мне на ухо. Я рдею пуще прежнего. К таким его фантазиям я привык, плаваю в этих извращениях, как рыба в воде. — И я хочу убить тебя за каждую секунду, проведённую не со мной. Том ведёт кончиком языка от первого позвонка до ушей. Он падок на эти интимные шепотки и вздохи, поцелуи и лёгкие укусы. — Я хотел бы разукрасить всё твое тело чем-нибудь таким, что кричало бы о твоей принадлежности одному мне. Ведь ты только мой, Гарри. Только мой? Том спрашивает так, будто у меня нет права сказать «нет». На деле, его у меня действительно нет, но здесь дело даже не в страхе. Я действительно ему принадлежу. И это чувство, как ни странно, подарило мне свободу. С присутствием Риддла многое меняется. Уходит присущая мне тревога, уходят громкое одиночество и вечный страх. Всё это не объяснить, и я пришёл к одному-единственному умозаключению. Это моё чувство «Том Риддл» настолько сильное и всепоглощающее, что всё остальное просто меркнет. Объединяя всё самое ужасное в себе, он берёт меня под контроль, в котором я чувствую себя естественно-спокойным. — Скажи, что ты только мой, Гарри. Я не пытаюсь его дразнить или злить. Наскучившая игра, если честно. Просто моя откинутая голова, расслабленная поза и закрытые, едва не закатывающиеся глаза, увели мои мысли совсем в другую сторону. Параллельно настоящему Риддлу, тому, что сейчас обнимает мое мокрое тело, второй Риддл, что навечно закрался в голову, выводит меня из мечтаний холодным: «Ты забыл, кому принадлежишь?» — Да, — лепечу я, не соображая от слова совсем. — Что? — не восклицание, а требование подробных разъяснений. — Я принадлежу тебе, Том. Я твой, только твой, и никто не является чем-то более важным для меня, чем ты. Такие признания из нас двоих может выбить, кажется, только секс. Или наоборот. Если бы все, даже кардинально разные чувства и эмоции были наркотиками, мы бы с Риддлом были конкретными торчками, для которых это обыденность. Сладкий быт. Секс же всегда был догоном или приятными отходами — сравнения я так и не нашёл. В какой-то момент всё это становится для меня слишком сильным. Тело, будто наэлектризованное, реагирует на каждое прикосновение и подрагивает, как осиновый лист. Том делает что-то, и это, как мне кажется, должно быть просто незаконным. Всё ещё прижимаясь своей широкой грудью к моей спине, он поглаживает большим пальцем одной руки головку моего члена, а большим пальцем другой — сжатый анус. Его горячие влажные пальцы там ощущаются так правильно. Мои мысли кружатся на словах: «Я не хочу, чтобы это когда-нибудь прекращалось». Я вздрагиваю раз в несколько секунд, и Том так доволен этим, что ухмыляется мне прямо в затылок. — Том, — выдыхаю, — мне слишком хорошо. Совершенно отвратительное осознание в данный момент настигает меня. Я совершенно точно прощу ему всё на свете просто за право находиться в его руках. Всё это начинает казаться мне слишком эгоистичным. Сегодня Том делает всё для меня, а я ничего не даю взамен. Мой мозг ищет подвох. Я пытаюсь шелохнуться, но он держит меня слишком крепко. — Я хочу тебе отсосать, — говорю я и ёжусь от того, как грязно звучат мои слова сейчас. Но в действительности более любовно, чем все мои признания до этого. Желание давать взамен больше, чем получать. — Нет, сегодня всё делаю я, — говорит он вполголоса. Я действительно изо всех сил стараюсь быть тихим, но, кажется, будто это стремление уже слишком громкое. Всё тем же пальцем, что Риддл оглаживал мой вход, он слегка надавливает и проникает внутрь. Это меньше его члена раз в пять, но всё равно слишком много для меня сейчас. Какой-то ком в горле от переполняющих меня чувств подтверждает то, что я вот-вот заплачу — как по мне, совсем не уместно в данной ситуации. Или наоборот? Он входит и выходит всего на фалангу большого пальца, технически маловато для того, чтобы прочувствовать его, но я чувствую. Первая слезинка скатывается по моей щеке, но её слишком трудно разобрать среди капель воды на моём лице. Том ничего не замечает, и слава Богу! Я уже на грани того, чтобы кончить, а Риддл так и не вошёл в меня. — Давай же, Том, — шепчу я, почему-то говорить громко кажется запретным. Когда он наконец входит в меня, я уже достаточно подготовлен. Мне требуется лишь не откинуться от переполняющих меня эмоций. Я сильно-сильно сжимаю зубы, а Том начинает набирать темп, но даже в этот момент всё искрится невиданной ранее нежностью. Его рука всё ещё потирает головку моего члена, а вторая оказывается у меня на груди. Его огромная ладонь просто лежит у меня на груди, и визуально мне кажется, что моё сердцебиение настолько сильное, что она тоже пульсирует. Сейчас мы наиболее едины, чем когда-либо до этого. Том молчит, лишь тяжело дышит, а я стараюсь молчать и дышать. Воздуха мало, вода, что капает на нас с душа, какой-то странной температуры. Местами пробирает холодной дрожью, а где-то ошпаривает, будто кипятком. Том сегодня совершенно новый для меня. Неизведанный и дикий. Играет на каком-то контрасте и влюбляет ещё сильнее. Он привязывает меня к себе не верёвками. Я надеюсь, что это не просто новая тактика. Том не дожидается и слова от меня. Лишь мрачным голосом, полным чего-то мне неизвестного, не разрешает, а повелевает: «Кончай». И я кончаю, как по приказу. Выгибаясь всем телом, я изливаюсь на холодную плитку, на его руку, свой живот и на пол. Том же делает ещё два грубых толчка и выходит, кончая мне на ягодицы. Я могу назвать это счастьем, но в моей голове слишком пусто. Буквы не формируются в слова. Мир расщеплен до атомов. Я незримо существую в воздухе, если вообще существую. — Я всегда буду принадлежать тебе, — шепчу я и сгибаюсь в три погибели. Мой позвоночник не выдерживает тяжести слов. Том удовлетворён всем, что сейчас произошло. Я вижу это в его глазах и ощущаю в его касаниях. В том, как он оглаживает меня мокрыми руками, якобы отмывая. От сегодняшнего дня я не отмоюсь никогда, как и от Риддла в целом. Полотенец для нас нет, поэтому одежду приходится натягивать на мокрое тело, что даётся мне особо тяжело. Том делает почти всё за меня. Мы возвращаемся к ребятам в неловком молчании. Моё тело пусто, я пуст, я чист и свеж. Я близок к мысли, что моё тело — храм, а я свят. Делать вид, что ничего не произошло, невозможно. — Он живой? — спрашивает Барти у Тома, кивая на меня, сидящего с совершенно никуда не направленным взглядом, со стороны я выгляжу, как Регулус, наверное. — Живой, — ухмыляется Том. — Знаете, мы, наверное, поедем с Гарри домой, он неважно себя чувствует. Я пытаюсь сосредоточиться на его словах, голосе, смысле слов, но никак не выходит. Мир всё ещё до интимного тихий. Я не хочу, чтобы это кончалось. Я не знаю, что будет через минуту, но Тому я отдался полностью, оттого и не возражаю. Он берёт меня за руку нежно, без грубых захватов. Этот гад убедился, что я никуда от него не денусь. Ведёт к машине. И только там целует меня. Целует настойчиво, по-своему, как целует только Том Марволо Риддл. И я становлюсь ещё более лёгким, чем ранее. Мы садимся в машину, на фоне тихо играет радио, чему я удивился бы, если бы мог нормально соображать. Том смотрит на отсутствующего меня и слегка улыбается. — Ты принадлежишь мне не потому, что ты этого захотел. Ты принадлежишь мне по праву, я присвоил тебя себе уже очень давно! — Я знаю.