Синонимы к слову «‎реакция»‎

Минхёк любит смайлики. (Милые изображения, дополняющие сообщения и помогающие определить чужую интонацию — как к ним можно быть равнодушным?). Но Чангюн из всей палитры смайликов выделил в «избранное» как раз те, которые нейтральный нейтралитетный нейтралитет. Минхёку, что получая бесцветные эмоции смайликов, что получая сообщения без них, одинаково сложно распознать, с каким именно настроением Чангюн отвечает ему на (уже внесенные в традицию) сорок два сообщения.  Может, дело в утренних часах субботы, и Чангюн ещё не успевает толком включить голову, поэтому ответы от него отдают вежливо-бессмысленным поддержанием встречного разговора (типа «да-а-а, сегодня что-то пасмурно»). Может, Чангюн не видит смысла разводить текстовый диалог, если буквально через пару часов его можно развести в режиме физического онлайн. А может, субботний спам из повседневных наблюдений для него уже нечто, с чем он — без особого энтузиазма — смирился, и нашел в ответе на плюс-минус двадцать сообщений новую обязанность из раздела «это не то, что ты хочешь, это то, что надо делать».  Но вот в прошлый раз он текстово «звучал» тоже немногословно, но не так тяжело в подборе слов. Хотя смайлики были такие же. … Ладно, да, Минхёк немного накрутил себя за эту неделю и провёл каждому смайлику такой психоанализ, что если не получится в архитектурном, он может попытать удачу в презентации курса со слоганом «скажи свои часто используемые смайлики, и я скажу кто ты по жизни».  Когда Минхёк улавливает, что, кажется, немного зашел за границы «адекватного нервяка перед объектом симпатии и попытки прочитать его намерения», и уже вовсю обживается в состоянии с названием «мнительный параноик», Минхёк сам себе заявляет «ну а как ещё себя вести после завершения их прошлой встречи?». Что ещё ему было делать, если не предъявлять себе такие вещи как: ты упустил идеальный момент, и теперь ваше искрящее напряжение сойдет на «нет», потому что впереди шесть дней молчания. Конечно, Минхёк мог бы написать в течение недели.  Мог_бы. Если бы не уверовал, что не имеет права отвлекать человека, который а) подстроился под время встречи удобное именно Минхёку; б) живет всю неделю с маховиком времени, чтобы всю субботу вникать в бытовые и не очень закидоны Минхёка. Минхёк знает, что если дать ему волю, там будет не сорок два сообщения, а сто сорок два. (И пока на них ответишь, появится ещё десяток).  Но, вообще, Чангюну не надо отвечать на каждое, можно просто прочитать весь этот поток, прореагировать на пару штук (особо важных), а затем рассказать что-то и о своих делах.  Буквально в трёх-четырёх сообщениях. От него же не требуются дотошные отчеты.  И надо бы это всё очень обсудить, — решает Минхёк.  Следом он прикидывает, какими именно словами до Чангюна прям! наверняка! дойдет то, что он может забить на формальную тактичность, и ничего не будет для Минхёка обидным, если он получит более короткие ответы, но при условии, что они будут искренними. (А не «да-а-а, сегодня что-то пасмурно»). Хёнвон пару дней назад (уже когда пил химозный горячий шоколад), на минуте двадцатой всего текстового невроза-заёба Минхёка о том, как он относится к сообщениям, не выдержал и перебил фразой «ты очень-очень-очень сильно запариваешься на мелочах там, где не надо». Если бы Минхёк не был так зациклен на мелочах, он бы и в третий раз не поступил на архитектурный. Хёнвон ни черта не понимает. У Минхёка тут строятся взаимоотношения — ещё и, кажется, романтические взаимоотношения — и он не телепат, чтобы быть уверенным, что для Чангюна всё так же, как и для него.  Он только учится его понимать, правильно переводить его невербальность, запоминать, как и с какими словами к нему лучше подходить, если хочется добиться от него личного рассказа, и как строить диалог, чтобы даже некомфортные темы оставались в комфортной беседе. Это долгая работа, и поэтому на начальном этапе, когда он ещё не способен выёбываться проницательностью о мыслях Чангюна, он будет очень сосредоточенным в обдумывании деталей его поведения. И да, может, где-то он перегибает палку в своей одержимости, и да, может, есть определенные причины, почему именно к Чангюну он так аккуратен и внимателен. (Тут Хёнвон взял стаканчик химозного какао, и Минхёк молча оплатил его). В одном из сообщений Чангюн напечатал «я тоже не верю, что эта неделя закончилась», и Минхёку показалось, что дело именно в этом. Поэтому он пишет в ответ «знаю место, где хорошо спасаться от переутомления», а следом скидывает свой домашний адрес. И Чангюн присылает самый нейтральный из всех смеющихся смайликов, почему-то подумав, что это шутка. === Улица тонет в тёмно-сером цвете туч и сильно шумит стеной ливня.  Чангюн, прежде чем сесть за стол, смотрит через окно, флегматично комментируя истеричность погоды фразой «вау, апокалипсис».  И в следующие пять минут исчезает в качестве собеседника, впиваясь взглядом в открытку, которой Минхёк похвастался как подарком из Норвегии, присланным находящимся сейчас там знакомым. Открытка самодельная, внешняя сторона в толстых слоях краски: можно потрогать подушечками пальцев и почувствовать каждую линию в отпечатке кисти. Чангюн вполне ожидаемо залипает на технику, и поэтому не сразу замечает оптическую иллюзию в рисунке: если посмотреть издалека, тонкие ручейки, ползущие вверх, превращаются в ветви дерева. Минхёк, после того, как включил маленькую лампочку над вытяжкой (и включил маленькую переносную настольную лампу за столом), садится на диван и три раза полуспойлерит секрет открытки «посмотри на неё издалека, там же не только реки». Чангюн кивает (тоже три раза), слушает, но не слышит, и по итогу его встреча с деревом сопровождается фразой «о, тут же ещё и второй рисунок».  Несмотря на то, что Чангюн не ощущается человеком, которого надо срочно бросаться оберегать и защищать, он весь состоит из мелких и тонких ранимостей. Минхёк не может ещё перечислить все до единой, и, наверняка, никогда не сможет, но уже о некоторых узнал напрямую, о некоторых догадался, а о некоторых подтвердил свою догадку напрямую. И сейчас Минхёк явно видит, что был прав в своем сообщении про «переутомление». Чангюну даже вроде и предъявить нечего: он здесь, что-то отвечает, немного запоздало, но реагирует и точно не врёт в своих словах. Во время приветственного объятья он был задумчивым, но не грустным, и заметно расслабился в мышцах, стоило Минхёку расстегнуть его куртку и пробраться руками к спине, поглаживая её только через один слой одежды. И вроде всё это да.  (Но всё равно ощущение, что по-настоящему не достучаться, не пытайся, а лучше представь, что он под защитой высоковольтной цепи, поэтому если приблизишься, тебя это только долбанет током, и по итогу — тебе будет больно, а ему стыдно за это). Открытка была просто картоном бумаги, но Чангюн держал в её за угол так обессиленно в руке, словно она платиновая; всматривался в неё так нахмурившись, словно на ней написан философский трактат, а у него сильная мигрень, усиливающаяся от этого ещё больше; сутулясь, наклонялся к ней так близко, словно своими смыслами она накидывала ему ещё большее давления на плечи. Минхёк рекламирует отдых в Норвегии, пересказывая чужие слова, добавляя свои интонации, но в какой-то момент обрывается на полуслове. И когда Чангюн поднимает на него взгляд, пытаясь понять причину внезапной тишины, Минхёк с полной уверенность закрепляет, что все чангюновские перезагрузки во время «общения» с открыткой случаются по причине сильно задолбленного состояния, логичного в таком сумасшедшем долгом режиме учёбы-работы.  И, кажется, Чангюн так сильно потонул в этом всём, что у него не хватает сил подумать о вариантах выхода из такого режима.  Есть силы на две работы, есть силы на въёбывание в диплом, есть силы приехать сюда и вникать в жизнь Минхёка, но нет сил признать вслух, что… — Ты очень устал, — констатирует Минхёк, потому что сам Чангюн такими определениями к себе явно не собирается разбрасываться.  Не было случая, чтобы Чангюн сказал «если причина моей усталости недостаточно уважительная, значит, это все чушь, и на самом деле я не устал», но Минхёк откуда-то уже знает, что это явно одна из его заморочек. — Нет, я в порядке, — сдержанно говорит Чангюн. Он выпрямляет спину, складывает ногу на ногу, кладет локти на стол, а открытку двигает прямо перед собой и вслух комплиментит выбранное автором стилизованное оформление. (Да, именно такими словами). То есть, всем внешним видом полностью отрицает утверждение Минхёка. (То есть, наоборот подтверждает его). Минхёк пробует в: — Ничего страш... Тут же получая в ответ твердо перебивающее: — Я просто задумался. Ты же мог перенести встречу, — думает Минхёк, но не говорит вслух: в этой фразе считывается признание «я вижу, что ты выжат из сил, почему ты просто не отлежался дома?». И Чангюна, особенно сейчас, это окончательно разозлит. Минхёк обдумывает ещё пару словесных разъяснений своей мысли — простых и замудренных, туманных и прямых — выбирай любого стиля. Но в первичной реакции ему свойственно не это. И, — решает он, — за столько часов Чангюн уже должен был быть готов к тому, что лично ему в этой ситуации свойственно подняться с дивана, подойти к столу, зацепить свободный стул и поставить его рядом с Чангюном.  Минхёк просит развернуться к нему и точно угадывает, что Чангюну это не особо понравится (это же предполагает встречу глаза в глаза), но он выполнит просьбу, иначе ещё больше закопает себя в тупом показе как у него все окей. Но он себя закапывает и тем, как демонстративно спокойно оставляет открытку на столе и разворачивается на стуле так, чтобы быть прямо напротив Минхёка. Его руки расслабленно лежат на коленях, но пальцы сгибаются в слабые кулаки, а взгляд остреет, и в этом всем тоже есть что-то показательное «вот, пожалуйста, я ничего не скрываю, что ты хочешь ещё проверить?».  Минхёк, немного отодвигаясь на стуле назад, старается не соприкасаться с ним коленями, тем самым хоть и нарушая чужое личное пространство, но при этом останавливаясь у самой черты телесного контакта. Далее по плану идёт на маленькой ситуации объяснить большую мысль. — Можно я заварю тебе чай?  Минхёк выбирает самое повседневное «можно». — Ммм, — глухо и протяжно тянет Чангюн, рассматривая его чуть сощурившись (видимо, по лицу пытается угадать, в чём смысл вопроса, но настольная лампа и свет над вытяжкой дают слишком мало освещения и обламывают игру в профайлера). — Я сделаю это сам, как раз пока ты ищешь остальные открытки, — в итоге выбирает самое повседневное «нельзя» Чангюн. Если бы он просто согласился, как соглашался раньше, Минхёк (пусть и на короткое время, но) отстал бы от него. Но нет, надо же показать, как всё у тебя нормально, как всё у тебя да, и ты точно не ускользаешь от любого вида «протянутой руки», и ты точно не устал, и ты точно не понимаешь, к чему начался этот сеанс минхёкотерапии. — Я могу найти остальные открытки и после того, как заварю тебе чай, — пока ещё упрямство Минхёка звучит в контексте «встречных предложений по ходу бытовой части времяпровождения». — Это опять какой-то кодекс гостеприимства? — полушутит Чангюн, его голос звучит легче, мимика подвижней, поза расслабленней. В общем обкатывает все свои актерские навыки, только бы Минхёк перестал создавать эту странную атмосферу терапевтического кабинета.  (Потому что для этого нет ни одного повода, пора бы уже уяснить). — Будь тут всё ещё только гость, я бы не спрашивал. Я бы уже открывал банку с заваркой, — он говорит размеренно, но тише даже своего обычного «тише». — И чайник бы отобрал, если бы кто-то удумал, что может в моей квартире выполнять мои обязанности, — Чангюн на это поднимает брови, чуть улыбаясь от воспоминаний о той ситуации, и Минхёка так греет его приятная реакция, что он смелеет в откровенности: — Но сейчас это касается лично тебя и лично меня. Минхёк умеет терпеливо выжидать, ему хватило в жизни болезненных ситуаций, приводящих его к непреклонному выводу, что будет только хуже, если он попытается схватить кого-то, кто не дал чёткое «я не против быть тобой схваченным». Чангюн или не до конца понимает сказанное или делает вид, что не понимает, но он никак не реагирует внешне, а вслух переводит тему на самого Минхёка, обращая внимание на его довольной заспанный вид: — Ты недавно проснулся? — Меня вырубило на минут десять как раз перед тем, как ты пришел, — легко признается он. Минхёк поприветствовал мир в пять утра, до девяти спрашивал себя, почему вся вулканическая тематика ему казалась такой увлекательной (крутой), а на пятой документалке осталась такой же, но с приставкой «не» (хотя всё ещё звучит круто — в-у-л-к-а-н-ы), сделал пару заметок, отправил сорок два сообщения, лег спать обратно, затем проснулся в одиннадцать, из всех домашних шмоток нашёл те, которые буду выражать «это первое что упало с шкафа, удивительно, что оно так мне подходит» (потому что ему до сих пор сильно неловко и радостно одновременно за прямое внимание Чангюна к его внешнему виду), затем выпил три чашки кофе, чтобы до часа дня оставаться в состоянии соображать, но круто улетел в сон, и проспал бы ещё так часа два, если бы не дверной звонок. Неделя задалась не совсем уровня хард, но Минхёк бы не отказался от читерства, через коды облегчая и игровую арку «конец квартала на работе», и игровую арку «подготовка к конкурсу», и два дополнительных квеста «ночные вылазки в город» (можно было пройти неделю и без них, но без них Минхёк ощущает себя багом, а не фичей). — Ты хотел поспать днём? Сегодня было не лучшее время для встречи? — эмоции на лице Чангюна сменяются на легкую встревоженность, он явно не хочет приносить своим присутствием в этой квартире какие-либо неудобства. Минхёк, желая ещё на старте остановить формирование беспокойства, отрицательно качает головой и накрывает сверху двумя ладонями его руки. На самом деле, Минхёка можно читать по рукам, и от этого будет толка больше, чем если удариться в расшифровку его смайликов. Дело не в хиромантии и разборе всех лабиринтов линий. Дело в том, что его руки всегда договаривают за него, или говорят вместо него, или дополняют сказанное за ним: сжимают, гладят, разжимают, прижимают, поправляют волосы, крутят лезвие художественного скальпеля или расстегивают молнию на чужой куртке. И сейчас он хочет очертить пальцами вокруг костяшек Чангюна, но Чангюн не даёт тот второй импульс, обозначающий, что это прикосновение ему нравится, поэтому Минхёк оставляет все как есть: прячет под своими ладонями его руки и смотрит на него в упор без какого-либо стеснения, повторяя: — Я могу заварить тебе чай? Чангюн слабо улыбается, опускает взгляд, а затем плавно разжимает кулаки под руками Минхёка и переворачивает свои раскрытые ладони внутренней стороной так, чтобы немного проскользить вперед и полуобнять пальцами Минхёка за запястье. Если ты понимаешь, что сотни прикосновений никогда не дадут тот эффект полноты и органичности, которое даст одно легкое, но верное — ты в беде. — Чего ты добиваешься этим вопросом?  Вот.  Он уже понял, что от него чего-то добиваются. Уже не всё потеряно. Осталось объяснить что именно. Будь напротив Минхёка кто угодно другой, он бы растормошил, втопил, на крайний случай, выхитрил бы нужное признание. (Кто угодно другой, с кем контакт кожи с кожей, теплое давление и продолжительное прикосновение, не является для Минхёка одним из источником его беды). Минхёк нерешительно запинается на начальном слоге попугайного повтора вопроса и осекается. Надо быть более конкретным. Минхёк не может контролировать чувства, которые Чангюн у него вызывает. Он может контролировать только их проявление. Поэтому его голова полна сомнений, как бы правильно подобрать то-самое-чёртово-волшебное-слово, после которого Чангюн не уйдет или не закроется. — Разрешения, — говорит Минхёк. Это примерно вписывается в его представления о намерении «сказать конкретно».  Нет, он понимает, что недоговаривает, и понимает, что пора бы это уже сделать; но есть параноические волнения по поводу того, что его та самая «большая мысль», скрытая за «маленькой ситуацией», Чангюна может напугать. — Разрешения на что? Чай заварить? — но пока он вообще не въезжает, смотрит со смесью изумления и вопросительности, и это как-то даже очаровательно. — Я все ещё не понимаю. Потому что ты тупой, — с нежностью думает Минхёк. (О том, что это сам Минхёк выбирает слишком туманные формулировки даже не вносится вариантом на обдумывание). — Не в чае дело. Разреши мне позаботиться, — произносит Минхёк, и неосознанно мягко давит своими ладонями на его сверху, ответно сгибая пальцы в захвате; это придает уверенности, ведь пока он удерживает его руки, Чангюн не сможет уйти, и, в любом случае, выслушает всё до конца: — Разреши мне это делать, потому что я разрешаю тебе устать. Разрешаю тебе передохнуть. Разрешаю тебе быть со мной любым.  Немного сбито, много рискованно, но раз уж тут выяснилось, что «Чангюн» и «намёк» — это почти антонимы, то окей, лови прямым текстом, и теперь делай с этим что хочешь, но включи в своё «что хочешь» определенный ответ: либо «да», либо «нет». Свет настольной лампы сглаживает лицо Чангюна так, что становится ещё более обманчива его реакция. Минхёк точно определил испуг пару секунд назад, но сейчас всё искажается в неопределенной мелкой мимике. Поэтому Минхёк всё ещё доверяет только осязанию. Доверяет тому, что Чангюн ни разу не дрогнул под его руками в попытке высвободиться, оставаясь полностью расслабленным в теле, и создавая впечатление, что физически он себя как раз уже и отпустил, а на уговоры Минхёка поддался еще раньше того, как Минхёк эти уговоры начал вслух. Проблема с головой. — Спасибо, — у Чангюна приглушенная, искренняя и потрясенная интонация; Минхёк так концентрируется на звучании, что слова уходят на второй план, и он не сразу включается. — Но, правда, у меня ничего серьёзного не случилось. Сквозящее деление проблем на «весомые» и «остальные». Минхёк догадывается, что в «весомых» так мало пунктов, что теперь нужно объяснять ему, что «остальные» так же нуждаются в поддержке, как и «весомые». (В большинстве своём люди как раз во время «серьёзного» не так стыдятся своих слабостей, чем во время того, что они считают «мелочью в глазах других»). — Я хочу позаботиться о тебе, даже если случилось что-то и «несерьёзное». Вот сейчас он уйдет, — пессимистично прогнозирует Минхёк. Сейчас он охренеет от того уровня чувств, которые он вызывает, потом ещё добавит, что не надо к нему относится как к беспомощному и уйдет, потому что всё это пугающе звучит с учетом того, что они друг друга видят в четвёртый раз (если не считать все неудачные встречи). Все возможные причины его ухода у паранойи Минхёка теряют актуальность, потому что Чангюн улыбается. — Звучит как-то… Клятвенно, — нервный смешок сбавляет атмосферу одностороннего выяснения отношений, и Минхёк ответно делает то же самое.  Чангюн откровенно вглядывается в него, а затем освобождает из-под его руки свою левую ладонь, чтобы аккуратно дотронуться до его лица. Прикосновение чуть сильнее того, чтобы это была щекотка, но легче того, чтобы это было ощутимое давление. Он проводит большим пальцем под левым глазом Минхека, скользя вниз по щеке, и плавно заканчивает линию на челюсти. Минхёк не умеет долго оставаться в прикосновениях невесомым и «на кончиках пальцев». Даже когда он легко гладит, в какой-то момент не выдерживает и сжимает, прижимает, царапает или сдавливает. Прикосновения Чангюна, в повседневности и когда он над ними не особо задумывается, противоположны по своему стилю, и Минхёка порою размазывает с этого. — У тебя неделя была не легче, — заключает Чангюн указательным пальцем рисуя две дуги вверх под левым и правым глазом Минхёка, прямо намекая на покрасневшие белки глаз и темные круги под ними. — Я скажу «разрешаю» только, если это будет взаимно. — Это взаимно, — поспешно заверяет Минхёк, он только «за» и вообще своей репликой отвечает не только на озвученное предложение. — И у тебя очень холодные руки, — добавляет Минхёк, с ним-то сейчас все окей, поэтому ему хочется вернуть весь акцент на Чангюна. Минхёк ловко просовывает свободную ладонь под его руку так, чтобы мягко убрать от своего лица, и, оставив в своей, неторопливо переплести их пальцы вместе. — Потому что у тебя в квартире холоднее, чем на улице, — беззлобно и нарочито ноюще замечает Чангюн, не сопротивляясь и следуя по задающими Минхёком движениями пальцев. — Может, стоит выпить горячий чай? — невзначай предлагает Минхёк, резко прекращая скольжение пальцев друг о друга и опуская их соединенные руки к себе на колени. Чангюн спокойно кивает: — Сделаешь мне его? === Дождь снаружи достигает максимума в звуке, громко барабаня, отдавая гулом в ушах, но по-своему остается приятным. Как оставались приятными крупные свинцовые тучи и прямые стрелы дождя. Из-за этого спальня Минхёка превратилась в маленькое и безопасное убежище; в нём есть обволакивающий уют, в нём есть умиротворяющий запах крепкого чая, в нём есть электрический разноцветный свет от ноутбука, в нём есть ворох трёх пледов на покрывале кровати. И в нём есть момент, когда Минхёк ловит приступ старшекласснического смущения и предлагает (неуверенно ставит перед фактом) посмотреть фильм в кровати, потому что на диване неудобно, а кровать больше, на ней можно валяться, ну и там дальше шли ещё слова и слова, накинутые сверху, чтобы первые предложения не висели в воздухе так одиночно неловко. Вообще. Минхёк вслух звучит вроде довольно повседневно в этой всей своей замечательной идее, но про себя кошмарно беспокоится. Хотя, это же нормальное решение. Он вообще только так фильмы смотрит с друзьями, а не мучается со стульями и диваном на кухне. Но когда дело доходит до того, чтобы эту мысль озвучить вслух, он слышит себя со стороны и думает: чёрт, а мало ли, это звучит как предлог, и вообще звучит странно, на фоне их прошлой встречи ещё и двусмысленно, и вообще как о нём подумает Чангюн, когда сначала он предлагает всеобщую заботу, а потом так же заботливо тащит в постель. Но Чангюн — возможно сделав вид, что это предложение выглядит нормальным — спокойно и без лишний слов выбирает на кровати сторону ближе к стене, закидывает под спину одну из подушек и сгребает в руки один из пледов, больше обнимая его, чем накрываясь им. Я бы так остался на неделю, — думает Минхёк, как только располагается на кровати и облокачивается спиной назад, поставив на колени ноутбук и соприкасаясь своим плечом с плечом Чангюна.  — Тебе не нравится вторая часть или хочется что-то другого жанра? — пытается понять Чангюн, потому что Минхёк ещё на кухне отклонил идею посмотреть второго «Человека-паука», но не назначил замену. У Минхёка нет на это ответа. Я бы так остался на неделю, потому что это, кажется, очень правильная идея, — все ещё думает Минхёк, впившись взглядом с загрузку рабочего стола на ноутбуке.  В пятницу Минхёк бродил по супермаркету, обходя стеллажи за стеллажами, рассматривая продукты на полках, и не мог определить цели своего нахождения в магазине, потому что думал только о том, что вот-вот, совсем скоро, через пару часов, наступит суббота. И Минхёк, бессмысленно переворачивая ряд стеклянных маленьких бутылочек с колой логотипом к себе, задумывался, как в эту субботу найдёт повод ещё раз подтолкнуть все ситуации к тому, чтобы Чангюн прикасался к нему: начиная с повседневных жестов, например, чуть заденет его локтем, проходя мимо, и заканчивая чувствительным и цепким хватанием за плечи, если, например, во время прощального объятия Минхёк заберётся руками под его свитер, оставит одну ладонь на пояснице, а второй будет водить вверх и вниз по его позвоночнику. Минхёк найдет повод, если, конечно, Чангюн не опередит его и не найдет этот повод быстрее. Минхёк смотрит на него, понимает, что проебал время ответа уже очень давно, но невозмутимо говорит: — Не хочу сейчас смотреть фильм, где всё гремит и взрывается. …и параллельно думает, как же ему очень нужно сейчас дотронуться до щеки Чангюна; и чтобы тогда он повернул голову в сторону и коснулся губами внутренней стороны его ладони. Он же делал так в прошлый раз: доверительно подставлялся под любые движения пальцев, и ему было приятно и хорошо, а Минхёку это поселило навязчивое желание, которое теперь он крутит в голове как кубик-рубик. Теперь он хочет так ещё раз. Теперь он хочет смотреть и запоминать каждую деталь того, как Чангюн нежно играется с его ладонью. Теперь он хочет затрогать его так, чтобы Чангюн закрыл глаза и на пару минут согласился бы жить в мире, где нет ничего, кроме ласкающей его руки. Теперь он хочет остановить пальцы на его левой щеке, и, когда Чангюн по инерции повернет голову, желая, чтобы пальцы проскользили по его лицу дальше, заменить их своими губами. А затем медленно, не отрываясь, вести ими прямую линию поперек его щеки и в нужный момент раскрыть рот навстречу, потому что в фантазиях Минхёка, Чангюн всегда к этому моменту кладет руку ему на шею и быстро реагирует на начало поцелуя, как только их губы встречаются. И, может, поэтому, если ты всю неделю так кинолекторил у себя в голове, конечно, предложения с содержанием слов «я, ты, постель» щекочут внешнюю сторону горла, и ты уже тут не в беде. Ты и есть — беда. — А какой ты фильм хочешь посмотреть? — может, Минхёк уже ушел в «желаемое за действительное», но голос Чангюна кажется ему ленивым и в обратном отсчете до состояния «сонный». Фильм. Ну, Минхёк хочет такой фильм… До, после и во время которого засыпают в одной кровати, и через послеобеденный сон восстанавливаются от трабл-недели. Потому что он чувствует, как сил у него остаётся всё меньше и меньше, его собственный недосып и усталость валятся на организм, стоит ему только расслабиться в этой кровати и тёплой тёмной комнате. Может, ужастик. Минхёк бы нашёл подходящий кадр, чтобы резко схватить его за руку во время напряженной музыки с выкриком «бу!», а Чангюн спокойно посмотрел бы на него, как на идиота, но потом бы раскололся в тихий смех; тогда Минхёк ослабил бы хватку на его руке и, раз уже этот первый шаг к физическому контакту произошел, он нашел бы нужные импульсы, чтобы Чангюн вместо второй части фильма смотрел сны у него на плече. Может, что-то очень нудное и скучное, чтобы Чангюна сразу начало отключать, и Минхёк бы с ним согласился, склонил бы голову к его подушке со словами «какая же хрень, меня тоже от неё в сон тянет, давай выключим и поспим час?». (Точно нельзя включать комедию, там могут шутить лучше, чем шутит Минхёк, а такая конкуренция ему сейчас не выгодна). Чангюн затихает и молча ждёт фильм.  Выпил чай на кухне, там же съел печенье и сейчас без каких-либо протестов терпеливо ждет кино. Минхёк немного теряется, не прогнозируя настолько полного смирения с происходящими мероприятиями в этой квартире. Он был настроен доказывать и аргументировать дольше, чем оказалось нужным это делать. — Есть сайт, который выбирает фильм рандомом, — рассказывает Минхёк, удерживая ноутбук на коленях и, после ввода пароля, слышит усмешку Чангюна, такую тихую и очень ему свойскую, что Минхёк начинает улыбаться быстрее того, как вообще узнает причину такой реакции. — Что? — Картинка на обоях, — объясняет он, интонационно имея в виду что-то вроде «ну конечно, что ещё у тебя могло быть, как не ночной вид Сеула с высоты полета», и тут же вспоминает: — Как твой трафарет? — Я вырезал, но ещё не использовал его. — А ты покажешь мне фотографию уже перенесенного его на стену?  — Хочешь, самому первому? — предлагает Минхёк, и он надеется, что Чангюну так же важна эта мелочь, как важна ему, ведь есть что-то трепетно-особенное в том, чтобы конкретному человеку сообщать первому о своих работах. — Хочу, — тут же отвечает Чангюн, и Минхёк чувствует его прямой взгляд на себе. — Я делаю только одну фотографию работы, чтобы повесить её на свою доску, — предупреждает Минхёк, взглядом указывая на уже знакомую достопримечательность в спальне. — Так что, чтобы увидеть фото, тебе придется ещё раз прийти ко мне. — Тем более хочу первым. — Договорились,— быстро соглашается Минхёк, стараясь сконцентрироваться на странице поиска и придумать какое название фильма туда вводить, а не отдавать всю голову под управление чувству приятного, но сбивающего волнения. — А как твой музей вулканов? — следом спрашивает Чангюн. Минхёк не против это обсудить (сразу после восстановительного сна), но он понимает, что Чангюну неловко из-за своей откровенности на кухне, когда Минхёк не только настоятельно рекламировал печенье, но и раскрутил его на отчёт произошедшего на неделе. Поэтому Чангюну необходимо, чтобы они на время отошли от внимания к его делам и к нему самому, и Минхёк рассказал и о себе. — У меня есть задумки, — без подробностей отвечает Минхёк, открывая через избранные вкладки киносайт, где вбивать название не надо, а можно просто выбрать фильм по постеру. — Но я расскажу о них позже, — улыбается он, повернув голову в сторону Чангюна; затем он делает паузу, чтобы звучать повседневно, но при этом оставаясь серьезным: — Неделю назад я не сказал тебе спасибо за то, что я вообще отправил заявку на этот конкурс. Ты видишь во мне перспективы, которые я либо не вижу, либо вижу, но не уверен в них. — Невозможно быть всегда уверенным в себе. — Поэтому нужно, чтобы иногда кто-то был уверен в тебе за тебя, — приходит к выводу Минхёк. Чангюн выразительно молчит, довольно лайтово (что обидно) выдерживая гляделку, и когда Минхёк начинает подозревать, что его вывод для него оказался так себе, медленно говорит: — У меня сейчас нет сил ярко реагировать, — и разбавляет фразу легким смешком, — но если бы они были, знай, ты меня сейчас ужасно смутил. Минхёк улыбается еще шире, внутреннее цепляясь за то, что Чангюн наконец-то признал вслух свою усталость. Минхёк тыкает на рандомный фильм, второй в графе «новинки сайта», ставит поменьше яркость экрана и располагает ноутбук в стороне от себя. Можно было бы между ними, но у Минхёка планы на то, чтобы как раз между ними не было никакого расстояния.  Вообще, Минхёку не хочется разговаривать, ему хочется разделить с Чангюном тепло и сонливость. А потом аккуратно обнимающе закутать его в общий с ним плед (тут до Минхёка доходит, что надо было оставлять на кровати одно одеяло, а не все три).  Ему важно не душить собой и своей заботой, а поддержать и быть полезным ровно в той степени, в какой нужно Чангюну, а не в какой нужно Минхёку. Фильм в ноутбуке живет сам по себе и ни одной репликой или звуковым эффектом не мешает их разговору. Конечно, для вида, первые пять минут фильма прошли в тишине, но потом решение тихо продолжать диалог между собой (при этом не мешая фильму и дальше самостоятельно существовать) оказалось самым удобным. Минхёк берёт в руки телефон с прикроватной тумбочки, чтобы найти нужную картинку в галерее и открыть её. — Как тебе? — Минхёк хотел бы придать тону голоса более безразличны оттенок, но откровенно считывалось в звучании «как тебе эта безвкусная херня?». На картинке чертеж двухэтажного здания, неприметного цвета и, на первый взгляд, в стиле тех, которые отдают в городе под юридически-правовые службы. Чангюн чуть склоняет голову в сторону его плеча, лучше рассматривая и щурясь от высокой яркости экрана телефона. — ...нормально? — Чангюн пытается быть честным, но спрашивает вопросительно, беспокоясь, что такой оценкой может обидеть. Это логичный отзыв, он очень далек от какого-либо отношения к архитектуре, но если его попросить внимательно всмотреться, ему хватит наблюдательности отметить что-то интересное. Но сейчас речь не про детали, сейчас речь про первое впечатление. — Скучно же? — уточняет (подсказывает правильный ответ) Минхёк. — Обычно. — Значит, скучно, — выносит вердикт Минхёк, и Чангюн верно принимает решение не спорить с этим. — Это победитель прошлого конкурса. И вот я, как исключительно, — подчеркивает, — всего лишь житель города, посмотрел на это здание и подумал, что мои чувства, как, исключительно, — повторяет прошлый акцент, — всего лишь жителя города, очень задеты. — Ммм, — принимающе, но не разделяя критичное отношение, кивает Чангюн. — Он ещё и человек неприятный, — в форме ленивой сплетни продолжает Минхёк. — Ещё бы ты думал иначе, — саркастично тянет Чангюн, но делает это очень тихим голосом. Минхёк не сразу слышит сарказм в его фразе, с каждой секундой сон утягивает, а мозг даже на сигнал сделать какое-либо движение реагирует запоздало. И, с одной стороны, сон и был его финальным боссом в этой обстановке, которому он с радостью проиграет, но с другой — он планировал засыпать не первым. — Я могу отделять работу от человека, — слабо оспаривает намёк Чангюна Минхёк. — Но тут чистое отражение, — заверяет он, и трёт глаза пальцами. Это должно больше было взбодрить, но даже на секундную полную темноту перед глазами мозг среагировал «всё, давай, выкл тело, выкл голова, выкл-выкл-выкл». — Ты можешь подождать, когда он построит здание и добавить туда граффити, — по тону Чангюна непонятно — он сейчас шутит или даёт мудрый совет, но его голос звучит уже где-то между границами дрёмы и реальности. — Это невероятно прекрасная идея, — полностью поддерживает Минхёк. И как же ему сложно убрать руку от лица и открыть глаза. — Фильм же можно выключать? — замечает Чангюн, и Минхёк слышит, что он улыбается в этот момент. — Нет, я внимательно смотрю, — бессмысленно возражает Минхёк, и специально поворачивается на бок, чтобы быть лицом к экрану ноутбука и не показывать Чангюну свои отъезды в дрёму. Минхёк демонстративно поправляет подушку под головой, так чтобы было удобней, и затихает на пару секунд. Он посылает во Вселенную запрос на материализацию мысли о том, что вот-вот сейчас все их разговоры закончатся, а звуковая дорожка фильма станет самой результативной колыбельной. (Предложи Минхёк лечь спать в открытую, Чангюн сто процентов развел бы три темы: «тебе надо отдохнуть, а я забираю твое выходное время», «всё в порядке, я сегодня выспался» и, самая топовая – «я же говорил, я не могу заснуть в чужом доме»). Так что, — решает Минхёк, — лучше не выслушивать все его отрицания, а загипнотизировать так, что он закроет глаза быстрее, чем сгенерирует свою беспокойную словесную суету. Комната плывет в атмосфере сна, заполняющим плотным туманом, забирая к себе всё вокруг: начиная с двери и заканчивая оконными стёклами. Минхёк состоит на сорок процентов из полудремы и на шестьдесят из необходимости тянуться к теплу и делиться взамен своим. Он чувствует, как Чангюн двигается ближе, чтобы накрыть его пледом до плеч, и не хочет отпускать его от себя.  — Я все ещё не планирую засыпать, — противоречиво фразе слабо бормочет Минхёк. Чангюн что-то отвечает, вместе с тем оставляет ладонь на его плече, но Минхёк не может расшифровать слова, и с каждой секундой всё хуже и хуже может точечно определить место его прикосновений. У Чангюна очень лёгкая рука и, поэтому, тягучие в своей ласке движения по плечу, лопаткам, шее и волосам становятся невесомыми, но сохраняют свой умиротворяюще-изучающий оттенок. Минхёк чувствует себя очень особенным и важным: к нему подбирают пароль каждый раз несмотря на то, что подобрали пароль уже в прошлый раз и многое поняли. (Но что-то же может меняться от ситуации к ситуации, поэтому лучше перепроверить). И, на самом деле, Минхёк у него этому учится. (Одна из тех «определенных причин», почему он так аккуратен по отношению к Чангюну). Это всё новые чувства. То, что теперь у них установленные трогательно-заботливые отношения (где можно трогать и заботиться). То, что убаюкивающие движение Чангюна так ритмичны, что эффектом похожи на мелодии, которые комфортом снимают мигрень после трудного дня. То, что его запах успокаивает так же, как и защищающий тактильный гипноз «всё вокруг проваливается в сон, засыпай и ты».  Минхёк достает руку из-под пледа, заводя назад и слепо находя ладонь Чангюна, чтобы прикосновением остановить его движение.  — Будь здесь, — там должно было быть «пожалуйста», но это сейчас весь доступный лимит Минхёка. Он тянет его за руку так, чтобы заставить обнять себя за пояс со спины, и, как только Чангюн это понимает и бесшумно устраивается рядом, Минхёк ладонью прижимает его руку к своему животу.  Никуда не уходи, ничего не делай, обнимай меня, уже заснули оконные стёкла, заснула доска с фотографиями, заснули все три пледа, а ты бери с них всех пример, — тоже должно было там быть, но это уже полный абсурд дрёмы и ощущения макового поля из Волшебника Изумрудного города. Минхёк не может определить через сколько минут (или часов) его принужденно выкидывает в реальность, но может определить резкую в своей громкости череду раскатов грома и то, как неудобно опустело пространство вокруг него. Это очень раздражает. Минхёк хмурится, недовольно тихо мычит и с трудом заставляет тело выйти из оцепенения и начать ерзать, сбивать с себя одеяло, желая перевернуться к другой части кровати. — Я здесь, спи ещё, — пустота рядом исчезает, возвращается крепкое тепло со спины, дыхание в заднюю часть шеи, окутывающий запах и голос, существующий и в дреме, и в реальности. Ладонь Чангюна утешительно скользит по его руке от плеча и до локтя, сглаживая неприятное впечатление от резкого пробуждения. — Надо убрать ноутбук с края, могу задеть ру... — хрипло бормочет Минхёк, рефлексным автопилотом вспоминая об этом и открывая глаза. Он дезориентирован и хочет подняться, но Чангюн надавливает рукой на его плечо, направляя обратно, и Минхёк возвращается головой на подушку, чуть поправляя её угол под щекой. — Там уже нет ноутбука, засыпай, — он говорит нежно уговаривающим тоном, поэтому Минхёк принимает его слова за очень весомый аргумент и дальше позволяет оттачивать свои шаманские тактильные заклинания. Надо уметь передавать заботу о себе кому-нибудь другому, — Минхёку просто не хватает сил для произнесения этой фразы, но она уже твердо сформировалась в голове. Со своей стороны у Минхёка всё честно. Его полностью устраивает, что между ними уже видны очертания того, что в один момент он может всё доверить и сказать «окей, разрузливай и веди меня», а в другой момент Чангюн может перед ним спасовать и признать, что у Минхёка есть сила и влияние для оказания помощи. — Ты тоже засыпай, — едва различимо в слогах просит Минхёк и закрывает глаза, как только Чангюн возвращает руку на его живот и вжимается телом, касаясь лбом затылка. В следующий раз Минхёк просыпается уже вместе с вечерними сумерками, с запахом свежести из приоткрытого окна в спальне и с тишиной, сильно ощутимой на контрасте после оглушительного ливня. Его будит шутливое дерганье-поглаживание за ухо, и негромкий повтор его имени. Он видит Чангюна перед собой, тот сидит перед кроватью на полу, сложив локти на том месте, где раньше лежал ноутбук. — Уже шесть, — сообщает он, как только Минхёк достаточно тянет на человека проснувшегося и зафиксировавшего свое внимание на нём. Минхёку не нравится это чертово временное напоминание и осознание, что он проспал более трёх часов. — А ты так и не заснул, — понимает Минхёк, добавляя с тихим ворчанием: — Зато всю комнату мне убаюкал. — Комнату? — с недоумением переспрашивает Чангюн (а, точно, его воображение не выходило в ту фазу, где представляешь как засыпают оконные стёкла).  — Ты отдохнул хоть немного? — с сомнением спрашивает Минхёк. — И чувствую себя лучше, — сразу опережает следующий вопрос Чангюн, не вызывая ощущений, что он сейчас врёт. — Правда не можешь заснуть с кем-то рядом? — Минхёк помнил про это, но самоуверенно решил, что конкретно на него это правило не распространяется, он же теплый, комфортный и вообще прелесть. — Ты спрашиваешь уже во второй раз, — ровным голосом напоминает Чангюн, видимо, ему не особо хочется возиться с этой темой в диалоге. — Дело в доверии? — Если я скажу да, это будет выглядеть так, будто я тебе не доверяю. — А ты мне доверяешь? — этот момент интересен Минхёку и не шутливо, но сейчас он чувствует, что лучше это сказать в легкомысленном тоне. — Тебе-то? — и Чангюн вполне ожидаемо отвечает так же в шутку. Минхёк смотрит на его губы, почти собирается решительностью, чтобы положить ладонь ему на затылок и приблизить к себе, потому что он сейчас близко, потому что сейчас самый идеальный момент, и он смотрит так, словно всё уже (наконец-то) понял.  Но Чангюн опережает его действие фразой: — Я сделал тебе чай. Идём? === В детстве Минхёк не мог усидеть на месте, а интереса к занятиям, которыми пытались удержать его внимание учителя и родители, хватало на пару минут. Но даже в десять лет он постепенно затихал, стоило ему начать внимательно присматриваться к городу, находя любопытными здания, которое никто бы не назвал интересными ни среди взрослых, ни среди его сверстников. В двенадцать лет (педагогически понаблюдав, с помощью чего конкретно можно собирать его яркие выплески активности в один поток сосредоточенности), родители подарили три тома фотографий и чертежей архитектурных сооружений со всего мира. Это не сильно повлияло на поведение Минхёка в целом, но значительно внесло в жизнь часы, когда его было ни слышно, ни видно, а во время ужина приходилось отбирать книгу со скандалом («ты сейчас заляпаешь едой все страницы, доешь и будешь уже читать дальше»). В пятнадцать лет Минхёк мог накидать своеобразную карту Мародеров не только по своему району, но и по трём соседним, исследуя их через все маршруты: и тайные, и популярные, и как пройти «короткой дорогой», и как сделать лишний полукруг. Он никогда не спешил в своих прогулках ни в ходьбе, ни в темпе мысленного потока. Часто останавливался для того, чтобы сделать фото, но забывал про это, вглядываясь в фрагменты не только домов, но и в целом — разбирал улицы и магазины, как детали Лего, и собирал в голове их обратно, но чуть-чуть по-своему. Его это завораживало-очаровывало-вдохновляло, и он уже полюбил город настолько, что хотел с ним прямого диалога, хотел тоже что-то сообщать и влиять, а не только слушать и млеть. И да, в другое время, он всё ещё говорил за пятерых, всё ещё двигался за шестерых, и всё ещё первое слово, которым его характеризовало большинство, было «громкий», затем шло «импульсивный», и бронза у «сначала ляпнет что-то и только потом подумает над сказанным». В итоге золотое сечение пало на профессию архитектора, которая выучила выдержке и усидчивости, обеспечиваясь мотивацией из его же самовыращенных заёбов на общей структуре городов. Архитектура дала прямую инструкцию, что делать со всеми своими потребностями и желаниями и как направить их на техническую продуктивность. И вот в чём была беда с Чангюном. В какие-то моменты Минхёк знает, что на Чангюна можно надавить, и он сделает так, как Минхёк хочет. Его можно подоставать, не имея в виду под этим ничего злобного, подразнить, не имея в виду под этим обидного, поотчитывать, не имея в виду ничего высокомерного. С ним можно шутить и играться, с ним можно рассуждать и спорить, с ним легко дурачиться, его просто смутить, его иногда хочется учить жизни с высоты своего опыта и, если требуется, оберегать от неудач. Но в какие-то моменты Минхёк перед ним замирает, затаивает дыхание, теряется, робеет, тормозит в движениях, слушает его мысли, прислушивается к его мнению и в целом — слушается его. И, связывая всё друг с другом, Минхёк может себе (и только! себе) дать честный ответ на вопрос, почему он быстро оказался на той стадии, где «разреши мне о тебе заботиться и, пожалуйста, приходи ко мне в любом состоянии, даже в том, в каком ты сам к себе приходить стыдишься». Он не ставит знак равно между Чангюном и Сеулом или Чангюном и архитектурой, и тем более Чангюном и стрит-артом. Он лишь быстрее понимает, к чему всё идёт, когда замечает, что живой человек вызывает у него – помимо всего прочего – очень знакомые реакции, которые раньше могли вызывать только города. Поэтому. Минхёк, даже включив верхний свет на кухне, всем своим расслабленным видом, хриплыми и с ехидными смешинками интонациями в голосе, сохраняет атмосферу закрытого и очень теплого мира в своей квартире. Он сидит за столом, смотрит на стоящего с другой стороны стола Чангюна и хочет как-нибудь кратко (и не смущающе) сообщить, как ему сейчас хорошо и спокойно, но не может придумать для этого подходящую форму слов. — Ты же хотел сегодня пересаживать цветы, да? Чангюн спрашивает буднично, и Минхёк на пару секунд искренне верит, что слушал свои мысли так долго, что пропустил огромную часть их разговора, в котором он какими-то там планами на два комнатных растения поделился. Потом (через полминуты тишины, в которой его никто не торопил самостоятельно догонять в чем суть вопроса) Минхёк соображает, что Чангюн соединил в сумму «пересаживать цветы» первое слагаемое «бумажный широкий пакет с логотипом магазина садоводства под столом» и второе слагаемое «два пустых глиняных горшка, стоящих на подоконнике рядом со столом». Минхёка радует, что Чангюн, видимо, реально отдохнул, если уже два не самых маленьких растения, (не стоявшие до сегодняшнего дня на столе), перестали им игнорироваться. Он вообще как-то к ним неравнодушен и общается с ними, как с рыбками в аквариуме, с которыми нельзя толком повзаимодействовать, но их можно разглядывать, не отвлекаясь от разговора с собеседником-человеком. Ну, возвращаясь к теме, «хотел пересаживать цветы» — это громко сказано. Правильней будет сказать: Минхёк был «вынужден это сделать из-за прямой угрозы», потому что цветы арендодательницы квартиры, и она донесла четкую мысль, что если Минхёк за ними не будет ухаживать так же внимательно, как за всякими студентами последних курсов у себя в гостях, то она вспомнит про удобное расположение квартиры к центру, а значит справедливо можно будет поднять кварплату. После такой её замечательно идеи, Минхёк пообещал ей селфи с его новыми друзьями-ценителями-фотосинтеза (а так же скрин регистрации на сайте «greenpeace_forever_in _my_heart.com». (В целом, ему не сложно было весь месяц жизни в этой квартире наливать чуть больше воды в стакан, чтобы хватило и для утоления своей жажды, и для того, чтобы оставить «допить» растениям). — Мне сказали, что им уже тесно в этих горшках, и теперь их надо переселить на пмж в другие, — с титанической скукой сообщает Минхёк. (Арендодательница ещё так просто забила на минхёковское «я понимаю, что вот-вот их надо пересадить, но давайте я подожду, пока вы вернетесь в город, а то ещё куплю не то, сделаю не так», и заказала через интернет-магазин все нужное, бонусом присылая поэтапную инструкцию по пересадке). — Хорошо, давай, — поддерживает Чангюн, хотя Минхёк ничего еще не предлагал, и вообще не планировал это делать вместе, потому что... ну... как-то пункт «копаться в земле» не рассматривался для добавления в список «идеальных идей для неофициальных свиданий». Может, Чангюн уже принял за аксиому, что если в этой квартире появляется какое-то дело, то он автоматически становится соучастником. — Ты разбираешься в этом? — логично возникает вопрос у Минхёка на такой энтузиазм к травологии. — Не-а, — отвечает Чангюн, не поднимая голову от листьев, и звучит при этом так просто, как звучала арендодательница в словах «с тебя квартплата за этот месяц и профессиональная пересадка моих любимых растений». Минхёк складывает ногу на ногу, расслабляется на стуле и смотрит на него с откровенным подозрением. Пока он не понимает, в чем конкретно подозревает, но на всякий случай смотрит. — Они прикольные на ощупь, правда? И такие стильные, эта их пёстрость выглядит как белые разводы на зелёных листьях, — понимающе звучит Минхёк, замечая, что Чангюн как-то особенно завис над ним и бережно водит по крупным листьям указательным пальцем так, словно они рассыпятся в пепел, нажми он чуть сильнее. Минхёк — да, ладно, он немного неряшлив к зелени в доме — эти пёстрые зелено-белые листья старался лишний раз не трогать, у них как-то сразу не заладился коннект, и растение всем своим цветением показывало, что если его не трогать — будет лучше. — Это монстера вариегатная, — Чангюн называет куст по имени и опускает руку. Минхёк как-то не ожидал, что они — монстера что-то там и Чангюн — настолько быстро задружились, что уже обменялись личной информацией друг о друге. Он понятия не имеет, откуда Чангюн знает позывной этого салата, но знает, и это так замечательно. Наверное, написание работ для разных специальностей, а также общность его профессии обеспечивают ему заполняемость головы неожиданными фактами из рандомных областей. — Откуда ты знаешь? — Минхёк не скрывает усмешку «господи-да-что-ты-такое» вместе с тем, как расплывается в умилительной улыбке. — Через поиск по фотографии, — отвечает Чангюн, и по глазам читается, насколько ему неловко и приятно одновременно, что Минхёка так впечатляет его умение грамотно гуглить. — Фотографируешь объект, загружаешь фото в поисковик, и он находит про него информацию, — добавляет он, и Минхёк еле сдерживает смех с того, как он отводит взгляд и разъясняет таким «между прочим» тоном. Затем Минхёк спрашивает, как вообще так может закрутиться жизнь, что тебе захочется загуглить комнатные сорняки, которые ты впервые видишь. А Чангюн, принимая теперь все удары на растения как личное, выразительно смотрит и бормочет под нос «а почему тебе вообще это никогда не приходило в голову, ты же с ними живешь?», но громче говорит, что просто проверял приложение, пока ждал закипающий чайник. — Вау… — многозначительно оценивает Минхёк. — Неужели она тебе не сказала их названия? — удивляется Чангюн уже после того, как выслушал жалобную историю «Минхёк и не сдавшиеся ему требования арендодательницы» — Сказала, но я не запомнил, — отмахивается Минхёк. — Мне-то зачем названия запоминать? — Потому что при пересадке могут быть какие-то особенности, — тихим занудством продолжает Чангюн, опустив голову, и Минхёк на это широко улыбается. — Да это просто трава, она у меня больше месяца уже растет, — легкой безмятежностью заявляет он. — Всё с ней нормально и без королевского ухода, — добавляет с фырканьем. — Что их там пересаживать? Перекидываешь из одного горшка в другой, досыпаешь землю, поливаешь и всё. Тогда Чангюн его спокойно информирует: — Вот эта «трава» стоит 650 долларов, а вот та, — кивает он на второй цветок, — примерно 400 долларов. Минхёк молчит. Обрабатывает ещё раз сумму. Затем одаряет растения взглядом «это вы-то столько стоите?». — …я даже дышать на них не буду, — искренне обещает он. Минхёк действительно мало что знает о природном мире, он вовсю за урбанистику, равнодушно обходя в университете темы для докладов типа «растения в архитектуре зданий и сооружений». Дома мама (разумно) не доверяла поливать цветы, а в школе один раз так добесился в догонялки с одноклассниками, что перетоптал половину клумбы (потом принужденно весь свой ценный выходной потратил, чтобы вернуть всё, как эстетично-благородно было). Вот уже тогда зарождались крохотные психтравмы, полученные от взаимоотношений с растительным миром. Но вообще, если цветы существуют исключительно в фильмах или книгах и на них завязана какая-то художественная история — Минхёк даже «за». Это прикольно и он их запоминает легче, чем другие моральные выводы, завязанные на животных или предметах. Например, он хорошо помнит идею притчи, рассказанную учительницей мимо темы урока, но с искренним желанием дать напутствие подрастающему поколению. Сюжет не помнит, из главных героев сто процентов какой-то монах и глупый путник, но вывод там был в том, что никто не сажает семена в холодную зиму. Логичная вещь и практичная вещь. Никто не сажает семена в холодную зиму. Они просто не прорастут. Это все было метафорой к тому, что ты не можешь поселить в себе чувства и дать им прорасти, если у тебя внутри лютая зима. Тебе может давать жизнь шанс за шансом, но ничего внутри не приживется, если ты к этому не готов. И это сейчас Минхёк так сблизился с притчами. Тогда, в четырнадцать лет, Минхёк н-и-х-р-е-н-а не понял смысла, и тупо радовался, что им удалось заговорить учительницу, и она отошла от темы урока. И дойдя до этой истории через ассоциативную память и образовавшуюся минутную тишину, Минхёк перекидывает на сегодняшний день (и на сегодняшнюю его привязанность, ту, что стоит рядом с цветами и убирает желтые мелкие листья, упавшие вниз горшка), и — прикольно, — но этот пример работает. Не будь Минхёк к этому готов, в нем бы не проросли такие чувства. Он не искал их специально, но позволил им жить внутри, как только они чуть-чуть заискрились. Он разрешил себе не проделывать что-то с ними (разумно контролировать и направлять), а посмотреть, что они будут проделывать с ним. Минхёк обещает, что вот как только он допьет чай, так сразу готов будет предоставить пятизвездочное обслуживание в пересадке, и ещё три саркастичные шутки накидывает, потому что Чангюн с них мило усмехается. (Хотя, шутки вообще так себе). Но он улыбается и, разблокировав телефон, что-то ищет (Минхёк, чувствуя прилив комедии, шутит, что не будет предварительно приносить клятву на учебнике по биологии). — Ты тут всё ешь? — Чангюн поворачивает телефон экраном к Минхёку, и там набор из трех блюд, вполне нейтральных по составу. — Ем, — растерянно отвечает Минхёк, возвращая ему телефон.— А что? — слабо спрашивает он, наблюдая, как Чангюн скользит пальцами по экрану дисплея. — На столе же легче их пересаживать? — отстраненно отвечает он, не отвлекаясь от телефона, затем добавляет. — На полу неудобно будет, а тут хватит места. — Ты заказал доставку? — доходит до Минхёка. Как и то, что он совершенно забыл про еду. Как сам забывает про неё, пока коллеги не начнут ныть за полчаса до обеда «скорей бы скорей бы», так и тут забыл. Сначала не так серьезно воспринял слова Чангюна, что ему сложно с кем-то заснуть, затем забыл про еду, но как же громко обещал «доверься, я за тебя обо всём подумаю и во всём помогу». Нет, Минхёк помнит, что кивал и был всеми руками «за» идеи взаимности подобной помощи, но он полноценно примет это в расчёт только тогда, когда проработает один момент наезда на самого себя. Потому что сегодня это он должен был не засыпать, а защитно укутывать одеялом. Это он должен был организовать вкусную еду, потому что вкусная еда заставляет себя чувствовать лучше (а вкусная еда, о которой другой позаботился вдвойне лучше). Чангюн блокирует телефон, возвращаясь к одному из горшков, чтобы продолжить убирать с него мелкий лиственный мусор, и спокойно ведёт разговор про организацию пересадки дальше: — Надо что-то постелить на стол. — Сколько с меня? — вздохнув с подтоном «ладно, допустим, я с собой это как-то поработаю», сразу спрашивает Минхёк. — Есть газеты или ненужные бумаги? — без проблем взаимно игнорирует его Чангюн, одной ладонью крутя горшок так, чтобы рассмотреть растение со всех сторон, а второй сжимая в кулак уже собранные сухие листья. — Сколько? — настаивает Минхёк. — А где крышка от него? — спрашивает он, взяв в руку новый горшок и показав его Минхёку, чтобы тот наглядно понимал, о чём речь. — Я серьезно, — Минхёк повышает голос в требовательности, и Чангюн смотрит на него пару секунд растерянно-виновато, но быстро возвращается к упрямому взгляду. — Нисколько, — спокойно говорит он. — Скажи мне цену, — ещё более четко в своей непреклонности повторяет Минхёк. Чангюн вздыхает, смотрит на него с просьбой «просто согласись со мной», но быстро сдаётся, понимая, что чем дольше Минхёк молчит и сверлит взглядом, тем больше начинает злиться. Поэтому пытается договориться: — Давай это будет как ответ на твои четыре пиццы? — Нет, — сразу отклоняет Минхёк. Те четыре пиццы должны остаться подарком, который просто так и не требует от человека ответного подарка. Поэтому нет, не сдвинешь с этого мнения, не уговоришь, и не будет всё, как ты хочешь, — имеет в виду Минхёк, громко поставив чашку на стол и скрестив руки на груди. — Тогда давай в следующий раз ты просто угостишь меня обедом? — тут же предлагает ещё один вариант Чангюн. — О, так хорошо, — вмиг меняет Минхёк тон на обычный. Это его устраивает. Так звучит куда лучше. И он улыбается. Чангюн смотрит на него с сомнениям и выражением «серьёзно, вот это на тебе прокатило?», но как только Минхёк вопросительно молча докапывается до такого взгляда, уходит обратно в наблюдение за растениями. Ещё минут пятнадцать его гармонии с ними, и они заберут у Минхёка пальму первенства за внимание Чангюна к объекту в этой квартире. — Просто сегодня должен был угощать я, а не ты, — все же не может не ляпнуть Минхёк. Наверное, он уже задолбал этим. И Минхёк знает, что в какой-то момент его забота справедливо может показаться невыносимой и удущающей, но он видит его раз в неделю, поэтому днём за днём желание окружить его приятными вещами растёт все сильнее  Чангюн вздыхает. Этим своим вздохом, обозначающим «ладно, слушай». — Зачем устанавливать очередь? Чай может заварить тот, кто ближе стоит к чайнику или тот, кому легче это сделать. Ты устал не меньше моего, поэтому нет ничего страшного в том, что из нас двоих заказал еду именно я, — с каким-то журфаковским демократичным скиллом разложить всё по полочкам и с попыткой склонить к своему мнению как к единственному верному топит Чангюн. — И вообще, зачем, — говорит Чангюн, — ты, — говорит Чангюн, — так всё, — говорит Чангюн, — усложняешь? — говорит, блять, Чангюн. — Ладно, — сдавленно признает Минхёк, притворяясь, что делает глоток чая. Как-то отрезвляет и сбавляет обороты, когда конкретно Чангюн говорит ему, что уже как-то ну слишком накручено до сложно. Ещё и плюсует здравым решением ситуации. Минхёк моет чашку, находит в своей комнате ненужные черновики, чтобы постелить их на стол, обещает (вслух и себе) больше не возвращаться к этому, потому что всё же идёт постепенно и хорошо.  Он же постоянно убеждаться, что до сих пор интересен Чангюну и что он выносит из их встреч для себя что-то новое. Чангюн расспрашивает о его работах в городе, и что он думает о своих\чужих работах в городе, но остается равнодушным отдельно к стрит-арту. Чангюн вряд ли и пять стилей архитектуры назовёт, но детально пытается вникнуть в его рассказ о конкурсе. Чангюн иногда вбрасывает «я недавно видел\читал\слышал то, что тебе должно понравиться, это же твоя тема», и эти «находки» никак не связаны с его личными интересами, но напрямую связаны с интересами Минхёка. И, на самом деле, Минхёку эти моменты сентиментальностью выкручивает все нервы. Он старается отвечать Чангюну тем же, но ощущает, что делает это недостаточно, что у него не получается выразить ему и половины правдивого интереса. Один день в неделю слишком мало для этого, Минхёк не успевает себя вовремя затормозить в рассказе, и поддается на все перевороты темы в свою сторону, тем самым часами рассказывая про свою жизнь и не успевая как следует расспросить в ответ. Иногда Минхёк думает, что не заслужил такого слишком хорошего к нему отношения со стороны Чангюна. Но чаще всего он думает: да-да, это всё мне, моё, про меня, для меня, я буду это взаимничать и оберегать. Когда весь стол закрыт газетами, Минхёк ставит на него пакет с землей и разрезает большими ножницами его верхушку. Он ещё раз повторяет весь гениальный план про «перекинуть из одного горшка в другой», но добавляет к этому действию обязательное прилагательное «уверенно», словно если они сделают это «уверенно», ни один листик не пострадает. Чангюн стоит рядом, молчит, но смотрит на Минхёка без особой веры в разумность и светлость его идей, поэтому открывает телефон, чтобы, очевидно, прогуглить другое решение проблемы. — Она мне скинула инструкцию, — сдается Минхёк, краем глаза увидев, что у Чангюна уже скачивается какая-то научная работа про монстера что-то там. Чангюн посылает ещё один тяжелый взгляд в его сторону и тихонько подвигает один из горшков с растением ближе к себе и подальше от Минхёка. Как это будущее сено так прочно пробралось к Чангюну под опеку, Минхёк не особо понимает, но, открывая переписку с арендодательницей (та с аватарки тоже смотрит на него как на безнадежного идиота), он зачитывает сообщение в тоне «вот тут почти всё как я говорил». Но Чангюну оказывается немного всё равно на минхёковские попытки в фитологию, и он вслух повторяет всё то, что услышал из сообщения, подавая это как план к действию. (Минхёк производит сейчас впечатление того, кому надо прям объяснить и прям повторить и прям проконтролировать, а потом, вероятно, прям забрать и прям переделать всё нормально). Чангюн с тонким намёком спрашивает, может, Минхёк хочет молча посидеть и поучиться теоретически. Минхёк отвечает, что нет, не хочет и сразу лезет двумя руками в ближайший горшок. Там же надо «разрыхлить землю», чтобы достать растение. И в секунду ощущает, как в этот момент у Чангюна рухнуло сердце, и он едва успевает остановить его. Минхёк закатывает глаза. Чангюн вот нашел в чём развести ювелирный подход. Будь эти растения такие неженки, они бы уже сдохли на второй день пребывания Минхёка в этой квартире. А так он в них даже чай пару раз выливал и ничего, фотосинтезируют ещё, даже маленькие листья не опали. (Просто немного пожелтели). Следующие десять минут проходят проще, потому что Минхёк успокаивается в своем энтузиазме решить всё на раз-два, согласившись и доставать растение из первого горшка медленней и аккуратней, и подготавливать дренаж и землю во втором более внимательно по пропорциям, и утрамбовывать землю в новом «доме» растения, задумываясь над действиями, а не «как получится». Вообще, всё оказывается не так плохо. Их диалоги в итоге свелись к минхёковскому уточнению «ну, вот так нормально будет?» и чангюновскому объяснению, почему именно так нормально не будет. Минхёк пару раз коротко наблюдал за ним, и он вроде делает всё то же самое, что делает Минхёк, только у него получается аккуратней, бережней к растению и вообще с оттенком медитации. И Минхёк уже собирается похвалить его за это, но ловит второй приступ старшеклассничества, и стесняется кидаться в тишину комплиментом. То, что можно было не пачкать землей руки, а найти садовые перчатки, которые у него дома хранятся в огромном количестве из-за постоянных тусовок с баллончиками красок и городскими побелками, до Минхёка доходит только когда он относит к мусорке на кухне два старых горшка. (Сегодня официально не его день как продуманного и внимательного хозяина квартиры). Минхёк заходит на порог ванной как раз в тот момент, когда Чангюн смывает водой с ладоней мыло. Он поднимает голову, услышав шум движения, и смотрит на Минхёка через зеркало. Может, из-за истощающей недели и игры света в ванной, но Чангюн выглядит непонятней, глубже и спокойней обычного. Может, из-за сегодняшнего размеренного настроения, резонирующего по сравнению с прошлыми встречами, но его движения кажутся такими знакомыми и привычными, как если бы Минхёк видел их каждый день в течение долгого времени. Чангюн коротко улыбается через зеркало и выдерживает прямой взгляд пару секунд, пока Минхёк не улыбнется в ответ. После он сразу опускает глаза на кран, выключая воду и поворачиваясь в сторону полотенца, чтобы вытереть руки. Они сталкиваются в проходе; Минхёк, держа руки с закатанными до локтя рукавами перед собой, мягко просит «отойди», а Чангюн, не двигаясь, откровенно разглядывает его, с каждой секундой становясь менее таинственным, чем казался Минхёку через зеркало. Минхёк точно знает, что Чангюн сейчас его поцелует. (И он не уверен, что знает что-либо ещё о происходящем). Поэтому, как только Чангюн отмирает и подходит ближе, чтобы положить ладони выше его локтей; Минхёк, расслабив кисти, опускает руки вниз, и прикрывает глаза, немного поддаваясь лицом вперёд. С одной стороны, Минхёк все ещё считает Чангюна глупым: даже после всего оговариваемого и невербального произошедшего между ними, в нём чувствуются сомнения касательно взаимности их желаний. Но с другой стороны, Минхёку приятно от того, что он так внимательно следит за вызываемой реакцией на его действия. Улыбнувшись, Минхёк полностью закрывает глаза, чтобы это сработало сигналом, и чувствует, как Чангюн не спеша ведет руками от его плеч выше, останавливаясь на шее, чтобы свободно обхватить её ладонями и поглаживающее очертить кадык большими пальцами. Через полминуты Минхёк думает прервать медлительно-пыточную ласку пальцами под его подбородком и нижней челюсти, чтобы торопящей фразой «ты не выйдешь отсюда, пока не поцелуешь меня» сразу швырнуть его к своим губам. Но Чангюн глубоко выдыхает, расслабленно спускается руками вниз шеи, чуть надавливает на ямку между ключицами, и плавно возвращается вверх, останавливаясь и прижимаясь к коже крепким теплом раскрытых ладоней. От его прикосновений ощущается покалывающее волнение, и все фразы не озвученно теряются в горле Минхёка. Чангюн оставляет одну ладонь под его скулой, а вторую кладет на затылок, сгибая пальцы, чтобы немного щекотно царапнуть кожу, а затем легко вплестись ими в волосы. Минхёк нетерпеливо хмурится и снова хочется сказать что-нибудь направляющее, но Чангюн аккуратно касается губами его рта, а после немного отстраняется, чтобы убедиться, что не сделал ничего неправильного. Он вряд ли успевает что-либо проанализировать, потому что Минхёк сразу тянется к нему и продолжает поцелуй. Сдержанно и без ощутимого давления: то захватывая верхнюю губу, то слабо прихватывая нижнюю, то расслабляясь, позволяя то же самое сделать Чангюну, то прерывая его, перехватывая темп, чтобы мягко выдразнить этим, чтобы он чуть улыбнулся, но остался увлеченно поддерживать эту игру. Минхёк первым же и не выдерживает, приоткрывает губы Чангюна языком, и, услышав его мягкий удовлетворённый звук, соглашается дольше остаться в сладкой неторопливости, чтобы заставить его звучать так ещё раз. Он мягко касается языком его нёба, наклоняя голову, чтобы удобней было углубить поцелуй, скользя по его языку, пока Чангюн вцепляется в волосы на затылке, а вторую ладонь опускает вниз, по ходу движения свободно задевая пальцами подбородок, шею, ключицы, грудь и останавливаясь на поясе. А после замирает в приятной напряженности, как только они находят общую комфортную скорость и водят кончиками языков по ртам друг друга. Приходится изучать и запоминать, как и что нравится другому, и Минхёк соврал бы, если бы утверждал, что подобная сосредоточенность в чуткости прикосновений — его привычное поведение. И ему безумно нравится, что сейчас его руки бездейственны, и он может реагировать только ртом и наклоном головы подстраиваться под движения. Он не может сжимать его руками, но может вести поцелуй, касаться зубами губ, царапая их с едва ощутимым нажатием, ускорять темп скольжения языков, и слышать еще один вздох. Минхёк выдыхает глухим звуком, на что Чангюн ещё теснее вжимается в его тело и в его рот. Целовать того, кого неделями хотелось поцеловать, и того, кто послушно отвечает, плавится, и тянется все ближе и ближе — самая легкая вещь, которая только происходила с Минхёком. Сложность в том, что поцелуй заканчивается. И Минхёк не успевает толком отстраниться и открыть глаза, как Чангюн неожиданно сбито и резко говорит ему прямо в губы: — Когда ты во второй раз заснул, я вставал, чтобы закрыть окно. Я думал, что ты ещё раз проснешься, как проснулся из-за того, что я убирал ноутбук. Но ты только повернулся в мою сторону, а когда я лег обратно, накрыл меня одеялом. Для затуманенного разума Минхёка это всё звучит слишком непонятно. — А что в этом не так? — Ничего, — тут же обрывает Чангюн, убирая руки с его тела и отводя взгляд. И до Минхёка доходит: — А ты ещё меня называл запаренным на мелочах из-за чая, — и расплывается в нежной улыбке. Господи, — тащит Минхёка, — да его так тронуло всего лишь то, что его накрыли одеялом, не выходя из состояния сна. — С этим всем что-то надо делать, — подаёт охрененную идею Чангюн. — Мы же можем поговорить? Минхёк не успевает за всеми скачками его решительной и взволнованной интонации в словах: то он фиксируется на деталях, то на общем. Но, хорошо, Минхёк не против. Не против всё обсудить. Так же как и не против открывать окна, если есть, кого согревать. Его так тянет сказать эти две мысли вслух, потому что все его приступы старшеклассничества затихли, и он может быть более свободным от полной уверенности во взаимности. Но тут вроде как атмосфера делового переговорного процесса. — Давай поговорим, — кивает он, сказав это спокойным тоном, что особенно ощущается на сильном контрасте с подавляемым невротично-мелким хаосом в голосе Чангюна. — Только сначала мне надо вымыть руки, — напоминает он, чуть поднимая их вверх, и с паузой добавляет: — Тебе ведь тоже хочется, чтобы я перестал быть ограничен в их движениях? Ладно, даже рядом с аурой серьезного настроя, у него сейчас проблемы с тем, чтобы молчать и не поддаваться эйфорийной свободе оттого, что теперь официально можно чувствительней трогаться и откровенней шептаться. Ему так нравится говорить подобное вслух, тут даже намёка хватает, чтобы вся чангюновская показательная попытка в собранность вылетела из их диалога. — Хочется, — принципиально и немного нагло подтверждает Чангюн, но у него взгляд… Такой взгляд, когда мысленно ставишь заметку перестать переоценивать свою смелость и стараешься покинуть ванну быстрее, чем заставят ещё что-нибудь воспринимать. (Минхёк сам не замечал, что широко улыбался все время, пока смывал грязь земли с ладоней). На кухне Чангюн стоит рядом со столом, спиной к нему, и нападает с прямолинейным вопросом сразу, как только Минхёк выходит из ванны, вытирая руки полотенцем. — Я слишком тороплюсь? Забавно, — отмечает Минхёк, — у Чангюна есть какие-то условные формальные сроки, после которых можно сказать «вот тут я тороплю события», а «вот тут вовремя». Если уже говорить строго в них, то, наверное, Минхёк их торопил куда сильнее, если он всю неделю от первой встречи и до второй прокручивал в голове сценарии, как обратить на себя внимание не только со стороны «привет, помоги со статьей». И, в качестве результата своих безошибочных (по его мнению) действий и слов, получил на прощание «кажется, может, я ошибаюсь, но, вероятно, есть подозрение, что это все немного похоже на флирт». (Да, Минхёк услышал фразу примерно так, как бы Чангюн там ни старался в уверенность). И Минхёк с этого одновременно умиляется и мысленно фейспалмит. Потому что весь смысл и был как раз в том, что это — флирт. Потому что Минхёк проигрывал в голове чангюновскую реплику раз за разом в течении недели, невольно улыбаясь, но мысленно закатывая глаза и причитая: господи, да как ещё с тобой разговаривать, чтобы ты окончательно убедился, что мне хочется твоего внимания и мне приятны твои прикосновения. Но Минхёк был готов трогать и говорить, пока это не дойдет. — Я знал, что этим всё закончится с самого начала, — говорит Минхёк (ну не «знал», а «хотелось к этому всё привести», но это мелочи, лучше пусть Чангюн думает, что он тут дохрена интуит). За двусмысленность всегда приходится расплачиваться, поэтому Минхёк вовремя себя тормозит, когда его снова тянет ответить легкомысленно и намекающе. Он не хочет, чтобы его дразнение перешло черту заигрывания, и он уже звучал так, словно пытается ускользнуть от называния вещей своими именами. — С самого начала? — переспрашивает Чангюн, складывая руки на груди, но не в строго закрытой позе, а слабо обнимая себя за локти. — Поэтому из кафе ушёл? — шутит он. Чангюн не так понял. Минхёк с самого начала замечал, как делает всё, чтобы быть к нему ближе. И с каким бы любопытством Чангюн не рассматривал его квартиру, фотографии, кадры фильма или вид из окна, в итоге Минхёк обернет все ситуации так, что продолжительней всего Чангюн будет смотреть ему в глаза. Минхёк не отвечает на нервную шутку, но улыбается на неё и приближается к Чангюну, делая это так естественно, в стиле «я вообще не к тебе, я идут к плите, чтобы рядом с ней аккуратно трижды сложить полотенце на кухонную тумбочку, и, вау, какая маленькая у меня оказывается кухня, раз ты сейчас на расстоянии вытянутой руки справа от меня». И чем это ещё могло закончиться? Но с подобной спешкой у Минхёка личная драма. Если опираться на правило «раз — случайность, два — совпадения, три — закономерность», то у Минхёка есть некоторые закономерности в общении с романтично привлекательными ему людьми. В один момент (когда «совпадение» превратилось в «закономерность»), Минхёк словил себя на том, как слишком рано закрепляет в голове, что человек чувствует к нему то же самое, что чувствует к человеку он. Сейчас Минхёк уже научился останавливать себя в быстром формировании мнения за другого, и уже — по крайне мере он хочет в это верить — перестал быть таким спринтером в забеге от старта «привет» до финиша «итак, как мы назовем нашу собаку?». — Если дернешься, собьешь локтем горшок с цветком, — негромко предупреждает Минхёк, разворачиваясь к нему всем корпусом и смотря в глаза так, что Чангюн не реагирует на условный рефлекс, чтобы самому проверить уровень опасности для растений. — Тот, что за 400 долларов? — продолжает он бессмысленный диалог. — Нет, он за 650. — Монстера вариегатная. — Для меня теперь их название — это число стоимости, — улыбается Минхёк, положив руки на плечи Чангюна и делая шаг назад, чтобы потянуть его к себе и отвести от края стола. Чангюн расцепляет руки на груди и оставляет их у Минхёка на ребрах, не сжимая, а только удерживая его рядом с собой. Давая понять, что он не пытается схватиться за него, и всё будет в порядке, если Минхёк захочет прервать объятье в любой момент. И подобная тонкая предупредительность успокаивает. Минхёк кладет ладонь на его щеку и надавливает под ухом, привлекая к себе за шею ближе, поворачивая голову так, чтобы столкнулся носами, улыбнуться и оставить крошечное прикосновение к уголку губ. И сделать это ещё раз, уже в другой части рта, и, как только Чангюн начинает крутить головой, желая получить полноценный поцелуй, Минхёк специально уклоняется, прислоняясь губами ниже его щеки. Чангюна это должно было поддразнивать, но он расслабляется и спокойно улыбается, позволяя  Минхёку оставлять легкие поцелуи по его лицу так, как тому этого хочется. Но, когда слышит звонок входной двери, резко недовольно жмурится. — Доставка, — озвучивает очевидное Чангюн, но не спешит расцепляться и прикрывает глаза в ожидании. — Доставка, — бессмысленно согласно шепчет Минхёк, а затем торопливо прижимается к нему, твердым скольжением перемещает ладонь с шеи на затылок, и, выслушав второй звонок в дверь, крепко целует. И это заставляет понять, что самый идеальный момент для того, чтобы его поцеловать, был не когда он напомнил снять часы перед сном, не когда он стоял на балконе и допытывал про существовании надписи, не когда он обнимал за плечи и поддерживал идею подать заявку на конкурс, и даже не тогда, когда он разбудил его, дотронувшись до уха. Идеальный момент был каждый. === Минхёк (самоответственно) пытается высчитать ту дистанцию, находясь на которой он не слишком прилипчив, но и не даёт забыть, что они вообще-то тут бессловно договорились изменить формат общения. Но потом еда заканчивается, а его полный ответ про конкурс ещё даже не на экваторе, а на той стадии, где надо сопровождать уже наглядным материалом, поэтому Минхёк вихрем двигается на диване впритык к плечу Чангюна, рассказывая подробности-подробности-подробности и сопровождая это быстрым перелистыванием на телефоне фоток-фоток-фоток. Несмотря на то, что в голове Минхёк уже трижды нарисовал границы=>перешел границы=>стер границы, в жизни он старается (ну правда) вести себя сдержанней. (Вообще, мысль «веди_себя_сдержанней» — это его мантра на протяжении всего времени общения с Чангюном). После показа половины своей галереи на телефоне (там уже было не по теме конкурса, там уже было «позавчера вороны на мусорке катали яблоко друг другу, как мячик, вот видео, я снимал и угорал»), предложение досмотреть наконец-то фильм Минхёк геолокацией определяет на диван (чтобы слово «кровать» вообще больше сегодня не звучало от него). По Чангюну видно, что он всё просекает и подыгрывает своим «ммм, фи-и-и-льм, конечно», поэтому идея отвлечь его от кинокадров на минуте пятнадцатой Минхёку чувствуется полностью взаимной. Он планировал это сделать на короткое мгновение, но Чангюн, не отпуская от себя, вытягивает руку вперед и вслепую пытается закрыть ладонью крышку ноутбука, стоящего на стуле перед диваном.  (Но попадает он по ней только тогда, когда Минхёк, так же вслепую, направляет его руку своей в нужную сторону, а затем чуть отстраняется, спокойно улыбаясь, как только они устанавливают зрительный контакт).  Чангюн о чём-то по-доброму язвит (в том же тоне, что и «ммм фи-и-и-ильм»), но Минхёк не дослушивает его, аккуратно привлекает к себе обратно и уверенно ведёт в прикосновениях и движениях так, чтобы в итоге лечь вместе на узкий диван, разделить одну маленькую подушку и спутаться ногами.  Минхёк просовывает руку между подушкой и головой Чангюна, устраивается на боку, почти прижимаясь лопатками к спинке дивана. И пять звезд из пяти, насколько в таком положении удобней поддерживать в поцелуях легкий и медленный темп, с разной периодичностью прерываясь, чтобы негромко переговариваться о чём-то, по сути, бесмысленном, но это всё, что нужно: бесмыслить, трогаться умом, трогаться телом и ещё раз бесмыслить. — Хватит рекламировать этот диван, — сопротивляется принятию мира с определенной мебелью Чангюн, после адресованного с издевкой вопроса «но теперь-то ты заметил, насколько диван удобный?». — Хватит называть его бесполезным и мешающим. (У Чангюна к дивану были не такое грубое определяющие прилагательные, но у Минхёка тоже есть объекты на этой кухне, наезд на которые он считает за личное оскорбление). — Он занимает одну треть всего помещения. — Я тебя сейчас толкну, и ты полетишь с него, раз он тебе так не нравится, — угрожающим шепотом заверяет Минхёк, но противоречит словам и держит руку за спиной Чангюна так, чтобы наоборот подстраховать от падения. — Давай. Но я же не один полечу, — добродушно отзывается Чангюн, обламывая тактику запугивания, одновременно с этим ведя тремя пальцами по позвоночнику Минхёка непрерывную длинную линию; и, дойдя до задней части шеи, останавливает руку, чтобы прижаться к коже всей ладонью. Минхёк ежится, на секунду нахмурившись и вжимая голову в плечи. — Оказывается неприятно, когда холодными руками трогают? — с довольной насмешкой замечает Чангюн, перемещая руку в сторону, чтобы раздражать температурой от прохладной ладони ещё и сбоку шеи. — Приятно, — естественно перечит Минхёк, но тут же изворачиваясь, чтобы легко коснуться губ Чангюна и добавить: — Так же, как и тебе тогда было приятно. — Это не правда, — с широкой улыбкой в ответ перечит Чангюн, прикрыв глаза. — Давай проверим ещё раз, — в тоне Минхёка равные части нежности и веселья, он расслабляет руку, чтобы свободно скользить по спине Чангюна, не скрывая в улыбке, что собирается сейчас выбрать рандомную секунду и резко добраться до края чужой кофты. (Он не планирует делать это по-настоящему, это только для того, чтобы его вслух попросили так не делать и долго целовали, уводя от затеи). На самом деле, Минхёк не думал, что так быстро уговорит Чангюна не делать ничего всё оставшееся до будильника время, кроме как целоваться, водить руками по телам друг друга, размеренно дышать и привыкать к установившейся близости. У тебя красивая улыбка, — хочет сказать Минхёк спустя ещё полчаса. — У тебя красивая улыбка, — говорит вслух Минхёк спустя секунду свою мысль. Вообще, он должен был отвечать на вопрос о теме своего диплома. Но сейчас плевать на тему своего диплома, он потом может и старые селфи с защиты прислать в любом количестве сообщений. Сейчас важно то, что улыбка красивая, и это нужно говорить вслух.  (Пока на горизонте не показался очередной приступ страшеклассничества). Чангюн отвечает неразборчиво, вроде там и слов никаких нет, а только набор звуков. Наверное, он ощущает себя совсем в ловушке, Минхёк держит его и физически, обвивая руками и ногами, и словесно ловит в тупиках.  Но Минхёк уже закрепил, что раз десять Чангюн так промолчит, а на одиннадцатый скажет что-то, взволнующее на всю следующую неделю. Но пока он ничего не придумал, можно продолжать говорить правду, а чтобы его совсем не сковывать стеснением, эту правду можно упаковывать в лукаво-ласковый тон и смотреть-смотреть-смотреть, какую реакцию в нём это вызывает. Я очень надеюсь, что ты планируешь рано или поздно всё же согласиться остаться на сон, — хочет сказать Минхёк. — Как поживает мой свитер? — говорит вслух Минхёк. В этот раз он должен был отвечать про любимый район в Сеуле. Но в жизненные принципы уже не вписывается давать оценку чему-либо, находясь на расстоянии смешивающегося дыхания. — Принесу в следующий раз, — заверяет Чангюн, минуя подробности уживания чужого свитера в своей жизни. — Принесёшь взамен свой?  Чангюн не сразу врубается в смысл, растерянно приоткрывая губы, как будто в уме переводит фразу с иностранного языка на родной, а когда понимает контекст, с тихим смешком спрашивает: — У тебя фетиш? Пока тут путешествие от точки «надо как-то оригинальничать», до точки «хочу, чтобы у тебя было что-то напоминающее обо мне; взамен тоже хочу такую вещь; свитер — подходит».  Потому что будет хорошо, если это будет вещь, которую можно носить с собой.  И будет совсем замечательно, если это будет вещь, которую можно носить на себе.  Минхёк, как бы не старался рулить в субботах в сторону чего-то необычного, чтобы Чангюн по-особенному запоминал проведенное с ним время, все равно оказывается в «шаблонах».  Всегда же в начале очень естественно и иррационально тянет в классическую романтику. (Тоже приступ старшеклассничества, только в другой форме). — Я не знаю, фетиш у меня или нет, — честно признается Минхёк. — Давай и это проверим. Чангюн поднимает голову к нему на встречу, приткнувшись к его губам, но Минхёк не делает ответных действий, оставаясь неподвижным и не закрывая глаза. — Что-то не так? — настороженно тихо уточняет Чангюн, и Минхёку до внутреннего скуления приятно, что он так тщательно обращает внимание на любое изменение в нём. — Ты надевал свитер в течение недели? (Немного, да, заклинило). — Надевал, — Чангюн ещё не считывает, что тут очередная игра, и принимает начинающийся допрос с наивным тоном «это же очевидно, ты чего?». Но потом Минхёк расплывается в довольнейшей улыбке, на которую Чангюн цыкает, демонстративно тяжело вздыхая, и поджимает губы в выражении «господи, опять это начинается».   Ещё и отодвигается, насколько это возможно в тесном объятье. — В универе носил, да? — почти нараспев произносит Минхёк, зная, что это раздразнит ещё больше. — Нет, — Чангюн сразу отбивает это ровным голосом. — На работе? — Дома. — Дома, — повторяет Минхёк; ему очень нравится это слово в таком контексте, поэтому он идёт по цепочке дальше: — А обо мне думал в этот момент? — Конечно, он же связан с тобой. (Вообще не на того напал с увиливанием.) — Думал обо мне? — повторяет Минхёк в доставучей интонацией. — Я уже ответил. — Значит, дома. — Да. — В постели? — Я не сплю в нем, если ты про это, — ему легче поддерживать подобные диалоги смелыми признаниями, наполняя их ровной обыденностью в тоне голоса. Словно нет в этом всём разговоре ничего особенного. — Я не про сон, — Минхёк чувствует, как его уже заносит на поворотах реплик, поэтому пробует выболтать ответ через другую сторону: — О чём вообще ты думаешь… — но запинается, не решаясь произнести «после встречи со мной», поэтому заменяет на: — после субботы? Чангюн отвечает не сразу, заметно ослабевая и теряя защищающее однотипное звучание голоса.  — После субботы я думаю «скорей бы наступила следующая», — его тон хрупкий и странный, отдает Минхёку ощущением приятного иглоукалывания изнутри. — А ты? — Я скажу после того, как она закончится. Чангюн теперь уже более основательно отыгрывает все мимические и интонационные детали своего недовольства, но Минхёку удается увлечь его в поцелуй ещё на этапе «упрямо поджать губы». — Дело не в свитере и не в том, куда и как часто я его ношу, — едва слышно выговаривает Чангюн, быстро забывая про свои претензии и возвращаясь в бескостную мягкую расслабленность. — Я часто вспоминал о тебе и раньше. — Даже когда не было свитера? — Даже когда не было нарисованной на руке карты.   Минхёк улыбается. И, кажется, не он один тут хочет как можно изобретательней, а всё в итоге сводится к самым очевидным проявлениям влюбленных жестов и слов. А вообще, мило, Чангюн начинает разыгрываться в стиле полушепота, смелеть и взаимно пытаться смутить, называя вещи своими именами. Хочешь попробовать совсем прямо — пробуй, всё равно не переиграешь в общем счёте, — думает Минхёк, и это вызывает у него не чувство азарта, а щекотливо-нежное дрожание в нервах. — Значит, часто вспоминал обо мне в универе? — Да. — На работе? — И дома. — И в постели? Один из лучших апргрейдов личности Минхёка был, когда он освоил приём «флиртующая шутка». (Но ему, правда, безумно интересно узнать). Чангюн даёт пару секунд поликовать, а затем свободно отключает в их диалоге игривость, произнося мысль серьезно, но в том самом хрупком и странном тоне: — Я часто вспоминаю какую-то забавную вещь, которую ты сказал. И к этому никогда нет повода. Я могу идти по улице, могу записывать название темы лекции, могу стоять в очереди в супермаркете, но что-то щёлкает... И я всегда улыбаюсь в этот момент. И ощущаю, что хорошо тебя знаю, несмотря на то, что мы недавно познакомились. — Если много времени проводишь с человеком в мыслях, кажется, что и эти часы считаются за реальность,  — немного отстраненно рассуждает Минхёк, используя такой аккуратный тон, когда признаются в сокровенном о себе, а не предполагают такое сокровенное о другом. — У тебя ко мне так же? — прямолинейно спрашивает Чангюн, и Минхёк пару раз моргает, полноценно въезжая в весь уровень происходящего. Он прекрасно понимает, что конкретно они имеют в виду под этим диалогом с самого начала, но он не рассчитывал так быстро сойти с края возможности недоговорить и остаться в большей моральной безопасности. Вообще, размазывание прямыми словами о своих чувствах у Минхёка в категории любимых видов прелюдий, в которой он всегда пытался перехватить инициативу и начать говорить обо всём первым.  Но в какой-то момент слова, оставаясь такими важными и весомыми, даже в речевых поступках, дошли до границы своей ограниченности. Минхёку их нужно дополнять, чтобы получилось передать всё более правдиво, нужно утягивать в таких разговорах в нирванную тактильность, из-за которой теряются часы и приятно ноют губы. И теперь диван Минхёку не так уж и нравится, ему не хватает места, чтобы подмять Чангюна под себя, сжать коленями его бедра и делать всё, чтобы ничто существующее в мире не посмело забрать его внимание, которое положено сейчас только Минхёку. (Тут тоже «да, заклинило»). И беда в том, что. Минхёк уже достаточно истрогал, чтобы убедиться, что если он будет вдавливаться в тело Чангюна своим, тягуче целовать его шею, мягко прикусывать кожу под губами и гладить по бокам одними только пальцами, то вскоре Чангюн чувствительно дёрнется; и тогда можно будет крепко сжать его руками за пояс, останавливая движение плотным прижатием к себе.  Потому что от этого он дёрнется второй раз, а потом ещё больше станет абсолютно ручным. И вот этот момент лучше всего подходит для того, чтобы подробно и на ухо объяснить, что вообще тут происходит с точки зрения Минхёка, с какими он тут прогнозами и картинками живёт от субботы к субботе, и попросить оценить, на сколько процентов теперь наивно звучит вопрос «я тороплю события?».  Минхёк хочет проверить свою фантазию, не в такой страсти, не в такой откровенности, но ему нужно сопроводить свои слова чем-то подобным. — Подними голову, — просит Минхёк, легко проводя носом по изгибу подбородка Чангюна, и вынимая руку из-под его подушки, чтобы опираясь на локоть, чуть съехать вниз.  — Ты не ответил на вопрос, — акцентирует Чангюн, немного растерянно, немного нахмурившись, и немного начиная волноваться за решительность в формулировке такой искренности. — Потому что ты ещё не сделал то, о чём я прошу, — ласковой твердостью в голосе указывает Минхёк, оставляя отпечаток своей улыбки у него на скуле. Даже если бы Чангюн и хотел поспорить (или послушать, как его на это будут уговаривать), узнать продолжение ему явно любопытней. Поэтому он двигается на диване, чуть облокачивается спиной назад, приспосабливаясь под чужое тело так удобно, что Минхёку остается только прислониться к нему, положить одну руку поперек живота и ещё раз повторить «я всё расскажу, давай, поднимай голову». — Два дня назад я говорил о тебе часами с одним полицейским, — тут же была честная сделка, поэтому Минхёк в этом признается, как только наклоняется к открытой шее; и у него перехватывает дыхание от того, насколько Чангюн уступчиво реагирует на его словесные указания. (И немного уже начинает крыть от мыслей-идей, как можно использовать эту информацию дальше). — С полицейским? Как же это романтично, — шутит Чангюн, приоткрывая глаза и зарываясь пальцами в волосы Минхёка, а второй ладонью медленно гладит его между ключицей и шеей, в какой-то момент поддевая большим пальцем край ворота кофты, чтобы касаться уже теплой голой кожи. — Я все ждал, когда он скажет мне «замолчи ты уже», но он это не сделал, и это было очень мило с его стороны, — продолжает Минхёк, губами проводя линию вдоль скулы и оставляя поцелуй под ухом.  — Значит, ты меня не скрываешь, — бормочет Чангюн, чуть подрагивая в дыхании и голосе, как только губы Минхёка свободно скользят по его коже на шее, ещё не кусая и не целуя, а только ощутимо прикасаясь. — Почему я должен тебя скрывать? — шепчет Минхёк, дойдя до кадыка и поглаживающе ведя ладонью выше пояса, чтобы расположить её на ребрах и чувствовать реакцию на свои действия ещё точнее; Чангюн так и не решается ответить, но Минхёк быстро догадывается:  — Думаешь, ты не существуешь для меня в другие дни? — он улыбается и трётся носом о его шею; Минхёк с этим точно угадал, и угадал только потому, что у него такая же была паранойя касательно себя в голове Чангюна. — Да у меня весь твиттер в курсе тебя, — необдуманно пробалтывается он, продолжая мучить и запоминать, что Чангюн сдерживается, если не прикасаться к некоторым участкам кожи, а только греть их дыханием; но, стоит только выждать нужные секунды, а затем провести языком или коснуться крепким поцелуем, Чангюн размыкает губы в гортанном звуковом выдохе. — У тебя есть твиттер? — ещё и как-то диалог поддерживать умудряется. Минхёк коротко кусает в шею (в жесте «замолчи»), оставляя губы в месте укуса, пока Чангюн, зажмурившись и засмеявшись, слабо сжимает в кулаке его волосы. Раскрывая рот, Минхёк скользит языком по шее и несильно кусает ещё раз, под губами ощущая мягкое тихое скуление из полуоткрытого рта. Он чередует поцелуи с царапающими укусами, стараясь не оставлять след и не спешить, контролируя силу сжатия зубов. И всё идёт по задуманному Минхёком сценарию ровно до того момента, как его не начинает приятно коротит от быстрых, но мягко-аккуратных перемещений руки Чангюна с его волос на затылок, затем на заднюю часть шеи, к плечам и лопаткам; и, как только Чангюн полностью залазит ладонью под воротник кофты, Минхёк надавливает языком на вену сбоку шеи, одновременно отвечая таким же приглушенным выдохом из звуковой смеси. Чангюн льнёт к нему всем телом, удерживает за волосы и тянет за плечи с таким просящим порывом, что голосовая вибрация отдает Минхёку в рот, и он сильнее засасывает кожу на шее, продолжая вылизывать её языком и удерживать в зубах до тех пор, пока Чангюн с отчетливым полустоном не разожмет запутанные в волосах пальцы. Минхёк возвращается к его губам, пытаясь ещё вернуться к контролю и чёткому пониманию, что сейчас происходит; но не может контролировать ни собственный звуковой отклик в поцелуй, ни быстрый сдачу инициативы, ни собственное рассыпание от того, что Чангюн так податливо наслаждается им, а из его горла вырывается такое невозможно нежное нытье. (И все это заслуга Минхёка). И, получив такой фидбэк, мозг и тело подкидывают новые и новые идеи, что ещё можно предложить; и что ещё с ним можно сделать, чтобы Чангюн дрожал и гладил Минхёка по голове, пока Минхёк обожает его и все те реакции, которые происходят между ними. Та часть мозга, что отвечает за поддержку приличной репутации всё же выходят на связь, и Минхёк плавно снижает холерический темп поцелуя и успокаивающе мягко водит рукой по телу Чангюна. — Ты очень чувствительный, — говорит Минхёк, чтобы этот вывод закрепил точку в острой физической близости на сегодня. — Да неужели, — нарочитая язвительность, и Минхёк за неё щипает в бок. Чангюн изворачивается и выдыхает с непроизвольной улыбкой. — Ты всегда так остро реагируешь на прикосновения? — спрашивает Минхёк, расслабляя руку на его поясе; он ставил точку в том, чтобы перестать его трогать руками, но оставил за норму делать что угодно словами. — Или ты так реагируешь только на те, которые тебе очень нравятся? — Чангюн глубоко выдыхает и двигается под ним, пытаясь как-нибудь переключить его мысли, но Минхёк крепче вдавливается своим телом в его, и контрастно ластится лицом, оставляя поцелуи легким прижиманием губ. — Разве я не имею право знать, если причина во мне? — Минхёк чувствует его сбитое дыхание, чувствует его учащенное сердцебиение, чувствует его ладони под своей кофтой. — Пожалуйста, ответь мне, — мягко просит он, рассматривая блестящие исцелованные губы, растерянно-смущенную полуулыбку, и взгляд, в котором читает, что ничего Чангюн не собирается говорить. — Ответь, — требовательно и громче просит Минхёк, заявляя: — Я буду кусаться. Последняя фраза Чангюна откровенно смешит и выводит из молчанки. — Если я не отвечу, ты будешь кусаться? — Наоборот, если ты ответишь, — говорит Минхёк уже тоном с попыткой договориться; и на самом деле, задуманная им мысль взята из потока интуиции и ощущений, в котором он тонет и смелеет с каждой минутой всё больше и больше.   Улыбка Чангюна спадает, и он говорит уже явно просто для того, чтобы что-то сказать: —  Это же не логично.  —  Логично. Потому что ты же именно этого хочешь, — шепчет он и коротко мычаще выдыхает, как только Чангюн сжимает рукой его плечо, а затем перемещает назад её и давит между лопаток. — Тянешь к себе — указывает как раз на это Минхёк, склоняя к нему голову и коротко целует в губы, — закидываешь голову назад, как только я попрошу, и гладишь меня под одеждой. Разве это не жест одобрения? Минхёк так себе закрывается в эту субботу по репутации «быть_сдержаней», он помнил об этом когда просил поднять голову, но потом туман-ещё-тепло-ещё-вжатие-ещё-вцелование-ещё-звуковой-выдох-ещё-ещё-и-ещё. И Минхёк уже начинает думать, что он завёл в то состояние, где Чангюн не взвешенно принимал каждое решение о прикосновении, а просто плыл по предлагаемому приятному течению. Минхёк понимает как и почему работает такое притяжение, стоило им только стать смелее в беззвучном общении друг с другом. Но это в мыслях он может делать с Чангюном что угодно хоть прямо сейчас, в реальности же он не хочет торопиться, не хочет создать о себе впечатление легкомысленного человека.  А тут ещё и отношений официально нет; Минхёк понятия не имеет, какая их система принята у Чангюна, каким словом он хочет обозначать Минхёка и, вообще, что там по совместимости в аналогичных моральных основах. У них не было толкового разговора даже про «увидимся или хотя бы услышимся в другие дни недели?», и если Минхёк сейчас предложит проверить ещё что-нибудь из его головы, то да, вероятно это будет то, на что Чангюн согласится, потому что он, оказывается, очень сговорчивый и абсолютно быстро отключает голову. Но потом-то он её включит, и черт его знает, в каких оттенках он увидит произошедшее. Хотя, может, Минхёк просто лишний раз параноически перестраховывается в этом всём, потому что у него нет словесной гарантии, что для Чангюна это всё так же, а получить её сейчас он не решается. (Как и прямо спросить про их статус отношений). —  Ты же знаешь ответы на все вопросы про мою чувствительность, — утверждает Чангюн с интонационным полутоном «прекрати меня мучить этим». — Я хочу услышать от тебя. — Так слушай. Я всю вторую половину дня рассказываю. —  Ни слова про это не было. —  Были звуки, — просто говорит Чангюн, и впервые за вечер так резко давит рукой на шею Минхёка, рывком приближая к себе. — Много подтверждающих звуков, — повторяет он.  — Я не расслышал их, — теряясь и с неконтролируемым тяжелым выдохом автоматически перечит ему в губы Минхёк. — Потому что их заглушали такие же твои, — с ласковой издевкой отвечает Чангюн, полностью расслабляя руку на шее. Ты сам ему снял зажатость и дал пример подобных разговоров, теперь разбирайся ещё и с этим, — отчитывает себя Минхёк, ощущая в ловушке уже себя. Он коротко сцеловывает эту тему, потому что ему нечего ответить, но много что есть сделать, а все последующие действия он внёс в неблагоприятные для своей репутации. Минхёк отстраняется, проводит пальцами по лбу Чангюна, убирая прядь волос за ухо. Это теплое в своей сути и нежно движение, у Минхёка получилось сделать его на «кончиках пальцев». Он устраивается на диване так, чтобы не сильно наваливаться телом, но и удобно продолжить устроиться на плече. Словесно Минхёк обозначает, что не собирается особо двигаться все оставшиеся сорок минут до будильника, но сейчас будет очень много расспрашивать. (Не двигаться, кроме того, что будет переплетать пальцы и скользить ими между пальцев свободной руки Чангюна, иногда переключаясь на поглаживание запястья и середины ладони, но стараясь быть нетребовательным в своих прикосновения, чтобы не сбивать его с мысли.) И в какой-то момент Минхёку кажется, что идея про «никто не сажает семена в холодную зиму» Чангюну бы тоже очень понравилось. ==  — Ты сильно занят на следующей неделе? Минхёк хотел куда-нибудь пригласить или спросить, можно ли уже доставать в личных сообщениях. Но Чангюн с грустной и ироничной усмешкой зашнуровывает второй кроссовок и, выпрямляясь, пытается подобрать лучшее определение: — Как бы объяснить… — он так трёт лицо рукой, словно этот вопрос его жестко триггернул, но он с этого не печалится, а истерично угорает. — Я искренне надеялся, что за окном всё же был апокалипсис. И Минхёк это понимает как «рано быть слишком навязчивым и мешаться». То, что Чангюн с таким графиком жизни находит силы и время быть с ним всю субботу, — это уже много, — повторяет он раз за разом. — Адрес, где хорошо спасаться от переутомления всё тот же, — добродушно напоминает он. И смотреть на Чангюна напротив последние десять минут перед его уходом всегда оказывается более смущающе, чем стонать ему в шею и двигаться под его рукой так, чтобы он понял, что ладонью можно и нужно спуститься ещё ниже ключиц Минхёка. — А какие у тебя планы? — в такой же манере «господи, эти последние минуты ужасно смущающие», ответно спрашивает Чангюн. На самом деле у него не так и забито по времени. Но он хочет быть в равных условиях по занятости, потому что Минхёку (и только Минхёку) кажется, что так будет комфортней. Поэтому он увиливает общими ответами, накидывая сверху так много страшных архитектурно-рабочих терминов, чтобы Чангюн, ничего не поняв, воспринял это как нечто серьезное и важное. Чангюн кивает, поправляет ворот куртки и не успевает что-либо сказать, как Минхёк решительным порывом, но в тоже время осторожно спрашивает: — Как у тебя сейчас общение с тем другом, который... Эм... Он кругами мысленно ходил с этим вопросом целый день, но то отвлекался, то не было подходящего момента. В монологе с названием «я не устал», когда Чангюн перечислял причины, по которым он все же «устал», было такое вскользь упомянутое напряжение, что Минхёк не может перестать об этом... Кажется, это лучше всего определить словом «переживает». Он не может перестать об этом переживать. — С Чжухоном? — Наверное. Ты не говорил его имени. — Это он, — нервно усмехается Чангюн. — Ну, мы разговариваем, — кивает он, добавляя: — Пока только по мелочи и в общем чате, но разговариваем. Даже виделись. Ему не очень комфортно оставаться со мной наедине, хотя он все понял и со всем согласился. Но общается со мной, как со знакомым, а не как с другом. И тем более не как с близким другом. Сидит и смотрит этим взглядом «давай, выкинь еще что-нибудь, я готов». — Нужно время. — Всем нужно время, да, — с неясными эмоциями соглашается Чангюн и настоятельно закрывает тему, обращая внимание на стоящий около полки для обуви средних размеров плетенный крепкий мешок до верха забитый разбитым стеклом разного цвета. — Даже боюсь спросить зачем тебе столько стекла. — Не мне. Мой друг делает из него одну инсталляцию недалеко отсюда. Он оставил у меня материал на пару дней, чтобы каждый раз не тащить его через весь город. Чангюн вслух удивляется, как он и этот мешок не заметил, когда зашёл в квартиру. Он же бросается в глаза сразу же, а разноцветные стекла блестят даже при тусклом верхнем свете прихожей. Крутя в пальцах случайно выбранный осколок красного цвета, Чангюн спрашивает, в чём смысл, и в шутку обещает, что никому не расскажет, а «хранить» секреты на журфаке тоже учили все четыре года. — Он хочет сделать огромный деревянный стенд, вырезать в нем формы оправы для очков и заполнить каждую пару очков разными цветами «линз» из стекла. Люди будут подходит и каждый сможет посмотреть через очки на аллею впереди. Но каждый будет смотреть «своим» выбранным цветом. В этом мысль, — Минхёк уже научился объяснять подобные вещи спокойно, а не тараторя от радости, что кто-то этим интересуется.  — Условно говоря, я вижу вот так, — взяв с мешка два осколка стекла и, выбрав один, он на пару секунд приближает синий осколок к своему правому глазу и показывает на примере, потому что Чангюн точно не до конца ещё въехал, к чему всё; Минхёк заменяет синий осколок желтым, только вытягивает руку вперед, чтобы приблизить к правому глаза Чангюну: — А ты вот так, — Минхёк улыбается. — Очень простая мысль о том, что никогда не знаешь, в каких оттенках видит другой. Чангюн молчит-молчит-молчит, мучает взглядом осколки стекла в ладони Минхёка, а затем ровно произносит: — Никогда не знаешь, в каких оттенках видит другой, — поздним эхом повторяет он за Минхёком. — Но можешь узнать, как посмотреть «зелёным», — и, так как Минхёк не особо «приём» в информации, Чангюн переводит в уже приводимый пример. — Соединяя твой синий и мой желтый, получается зеленый. Понимаешь, базовая цветовая гамма... — Всё, тихо, — быстро прерывает Минхёк, наконец-то улыбаясь и соображая всю мысль. Минхёк молчит-молчит-молчит, мучает взглядом осколки стекла в ладони Чангюна, а затем ровно произносит: — Как я и говорил, в стрит-арте каждый находит свой актуальный ему смысл, — и что делать с этим всем дальше Минхёк не понимает, и как сформулировать напрашивающийся вопрос не понимает, но пытается тоже проще и откровенней: — Для тебя актуально сейчас «зелёный»? Господи, как это тупо и странно, — мысленно сжигает себя на костре стыда Минхёк. — А это ещё не понятно? — отзывается Чангюн, он спокоен, но немного застенчив, и со звоном кидает стекло обратно в мешок. — Мне кажется, я очевиден, — немного самоироничный замечает Чангюн, не отводя с Минхёка сосредоточенного взгляда. — Мне нравится, что ты приглашаешь меня к себе домой, рассказываешь о своей жизни и спрашиваешь моё мнение. — (обычно людям тяжело откровенно признаваться, смотря в глаза, но Чангюн, кажется, наоборот с помощью этого закрепляет свою уверенность). —  Я хочу быть в твоей жизни. Разделять её. Но только в том случае, если и тебе хочется разделять со мной и мою жизнь тоже. В момент, когда Минхёк хочет попросить упростить жизнь и чаще рассказывать о своих чувствах, Чангюн это делает в форме, которая ну нихуя не упрощает. Упрощало бы «не хочешь выпить кофе во вторник?». Упрощало бы «я безумно в тебя влюблен». Даже гребанное «я теперь дрочу только в твоем свитере» упрощало бы в разы жизнь. А не, блять, «давай разделять жизнь друг друга». — Звучит… Клятвенно, — говорит Минхёк, и Чангюн пару секунд тормозит, а потом, видимо, вспоминает, что ему только что вернули шутку, и решает на это возмутиться, потому какого чёрта весь день, как только начинает задвигать важные вещи, Минхёк отвечает тем же только тогда, когда Минхёку удобно это сделать. Минхёк с легкой полуулыбкой смотрит на результат своих двух слов (т.е. на чангюновское причитание бормотанием «хватит всё сводить к шутке» и колючий вид). Смотрит и думает, что не боится рискнуть и встать настолько близко. Те слова удивили его слишком вдумчивым подходом, но не оттолкнули предполагаемыми последствиями. И Минхёк тянет в своё объятье, потому что в нём Чангюн затихает быстрее, и нет смысла тратить вечно недостающее время на что-то другое. Отстранившись (после, по ощущениям, секунды, а по факту — пяти минут тишины), Чангюн находит левую руку Минхёка, и, держа за ребро ладони, поднимает её между ними, чтобы очень аккуратно снять с его запястья часы. (Делая это, по ощущениям, часа два, а по факту — полминуты). Может, всё происходящее до и новый вид близости делает этот момент возбуждающим, но Минхёк чувствует от этого жеста интимности больше, чем если бы Чангюн сейчас полностью его раздел, используя при этом не только руки, но и свой рот. — Кейзер, Коус, Ким Прису, Коди. Еще четыре имени на «К», — говорит Чангюн, держа часы в одной руке и осторожно перекладывая их в раскрытую ладонь Минхёка. — Это уже было, — улыбается Минхёк, сгибая пальцы так, чтобы удержать не только часы, но и руку Чангюна поверх своей.   — А я правильно называю их? — Да. — Я четвёртое выдумал. Нет никакого стрит-артера по имени Коди. И, кажется, его взгляд вспыхивает каким-то блеском, когда он улыбается. Подловил на том, что Минхёк хотел тогда быть настолько перед ним всезнающим гуру, что не мог сказать на что-то «я не знаю». — Я возьму себе такой псевдоним и будет. — Серьезно? Ради того чтобы быть правым? — Иди уже отсюда. У Минхёк тёплый смех, он рассоединяет их руки, сжимая в кулаке часы, и подходит впритык, желая поцеловать на прощание, но Чангюн, не двигаясь и твердо смотря в глаза, прерывает напоминанием: — Ты обещал сказать, что ты думаешь после субботы. — Но я не сказал, после какой именно субботы, — растягивая гласные, включает вредное дразнение Минхёк. И, конечно, он сейчас повыпендривается и скажет, что думает; но пытаться прижаться к губам Чангюна своими в течении почти минуты и попадать по разным участкам его лица, потому что Чангюн активно уворачивается от прикосновений, кажется Минхёку очень необходимым и нежным в своём веселье. — Ответь мне, — едва слышно выдыхает Чангюн, сдаваясь и переставая вертеть головой, прикрывая глаза от первого же касания к губам. Минхёк обхватывает ладонями его лицо, путаясь пальцами в волосах около ушей, заканчивая поцелуй, чтобы можно было честно и очень тихо сказать: — Я думаю, почему мы не делали это раньше? Мы потеряли слишком много времени.